– Я непременно это запомню, – веду пальцами по бледной, будто сахарной щечке, на которой заметны два характерных волдырика. – Может быть, мне еще что-то нужно знать? – подбадриваю малышку. Кажется, если замолчу хоть на секунду – не выдержу. Зареву так, что фиг потом остановлюсь, пока все глаза не выплачу.

Сашка ведет тощим плечиком. Фигурой она в меня. Лицом – в отца больше. Сашка – это мы. Мы, которых теперь не стало. Как же странно это все. И как, сука, неправильно. Неужели он этого не понимает?!

Осторожно касаюсь пальцами Сашкиных темных волос:

– Я так по тебе соскучилась, доченька. Так соскучилась… Жаль, что ты приболела. Я всю неделю придумывала, как стану тебя развлекать.

Замолкаю, не имея ни малейшего представления, что добавить к сказанному. Не похоже, что Сашке вообще интересно. Блин.

– Придумала?

– А?

– Придумала развлечение?

– А, да. Мы бы пошли на озеро. У нас в городе есть озеро, ты же любишь купаться?

Нащупав под ногами хоть какую-то почву, сбиваясь и волнуясь, рассказываю Сашке о нашем городке. О коллегах, с которыми работаю, о том, в какой структуре тружусь, и для чего она нужна. Наверное, ей это совершенно неинтересно. Но мне эгоистично хочется, чтобы дочь мной гордилась. Чтобы она любила меня, чтоб доверяла не меньше, чем отцу и этой проклятой Нике. Хоть я ее и не видела, но знаю, что она где-то здесь. Чую приторный аромат ее сладких цветочных духов и даже, кажется, слышу голос. Она не дура – пускать все на самотек.

Перевожу взгляд на Сашку. А та спит! Надеюсь, ее сморила болезнь, а не скука. Невесело улыбнувшись, еще какое-то время гипнотизирую Сашкино умиротворенное личико. Я бы вечность могла так просидеть, но ведь меня ждет Миха, которому я даже не сказала, как долго буду отсутствовать. Мы просто договорить, что он подождет меня в кафе на углу соседнего дома.

Заставляю себя отлепиться от дочки и тихонько выхожу в коридор. В доме тихо. Подчиняясь этому безмолвию, я тоже стараюсь не издавать лишнего шума. Равняюсь с гостиной и застываю, пригвожденная к полу... Ну, вот на хрена? На хрена я выперлась?! Знала бы, что застану этих двух обнимающимися, так еще бы из детской окликнула. Нет, это просто немыслимо. Ну, не суки?! У них времени другого, что ли, нет? Обязательно когда я тут?! Ненавижу! Господи, как же я их всех ненавижу…

Отступаю в коридор. Лопатками больно врезаюсь в стену. А рвущийся из груди ор затыкаю кулаком. Знала же, что будет плохо, когда их увижу вместе. И вроде готовила себя к этому, разгоняя злость до сверхзвуковых частот, была уверена, что выстою. Но нет. Не-е-ет. Это, один черт, удар исподтишка. Ногой. В солнечное сплетение. Они о чем-то говорят, она над чем-то тихонько посмеивается. И в этих звуках тонет безмолвие, окутавшее мой рухнувший мир. Дрожит и осыпается пылью фундамент, летит битое стекло, трескается земная кора, выпуская раскаленные потоки лавы… И я тону, я умираю в геенне огненной его предательства. Опять и опять умираю.

А я-то думала, мир рухнул еще тогда, в день моего освобождения. Но нет, это была лишь генеральная репетиция. Задыхаясь, я пытаюсь себя убедить, что новый мир всегда рождается на осколках старого. Что я непременно выстрою на них этот самый новый мир, да. Если, конечно, не сгину в черной дыре своего отчаяния. Если сделаю невозможное и как-то из нее выберусь.

Сворачиваю к двери. Обуваюсь. Каблук случайно цокает о гребаный мрамор.

– Кэт?

– Я уже ухожу. Провожать не надо.

Плохо осознавая, что делаю, толкаю дверь. Трясет. Господи боже, как же меня трясет!

– Погоди ты… – за спиной раздаются шаги, но, к счастью, замок открыт, и больше ничто не удерживает меня в этой квартире! Я вываливаюсь на площадку и, не дожидаясь лифта, бегу вниз.

– Кэт!

– Я спешу. Позже тебя наберу.

Не знаю, расслышал ли он хоть что-нибудь в грохоте каблуков. Да и похрен. Похрен, даже если он решит, что я тупо сбежала. Нет, ну какая же тварь! Аа-а-а-а! Беззвучно ору, вцепившись двумя руками в перила. Я сейчас или с ними что-то сделаю, или с собой. Потому что вот так, как есть – невозможно. Совершенно ведь невозможно! Аа-а-а-а-а! За что?! Ну, за что, а? Он так со мной…

Руки трясутся. Я в жизни не попаду по кнопкам, чтобы набрать сообщение. Звоню.

– Миш…

– М-м-м? Ты уже справилась?

– Справилась, да. Д-давай уедем? П-пожалуйста.

– Иди к машине, Кэт. Я только счет оплачу, – отвечает уже совсем другим голосом.

В итоге к его джипу мы подходим одновременно.

– Все нормально? – окидывает меня внимательным взглядом.

– А что, похоже? – срываюсь на него не по делу. – Прости.

– Да нет, мне не жалко. Если тебе так легче…

Качаю головой – какой там легче?! Мне вообще будет когда-нибудь легче, а? Можно телепортироваться сразу в этот момент?

– Может, сигарету?

Перевожу ничего не видящий взгляд на пачку Парламента. Я даже в зоне не курила, хотя это было одно из немногих развлечений там. Берегла зубы, блядь, и кожу для Витечки. Теперь об этом даже думать смешно.

Вытаскиваю сигу. Миха чиркает зажигалкой. Слишком крепкие. Легкие горят. О, да. Какой кайф! Кайф, потому что боль душевная неизбежно отступает под натиском физической боли. Я курю в приоткрытое окно, Миха разгоняется до допустимого максимума, топит педаль в пол и на меня косится, небось, в надежде, что адреналин от быстрой езды поднимет меня со дна. Зря надеется. Все, о чем я могу думать сейчас, когда навстречу одна за другой несутся машины – так это о том, что я, в общем-то, даже не против, если водитель одной из них, не справившись с управлением, влетит нам в лоб. Потому что все лучшее в моей жизни уже случилось. Да и повидала я многое, несмотря на свои двадцать шесть. И в странах многих побывала, и людей разных встречала, и жизни хлебнула так, что теперь меня ей тошнит. Одно только не успела.

– Миш, останови, пожалуйста.

– До дома не потерпишь? Мы уже на подъезде.

И правда – понимаю я, обводя взглядом нависающий со всех сторон лес.

– Останови.

Шурша шинами, джип Михи съезжает на узкую полосу грунтовки. Секундой спустя глохнет мотор.

– Ну? Чего сидишь? Беги. И смотри, чтоб комары не покусали. Дал бы репеллент, так закончился. – Стрельников, перегнувшись, достает из бардачка флакончик и демонстративно несколько раз жмет на клапан. Тот с шипением выпускает воздух, и на этом все.

– Мне не нужно в туалет, Миш, – ловлю его в плен своего взгляда. Глаза Стрельникова недоуменно округляются, дескать, а что тогда тебе нужно, женщина. Но по мере того, как я на него смотрю, этот вопрос уходит, уступая место недоверчивому пониманию.

– Кэт… – облизывает он губы и шумно сглатывает.

– Давай, Миш. Просто трахни меня…

– Здесь, что ли? – хмыкает он.

– А что не так? Природа, романтика, – растягиваю губы в безумной улыбке. – Да и шансы напороться на кого-нибудь минимальны, так что?

Демонстративно медленно завожу руки за спину, расстегиваю единственную пуговичку. Стягиваю через голову топ. Я думала, что после Реутова никогда ни с кем не смогу. А сейчас слышу шумное дыхание красивого молодого мужчины, и даже какой-никакой азарт появляется. Хоть кому-то я нравлюсь, да?

Белоснежный шелк летит в сторону. Остаюсь лишь в прозрачном бюстике, не скрывающем мои сжавшиеся соски.

– Юбку лучше просто задрать? Как думаешь?

Извиваясь, подтягиваю юбку к талии. Миша отмирает. Тянет ко мне горячие руки, ведет по ногам к промежности и, раздирая капрон, погружает в меня сразу два пальца.

Кэт

Я не знаю, как это случилось со мной. Вот правда. Я же никогда в общем-то не питала иллюзий относительно этого мира. Очень рано повзрослев из-за своих гениальных мозгов, к своим девятнадцати я выкристаллизовалась в довольно циничную личность. В этом юном возрасте я уже повидала немало – крах стартапов, из-за которых вчерашние лучшие друзья разсирались в хлам. Воровство чужих идей, продажную любовь эскортниц средней руки, охотящихся на перспективных айтишников. Подставы с целью спасти свою шкуру, всяческую несправедливость, эйфорию от успешно проделанной работы и следующее за ней выгорание, которое неизбежно влекло за собой гулянки с дорогами, разбитыми кредиткой на стеклянном столе. Вот почему во мне так отзываются слова Валеева о жизни, которую мы не можем переварить. Мне очень близки его суждения. Если исходить из концепции, что жизнь равна плотности ощущений на единицу времени, то к моменту той самой аварии я, может, прожила даже не одну… И тем удивительнее, да, как же так по итогу случилось. Как я не поняла, к чему все движется? Почему так слепо поверила мужу? С моим жизненным опытом, а? Какого хрена решила, что именно Реутов – моя судьба? Почему во мне вдруг взыграла эта идиотская мысль о всепобеждающей, жертвенной, блядь, любви? Почему моя вера была такой фанатичной? А любовь настолько слепой?