– Ну, так сдай меня внутренней безопасности, какие проблемы? – устало шепчу я.

Валеев поворачивается ко мне всем своим мощным телом. Я, пожалуй, еще не видела его настолько взбешенным. Страшно? Нет. Все равно. Мне давно уже все равно. И, может, это читается… Не знаю, в моих глазах ли, позе, неживых замедленных жестах… Потому что Таир усилием воли берет себя в руки и, глубоко вздохнув, вновь выезжает на трассу. До нашего городка доезжаем, не произнеся больше ни слова. Лишь у квартиры бормочу ему «спокойной ночи» и руку протягиваю, намекая, что все же неплохо бы вернуть мне телефон.

Только дома вспоминаю, что он так и не сказал, как со мною поступит. Да и похрен. Упав в одежде на кровать, открываю фотографии, испытывая какую-то странную царапающую по краю сознания тревогу. Вглядываюсь внимательно. Пролистываю несколько снимков, возвращаюсь. Сердце оступается – показалось? Нет. На всех фото одна рука Реутова прикрывает низ живота этой твари. А на некоторых – сразу обе. И, конечно, это могло ничего не значить, если бы не повторялось от одного кадра к другому.

Осознание встряхивает меня так, словно через тело пропускают разряды тока. Нервные окончания сокращаются. Боль расцветает в груди причудливым ядовитым цветком. Это чересчур жестокий вариант развития событий. Наверное, самый жестокий из всех возможных…

Откладываю телефон. Кожа горит и чешется, будто под ней скачут блохи. Раздирая ногтями предплечья и бедра, выхожу на балкон. Неуклюже перемахнув через невысокий заборчик, бреду куда-то, не разбирая дороги и ничего перед собой не видя. Подошвы горят. Но скоро боль отступает. С удивлением смотрю на воду, поглотившую мои стопы по щиколотки, делаю еще один шаг, и еще… Черная озерная вода остужает. Залечивает ожоги. Я захожу глубже. Так хорошо! По пояс еще лучше, по грудь, по шею… Намокшие пряди волос колышутся на волнах, как щупальца диковинного животного. Бр-р-р… Я делаю еще один шаг, и вода заливается в рот и нос.

– Катя!

Вода повсюду… А потом рывок. И я снова на поверхности.

– Безмозглая дура! Идиотка… Из-за мужика?! Из-за гребаного мужика?!

– Что? – шепчу непослушными онемевшими губами.

– Покончить с собой из-за… этого?!

Таир так меня трясет, что даже зубы клацают.

– Я просто искупаться хотела.

– Искупаться?! Ну да, – издевательски бросает Таир. – Идти сможешь? Где твоя обувь?

Пожимаю плечами:

– Кажется, я пришла босиком.

– Кажется ей! – рявкает Валеев, вновь подхватывая меня на руки. С нас обоих течет ручьями. В его объятьях я как на волнах. Он размашисто шагает, я качаюсь вверх-вниз. Только вместо плеска воды слышу его надсадное дыхание. Поверить в то, что Таир запыхался под тяжестью моего веса, почти невозможно. Значит, он просто в ярости.

Тело немного знобит. Оборачиваю руки вокруг его шеи, прижимаясь плотнее. Надеюсь, нас никто не увидит. Мне так не хочется… ну, не знаю. Наверное, не хочется его подвести. Этот человек сделал для меня столько хорошего, что это будет совсем уж свинством.

– Я могу сама идти, – вяло отбиваюсь.

– Сиди уже!

– Не надо на меня орать.

– Правильно. Тебя уже пороть надо! Дура!

Ставит-таки на пол. И обхватив за плечи, опять трясет, будто надеется этим нехитрым способом вставить на место мои мозги.

– Таир…

– Вот что мне с тобой делать?!

– Поцелуй. Просто поцелуй. И все…

Таир

– Не заслужила. – Стискиваю зубы. В темноте глаза Кати поблескивают. Неужели плачет?

Прохожусь пятерней по ее мокрым спутанным волосам, утешая. Сердце колотится как ненормальное. Сначала я просто боялся, как бы она чего с собой не сделала, потом злился дико, потом… Что потом – не знаю. Жалко ее очень.

– Всегда думал, что любовь дается по факту, – безжизненно замечает Катя.

– Родительская – несомненно. Но ведь ты о другом? – помогаю ей перебраться через заборчик. Взгляд задерживается на Катиной заднице, которая, кажется, стала еще меньше за прошедшее время.

– Считаешь, что любовь мужчины еще нужно заслужить?

– Как и женщины, – пожимаю плечами. – На одних гормонах далеко не уедешь.

– Ну почему же?

– Потому что рано или поздно они улягутся. И на чем прикажешь тогда держаться?

– Можно не держаться в принципе.

– И каждый раз менять партнера? Да брось. Оно того не стоит. И хорош мне заговаривать зубы. Раздевайся.

– Все-таки поцелуешь? – стучит зубами.

– Одежду снимай, говорю! – рычу на дурочку, помогая ей избавиться от заношенной мокрой футболки. В спальне Кати прохладно. Ее красивые соски сморщиваются, по коже бегут мурашки… И я невольно залипаю, хотя обещал себе перестать. Вот как поймал себя на том, что мой интерес к этой женщине становится совсем уж нездоровым, так сразу и слился. Потому что зачем эти сложности? Ей. Мне. Ляське. Зачем глупые мысли о том, как могло бы быть, если, один хрен, ничего не будет? Только душу рвать. А ведь после того, как мы переспали, я и так еле-еле взял себя в руки. Все еще, и еще хотелось… Так хотелось, что приходилось раз за разом напоминать себе о том, что у меня семья и обязательства, и одно дело – потрахаться, с позволения супруги сняв сексуальное напряжение с первой встречной, и совсем другое – эмоционально вовлечься в женщину. Женщину, которой я все больше восхищался. Несмотря на хаос, который она внесла в мою жизнь, и ее проблемы с башкой.

Раздевшись, Катя ныряет под одеяло и укрывается едва ли не с головой.

– Что теперь со мной будет?

– А тебе действительно интересно? – замираю, наклонившись, чтобы собрать с пола ее разбросанную одежду.

– Да нет, – шепчет она.

– Я так и думал. Поэтому, Кать, без обид. От работы я тебя отстраняю. Мише сам завтра скажу…

Катя напрягается. Вижу это по ее острее обозначившимся лопаткам.

– Ясно.

– Ничего тебе не ясно! Пойдешь в терапию. Поработаешь над своими проблемами с психологом. Покажешься психиатру. У тебя налицо все признаки депрессии. Жаль, что из-за твоей лжи и притворства мы не распознали ее на начальном этапе, но уверен, что тебя и сейчас не поздно из нее вытащить.

Мою пламенную речь прерывает тихий, задушенный всхлип.

– Нет, Таир. Не думаю, что из этого что-то выйдет.

– Послушай, Кать…

– Это ты послушай. – Она оборачивается, опираясь на предплечье. – Не могу я. Ну не могу, слышишь? Ненавижу себя за эту слабость, но ничего не могу с ней сделать. У них ребенок будет, понимаешь?! Ты понимаешь? Я… там гнила за него, а он… И Сашка…

Бля-я-я… Ну что ж ты за гондон-то такой, а, Реутов?

– А что она? – сиплю, комкая в руках мокрые тряпки.

– Ты сказал, что родительская любовь безусловна. Но я и тут, похоже, облажалась. Нет у меня на нее сил. Вообще ни на что нет. И тогда зачем это все? Не хочу… не понимаю, за что бороться.

Почему-то ее безжизненный взгляд попадает в сердце гораздо точнее сбивчивых объяснений.

– Кать, ты пережила гораздо худшее.

– Потому что имела четкое представление, ради чего это все! Я же как кошка его любила, Таир. Я же ребенка своего, получается, предала из-за мужика. А теперь тупо не знаю, как жить… И с откровением этим, и с тем, как все по итогу сложилось. Говоришь, бороться, а ради чего?

– Как насчет поцелуя? Ты же хотела? Ну, вот. Вылезешь из этого дерьма – и сразу, – развожу руками.

Да, тупо. Я понимаю. Ну а что мне еще сказать? Работа с психологом для того и нужна, чтобы в стрессовой ситуации человек смог стать сам для себя опорой и найти мотивацию жить. А пока этого нет – подпоркой может послужить что угодно. Шутливый вызов? Почему нет? Если он поможет ей продержаться хотя бы еще минуту.

Фыркает. Ну, это тоже эмоция. Наверное.

– Не отстраняй меня от работы. Пожалуйста, – шепчет, отводя глаза. – Там я переключаюсь.

Кажется, я обещаю Кате подумать. Но уже утром становится очевидным, насколько это бессмысленно. Катю накрывает так, что она даже с постели не может подняться. Только смотрит безжизненными пустыми глазами. И молчит. Ч-черт!