Не хочу его отпускать. Укладываюсь на грудь, закинув ногу ему на бедро. Вздыхаю.

– Ну что?

– Пипец, Таир. Задница болит, поясница тянет. Не удивлюсь, если у меня пара новых грыж – ты же как слон. А еще твоя шерсть содрала, кажется, с ранок все корочки…

– Дай посмотрю! Нет, нормально все, – сообщает, прежде чем поцеловать меня в ямочку на пояснице. – Как слон, – передразнивает.

– Большой! Мне, кстати, тоже в зал надо, – бормочу, зевая во весь рот. – Покажешь какие-то упражнения? Или мне инструктора лучше нанять?

– А ты в пять утра встанешь?

– Никогда не пробовала. Наверное.

– Ну, тогда покажу, – чувствую, что улыбается. Здорово, что ему хорошо. Меня несказанно радует, что я смогла хоть так отплатить за его доброту.

Вымотавшись, засыпаю.

Не знаю почему, но вид сидящего в лучах утреннего солнца на моей кухне Таира по-настоящему изумляет. Застыв в проходе, хлопаю ресницами.

– Доброе утро.

– Доброе.

Я думала, он уйдет.

Пытливо вглядываюсь в красивые карие глаза. Казалось, с приходом нового дня все изменится, но… Нет. Ни сожаления, ни стыда, ни понимания, что делать дальше. Как, впрочем, и у него. Судя по задумчивому виду.

– Жалеешь, что изменил жене?

– Не поздно ли ты об этом спрашиваешь? – подкуривает сигарету.

– Один – один, – признаю очевидное я. – Кофе будешь?

– Да. Давай. По поводу зала ты не шутила?

– Нет, – оборачиваюсь за спину.

– Тогда сегодня подойдешь со мной к Яременко. Он посмотрит твои снимки. Сориентирует по упражнениям. А я прослежу, чтобы ты их правильно выполняла.

– Окей.

– Напишу тогда, как появится минутка. Больничный когда планировала закрывать?

– Доктор сказал, что в пятницу уже можно.

– М-м-м… Отлично. А на выходные что думаешь делать?

– Дочку заберу, – пожимаю плечами. – А у тебя какие планы?

– Домой съездить, – отворачивается Таир. Киваю. Не выспрашиваю. И даже не злюсь. Нет у меня такого права. Хотя, наверное, я бы хотела повторить вчерашнюю ночь, когда полностью оклемаюсь.

– Круто. Самолетом? Или машину погонишь?

– Машиной, да.

– Осторожнее там, – ставлю перед Таиром чашку.

– Ага. Спасибо, Кать.

Дурацкий все-таки разговор. Как неродные. Хотя мы ими никогда, наверное, и не были. Так, придумали себе что-то… А теперь вроде хочется его поцеловать, но не знаешь толком, имеешь ли на это право. Вроде хочешь спошлить, чтобы разрядить обстановку, но не уверен, а стоит ли. Блин.

– Так, надо идти.

– Давай, – вяло машу рукой, провожая взглядом широкую спину. Почему-то хочется плакать… Бесит.

– Чуть не забыл.

Неужто меня поцеловать?

Вздернув бровь, наблюдаю за возвращением Валеева.

– Вот, – протягивает мне тубу мази.

– Это что?

– Кать, ну… не тупи. Помажь там.

– Серьезно? Мазь от геморроя? – хохочу. – Таии-и-ир!

Блин, и смешно, и опять чертовски трогательно. Вот такой он, да. Мужик, который всегда ответит за последствия собственных действий, какими бы эти самые последствия не были. Это не Реутов.

– Смешно ей, – хмыкает.

– Ну, ведь и правда, обхохочешься. Ладно, давай сюда, – хрюкаю. – Даже спрашивать не буду, откуда она взялась в твоей аптечке. Или мне надо беспокоиться?

– Что тебе надо, так это перестать нарываться.

– А то что?

– А то нарвешься, Кать.

– Боюсь-боюсь!

Закатывает глаза и уходит. С улыбкой смотрю ему вслед, чувствуя, как нахлынувшее веселье отступает под натиском возвращающейся тоски. Надо чем-то заняться, чтобы не думать. Не вспоминать… Когда кто-то рядом – это всегда легче сделать. Может, Сашке позвонить? Или выйти к озеру, вывалиться на шезлонге, подставив лицо жаркому солнцу?

Эх. Все-таки не поцеловал… Ну и ладно. Зато мазь, вон, от геморроя принес. Это же надо! Воспользоваться? Оно не настолько плохо, но и не хорошо. Так что, может, и впрямь поможет. Хм… Жесть.

Кэт

В пятницу меня действительно выписывают. Покончив с делами, я выезжаю за Сашкой, надеясь, что смогу забрать дочь пораньше и свято веря, что уж теперь я точно готова к встрече с ее отцом.

Впрочем, насколько жестоко я ошиблась, становится понятно, как только Реутов открывает дверь.

– Ну, привет, Кэт. Замечательно выглядишь.

Здесь нужно небрежно бросить «ты тоже» и переступить чертов порог. Но мои ноги будто врастают в пол, язык разбухает во рту, а тело охватывает неподдельная слабость. И я тупо не могу сделать ни того, ни другого.

– Кэт, ну хоть ради дочки не начинай опять, а? Проходи, давай. Выпьем чаю.

Да твою ж мать! Не начинай, да? Так просто у тебя все, Вить? Сука, так все просто…

– Какой чай? На улице плюс сорок, – хриплю я.

– Со льдом! – ухмыляется Реутов, – Не упрямься, Кэт. Сашка все равно еще не готова. Подождем.

– Баба твоя не будет против, что ты меня чаем поишь?

– Ники нет, – хмурится Реутов.

– Ну, хоть у кого-то из вашей парочки хватило совести не попадаться мне на глаза, – шепчу под нос и добавляю громче: – Сашка! Я пришла. Давай-ка, собирайся быстрей.

– Сейчас! – кричит в ответ дочь из своей комнаты.

– Дело не в совести. Она просто не хочет причинять тебе боль, – потерев бровь, возвращает нас к прерванному разговору Реутов.

– Тебя послушать – так вы просто святые люди, – хмыкаю я.

– Кэт! – вздыхает тяжело, с показным сожалением, будто с ребенком неразумным, блядь, говорит. А я даже разозлиться на него не могу. Потому что в отфильтрованном системой климат-контроля воздухе вдруг отчетливо проступает его знакомый до боли аромат, и меня опрокидывает в наше прошлое. Бьет под дых. – Присядь…

С удивлением оглядываюсь и понимаю, что, не заметив того, послушно переместилась за Рутовым в кухню. Здесь так же царит стерильная чистота. Мрамор и все оттенки бежевого. Представляю их вместе за этим огромным столом… Боль топит, разливается по венам жгучей пузырящейся кислотой. Хватаю ртом воздух, и все равно задыхаюсь. Я будто на чужеродной моему организму планете, в атмосфере которой просто нет так необходимого мне кислорода.

– Кэт… – опасливо окликает меня Реутов, ставя на стол высокий стакан. Залипаю на колышущихся в чае кубиках льда. Он говорит еще что-то, а я не слышу. Хрустальное позвякивание и шум в ушах заглушают собой все другие звуки. – Кэт!

– А?!

– Говорю, у тебя телефон звонит.

И правда. Валеев интересуется, как я добралась. Строчу в ответ, что все хорошо, желая в ответ и ему легкой дороги.

– Кто пишет? – вдруг будто между делом интересуется Реутов. Вскинув на бывшего мужа взгляд, гадаю, чем вызван его интерес.

– Любовник.

И хоть я тут же возвращаюсь к нашей переписке с Таиром, успеваю заметить, как глаза Реутова на секунду растерянно расширяются.

– Что за любовник, Кэт? Не быстро ли ты…

– А тебе какое дело, Вить? Я теперь свободная женщина, – демонстративно потягиваюсь. – С кем хочу, с тем и трахаюсь.

– Рад за тебя, – он как будто злится, щедро врачуя ревностью им же нанесенные раны, – но поскольку ты забираешь дочь, хочется понимать, с кем ей придётся общаться.

– Что-то я не припомню, чтобы твоя Ника проходила у меня фэйс-контроль, – выдавливаю сочащуюся сладким ядом улыбку.

Реутову нечем крыть, он это понимает. И потому бесится – сжимая кулаки, отворачивается к холодильнику, якобы чтобы досыпать льда в стакан.

– Я все-таки надеюсь на твое благоразумие.

– Надейся. Что тебе еще остается?

Игнорируя мою иронию, Реутов проявляет чудеса дипломатии:

– Я действительно буду рад, если у тебя сложится личная жизнь, Катя.

– Правда? – притворно восхищаюсь я, хлопая, как дура, ресницами. В его замечании все прекрасно. И будущее время, и это ничуть не обнадеживающее «если».

– Тогда, наверное, я смогу перестать опасаться, что ты хакнешь мой комп. Или натворишь какой-нибудь другой дичи.

Теперь он юморит. Ну-ну… А ведь мне ничего подобного даже в голову не приходило. Что очень и очень странно, учитывая, что это действительно самый простой способ найти ответы на мучающие меня вопросы – влезть в его телефон, почитать переписку, пройтись по истории браузера. Или просто глянуть камеры, установленные на доме. Тело охватывает дрожь. Нет, правда, почему я сама до этого не додумалась?! Неужто тюрьма меня исправила? Да нет, конечно. Просто наложила свой отпечаток. Я отвыкла, что могу… Просто тупо могу сделать то, чего Реутов так боится. И теперь от предвкушения у меня волосы на загривке становятся дыбом. Твою ма-а-ать! Все это время он был так близко!