Я подскочил к двери и замер. Стоя у двери, пытался лихорадочно сообразить, что предпринять. Если вспомнить все, через что мне пришлось пройти этой ночью, и все, что я передумал и перечувствовал за последние два часа, то можно понять, почему голова отказалась работать, почему мысли не бежали, как обычно, а еле копошились. На меня напал столбняк. Я стоял, не двигаясь с места, словно превратился в соляной столб, как жена Лота. В течение десяти жизненно важных секунд ни одна разумная мысль не пришла в голову. Мною владел только один непреодолимый импульс, один-единственный, всепоглощающий импульс: бежать. Но бежать было некуда. Это был Ройял, спокойный и хладнокровный убийца, человек с маленьким пистолетом. Он стоит за дверью, сжимая в руке пистолет. Ему наверняка известно, что я уходил из дома этой ночью. Он проверил это. И он знал, что Яблонский и я — сообщники. Знал, что я должен вернуться. Он рассчитал, что я уже вернулся. Возможно, он даже видел, как я вернулся. Тогда почему же он так долго медлил, прежде чем явиться сюда?
Ответ на этот вопрос мне тоже был известен. Он знал, что когда я вернусь, то буду ждать прихода Яблонского, решив, что тот ушел по какому-то личному делу. Вернувшись, я должен буду оставить ключ в замке, поэтому Яблонский не сможет открыть ее своим ключом, чтобы войти. Он постучит в дверь тихо, едва слышно, а я, безуспешно прождав своего сообщника целых два часа, перенервничав из-за его длительного отсутствия, услышав тихий долгожданный стук, рванусь, чтобы впустить его, и тут-то Ройял пустит мне в лоб одну из своих медно-никелевых пуль. Поскольку установив, что мы с Яблонским напарники, им стало ясно, что я не стану трудиться на них и не выполню той работы, которую они решили поручить. Следовательно, от меня никакой пользы. Более того, я представляю для них определенную опасность, и поэтому остается одно — пуля в лоб. Точно так же, как получил свою пулю Яблонский.
И тут я снова подумал о нем, представил его труп, стиснутый стенками грубо и наспех сколоченного ящика, ставшего для него гробом. И страх тут же исчез. У меня почти не было шанса выжить, но я не боялся. На цыпочках пробрался в комнату Яблонского, обхватил рукой горлышко бутылки с виски, так же неслышно вернулся в свою комнату и сунул ключ в замок двери, ведущей в коридор. Замок сработал совершенно бесшумно, и в эту минуту снова постучали в дверь. На этот раз стук был громче, настойчивее. Используя этот шум, я чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы образовалась щель, поднял вверх руку с бутылкой, готовясь нанести удар, и осторожно высунул голову за дверь.
Коридор слабо освещала одна-единственная лампа, находящаяся в дальнем конце длинного коридора, но света было достаточно для того, чтобы разглядеть, что у стоящего в коридоре человека не было в руках пистолета, и что это не Ройял, а Мэри Рутвен. Я опустил руку с бутылкой и бесшумно вернулся в свою комнату.
Через пять секунд я уже стоял в комнате Яблонского у двери ведущей в коридор. Стараясь как можно лучше имитировать его глубокий хрипловатый голос, спросил:
— Кто там?
— Мэри Рутвен. Впустите меня. Скорее. Прошу вас!
Я впустил ее, не теряя времени. Я так же, как и она, не хотел, чтобы ее увидели стоящей перед дверью в коридоре. Она вошла в комнату, и я быстро закрыл дверь, пока она не узнала меня в тусклом свете, падавшем из коридора.
— Мистер Яблонский, — она говорила торопливо и взволнованно, едва уловимым прерывающимся от страха шепотом. — Я вынуждена была прийти и поговорить с вами. Просто вынуждена… Думала, что мне так и не удастся вырваться, но, к счастью, Грундер уснул, правда, он каждую минуту может проснуться и обнаружить, что я…
— Успокойтесь, успокойтесь, — сказал я.
Приходилось говорить шепотом: так было легче имитировать голос Яблонского, и все же, несмотря на то, что я говорил шепотом, это была самая неудачная имитация из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать.
— Зачем вам потребовалось увидеть меня?
— Мне не к кому обратиться, кроме вас. Вы — не убийца и не негодяй. Я знаю, что вы хороший человек, чего бы мне не наговорили.
Она действительно была умной девушкой. Ее интуиция, женская прозорливость или какая-то аналогичная способность позволяли ей безошибочно разбираться в людях. Хорошо что ни Вилэнд, ни генерал не имели подобного дара.
— Вы должны помочь мне. Вернее, нам. Я очень прошу помочь нам. Нашей семье угрожает большая опасность.
— Кого вы имеете в виду?
— Отца и себя, — она замолкла. — Правда, я ничего не знаю о делах отца, честное слово, ничего не знаю. Возможно, что и он в опасности, а может быть, он работает с этими… подонками. Он приезжает и уезжает, когда хочет, но это так непохоже на него. Может быть, он вынужден сотрудничать с ними. Не знаю… Возможно, они имеют какую-то власть над ним, и что-то вынуждает его подчиняться…
Я увидел прядь ее золотистых волос, когда она покачала головой.
— Отец всегда был добрым, честным и прямым человеком… Он всегда был порядочным, но теперь…
— Успокойтесь. — Долго этот обман продолжаться не мог. Если бы она не была так испугана и расстроена, она уже разоблачила бы меня. — Приведите факты, мисс?
В моей комнате был включен электрокамин. Дверь смежных комнат была открыта, и я был абсолютна уверен, что вскоре она разглядит мое лицо: рыжие волосы выдавали меня с головой. Я повернулся спиной к камину.
— С чего же начать? Похоже, что мы лишились свободы, вернее, отец лишился ее. Нет, он не пленник, он может приезжать и уезжать, когда ему заблагорассудится, но мы не можем сами решить ни одного вопроса, вернее, отец не может. Все мои вопросы отец решает за меня, а за него решает кто-то другой. Мы должны постоянно находиться вместе. Отец сказал, что все письма, которые пишу, я должна перед тем, как отправить их, показывать ему. Он запрещает мне звонить по телефону и ездить куда-либо, без этого ужасного Грундера. Даже если еду в гости к другу, например к судье Моллисону, это существо все время рядом. Отец сказал, что недавно ему угрожали похитить меня. Я не поверила этому, но если это правда, то Симон Кеннеди — я имею в виду шофера — охранял бы меня гораздо лучше Грундера. Меня ни на минуту не оставляют одну. Когда я нахожусь на нефтяной вышке — объекте Х-13, то не могу покинуть ее, когда захочу. Но и здесь на окнах моей комнаты решетки, а Грундер всю ночь напролет проводит в прихожей и следит… чтобы… я…
В своем волнении, страстном желании, наконец-то, выговориться и сбросить с себя непосильный груз того, что накопилось в течение последних недель, она подходила ко мне все ближе и ближе. Вот она совсем рядом, почти вплотную, ее глаза уже привыкли к темноте. Три последних слова произносились очень долго и, не закончив фразы, она задрожала. Ее правая рука стала медленно подниматься к приоткрывшемуся рту, глаза распахнулись и сделались такими огромными, что почти вылезли из орбит. Судорожный вдох. Это была прелюдия крика.
Но крика не последовало. Моя профессия приучила меня к мгновенной реакции. Я действовал автоматически: одной рукой зажал ей рот, другой обхватил ее прежде, чем она успела отскочить в сторону и предпринять что-то. В течение нескольких секунд с поразительной силой для такой хрупкой девушки она яростно сопротивлялась, потом приникла ко мне, безжизненная, как подстреленный зайчик. Я был поражен, поскольку думал, что времена, когда молодые леди теряли сознание в подобных ситуациях, давно канули в лету. Но, скорее всего, я недооценил совокупный эффект от моей ужасной репутации, которую сам создал, и многих недель нервного напряжения, которые пережила девушка. Каковы бы ни были причины, она не притворялась. Она была без сознания. Я поднял ее на руки и отнес на кровать, но потом перенес в свою комнату. — Мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонского.
У меня были довольно обширные познания в оказании первой помощи, но я не имел ни малейшего представления о том, как выводить из обморока молодых леди. У меня было какое-то смутное предчувствие, что любая попытка предпринять что-либо может только навредить, а то и оказаться опасной. Учтя все эти соображения, я пришел к выводу, что лучше подождать, когда она придет в себя сама. Вместе с тем, я не хотел, чтобы это произошло, когда меня не будет рядом, с криками ужаса, которые перебудят весь дом. Поэтому я присел на край кровати и направил на ее лицо свет фонарика, но так, чтобы свет падал ниже ее глаз и не слепил.
