Слез нет. Глаза высохли и мучительно пекут, особенно когда водилы на встречке забивают на то, чтобы вырубить дальний. Опускаю ресницы и для надежности прикрываю лицо предплечьем. Самое ужасное, наверное, во всем случившемся – то, что я теперь вообще во всем сомневаюсь. Ставлю под вопрос даже то, что раньше казалось мне абсолютно незыблемой истиной. Рассматриваю под лупой каждый кадр своей прежней жизни – и тут все было неправдой? И тут? И тут?! А свет, преломляясь в линзе, выжигает до пепла душу.

Не-вы-но-си-мо это все.

Еще и Сашка!

Может, это мне расплата за то, что я выбрала мужика, а не дочь? Ведь если бы я не взяла на себя вину, мы бы с ней не расстались. Да, нас бы, один черт, разлучили с Реутовым, но дочь была бы со мной!

Я плохая мать, да. Ужасная. Ничем не лучше моей собственной. Виктор прав. И только понимание того, что я Сашку не заслужила, а не какое-то там благородство, останавливает меня от того, чтобы силой ее забрать. А ведь хочется. Очень хочется, наплевав на последствия. Но я действительно не знаю, чего в моем желании больше – быть с дочерью или ударить посильней ее отца за предательство. Родительство Реутова всегда было гораздо более осмысленным, чем мое. Даже когда Сашка была крохой, он мог ее успокоить, когда я на нервах не могла ни-че-го. Только вместе с ней плакать от бессилия. Он был более терпелив, зрел и надежен… Я же маялась от послеродовой депрессии, постоянного недосыпа, маститов, следующих один за другим, и тихо зверела. Нет, потом, конечно, стало полегче, но комплекс того, что я недостаточно хорошая мать, потихоньку зрел во мне все эти годы, а сегодня, видно, проявился во всей красе.

– Да-да, поняла. А какая роль в этом всем отводится мне?

– Ты будешь испытывать систему на предмет надежности.

– То есть просто ее хакать? – округляю глаза.

– Просто? – передразнивает меня Миха. – Это ты зря, Кать. Просто тебе не будет.

Фыркаю. Посмотрим, мол. Стрельников улыбается шире. Километров через тридцать сворачиваем с шоссе на асфальтированную дорогу поуже. В свете выстроенных в ряд фонарей проносятся березки и ели.

– Место классное – до леса минут пять-семь из любой точки городка. В центре озеро. Можно купаться и устраивать пикники. Там все для этого оборудовано.

Я равнодушно киваю. Место и впрямь красивое. Чем-то напоминает европейские деревушки. Хотя понятно, что все здесь новодел.

Через пару минут и двух КПП Миха тормозит у одного из выстроившихся в ряд таунхаусов. Белый дом, отделанные деревяными панелями окна и такого же коричневого цвета крыша. Наверное, даже красиво. Но мне плевать. Плевать на все, господи. На секунду позволяю себе согнуться под грузом обстоятельств. Прячу лицо в ладонях, обещая себе, что еще чуть-чуть… Всего-то и осталось подняться по… Хочу пересчитать количество ступенек, ведущих к крыльцу, но внимание на себя перетягивает застывшая на скамейке фигура.

– Наконец-то, Миша. Тебя только за смертью посылать.

Таир

– Виноват. Разминулись! – козыряет Стрельников с плохо скрываемым удивлением. И осторожно так, будто я могу этого не заметить, оттесняет новенькую за спину.

Хмыкаю. Достаю еще одну сигарету из пачки. Защищает, значит? От меня? Ну и как это понимать? Что я – зверь какой? Или девочка так понравилась? Наверняка второе. И ведь говоришь им, говоришь не гадить там, где ешь – то бишь просишь не разводить блядство на рабочем месте, да кто нас слушает? Пользуются, гаденыши, тем, что руководство не спешит залупаться по этому поводу. Входит, так сказать, в положение. Поселок закрытый. Посторонних здесь нет. Рабочий день не нормирован. А жизнь ребятам как-то надо устраивать. Дело молодое.

Только тут ситуация другая. И вряд ли Михе что-то обломится. Если, конечно, госпожа Реутова не выберет самый предсказуемый в данном случае вариант, бросившись вышибать клин клином. Хотя какая она госпожа? Так, девчонка.

Мажу взглядом по ее тонкой вытянувшейся по струнке фигуре. И останавливаюсь на лице. Бледная. Осунувшаяся. На последнем издыхании как будто.

Сую сигарету в рот и подкуриваю, не сводя с нее взгляда.

Я до последнего противился идее поиска сотрудников вот так. Не потому что такой чванливый, нет. Просто контора у нас непростая, а эти… Сломанные же все через одного. Какой там эмоциональный фон? Как им те же тесты пройти у психолога? Сплошной геморрой с ними. Я с дочками своими так не ношусь, как с этими. Как будто другой работы нет! Сначала отбираем – а это килотонны информации, на каждого же собрано подробное личное дело, потом хантим, если соглашаются. А бывает, что нет! Протаскиваем через процедуру помилования. Короче, возни куча – уже сейчас, а выхлоп, хорошо, если вообще будет.

Тут же и вовсе ситуация адовая. Не выпуская зажатой между пальцев сигареты, растираю переносицу. Надо бы что-то сделать. Или сказать. Катя эта едва на ногах стоит. Но я тупо не знаю, что, и все медлю... В ее случае любые слова прозвучат бредом. Жаль я поздно узнал, не то бы… Что? Не стал бы в это ввязываться и оставил бы ни в чем не виновную девчонку гнить в тюрьме? Может быть, да. Сама дура.

Впрочем, сейчас нет никакого смысла об этом думать. Подробности ее истории я узнал меньше суток назад. Когда мне все-таки позвонила начальница колонии, в которой Реутова мотала свой срок. Менять что-то уже было поздно.

Обычно, конечно, я так не работаю. Но как оказалось, из неформальных разговоров с сотрудниками колоний можно почерпнуть гораздо больше информации, чем из безликих, написанных под копирку, характеристик. Жаль только, мы раньше не поговорили. Потому что когда решался вопрос о помиловании, и я, и Тамара Сергеевна как раз находились в отпуске.

Из материалов собранного на Реутову досье я, конечно, знал, что муж с ней развелся. Однако для меня стало полнейшим шоком, что сама Реутова об этом ни сном ни духом! Уже на этом моменте нашего разговора с Томилиной я напрягся. А уж когда Тамара Сергеевна намекнула, что среди заключенных ходит упорный слух, что Реутова взяла на себя вину мужа, стало очевидным, что ситуацию нужно спасать.

Теперь вот стою, смотрю и не пойму, она вообще держится, нет?

Жалко девку до безумия. До раскаленных белых всполохов перед глазами. Почему? Наверное, потому что очень хорошо могу понять ее чувства. Предательство само по себе – неприятная штука. А предательство такого масштаба – почти смерть. И это вовсе не образное выражение. В такие моменты внутри действительно что-то умирает. Я боялся, как бы она какой беды не наделала. Мало ли, что может стукнуть в голову бабе, да?

А еще тесты… Внимательно вглядываюсь в мертвый космос ее темных глаз. Ну не пройдет же! Не пройдет она их, как пить дать. А если каким-то чудом удастся получить допуск к работе, она наверняка рано или поздно к чертям сорвется. Это просто вопрос времени. Мне такие напряги нужны? Нет. И что прикажете с этим делать?

Надо бы хоть Стрельникова порасспрашивать, что да как. Она вообще вменяемая?

Докуриваю в две яростные затяжки.

– Кать, познакомьтесь. Это Валеев Таир Усманович. Наш шеф.

– Очень приятно. Кэт. Вы хотите что-то обсудить? – спрашивает в лоб.

– Я хочу убедиться, что вы нормально добрались, – сдабриваю голос иронией.

– А были сомнения?

– Ввиду последних событий? – парирую я. – Были. Пойдем, я все покажу.

– Таир Усманович… – окликает порядком сбитый с толку Стрельников

– Ты здесь подожди, Миш, ладно? – одергиваю его. Должен же он понять, что я хочу без свидетелей перекинуться с девочкой парой слов. Ну и вообще присмотреться к ней повнимательнее.

Машинально забираю из рук Кэт рюкзак. Что-то мешает. Без всякого дергаю сильней. Сопротивление усиливается. Опускаю взгляд и, наконец, понимаю, что Кэт тупо тянет его обратно.

– Я сама могу.

– Ты из феминисток? – прикладываю таблетку к двери, пропуская девчонку в подъезд.

– А у вас с этим проблемы?

Оборачиваюсь. Внимательно вглядываюсь в лицо, сейчас больше похожее на посмертную маску, и сходу многое про нее понимаю. Девочка порядком пришиблена. Наезжает без огонька. Но я легко могу представить ее другой – дерзкой, острой на язык, строптивой. И это, опять же, не в ее пользу говорит. Потому что такой сотрудник – довольно сомнительное счастье.