— Отлично, — усмехнулся Яблонский и посмотрел на Ройяла. — Можете сегодня не запирать дверь на ночь. Я уж позабочусь, чтобы Тэлбот не тронул больше ни одного волоска на вашей голове.

Ройял перевел мрачный и злобный взгляд с моего лица на Яблонского. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. У меня появилось такое ощущение, что теперь он рисует в своем воображении не одного, а двух покойников.

Дворецкий повел нас наверх. Мы прошли по коридору в конец большого дома. Дворецкий вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил нас в комнату. Это была спальня, скудно обставленная дорогой мебелью. В углу умывальник, а у правой стены, в самом центре, деревянная кровать — современная из красного дерева. В стене слева еще одна дверь. Другим ключом была открыта и она. Такая же спальня — зеркальное отражение первой, но только кровать была не современной, а старинной, с никелированными спинками в виде решетки. Кровать выглядела такой массивной и прочной, словно кусок фермы железнодорожного моста. Она, наверняка, предназначалась для меня.

Мы вернулись в первую спальню, и Яблонский протянул руку в сторону дворецкого:

— Теперь, пожалуйста, ключи от комнат.

Дворецкий заколебался, неуверенно посмотрел на Яблонского, пожал плечами, отдал ему два ключа и собрался уходить. Яблонский остановил его и добродушно сказал:

— Видишь маузер, дружок.  Неужели ты хочешь получить им по башке?

— Боюсь, что не понимаю вас, сэр.

— Ага, «сэр»! Это уже хорошо! Что в библиотеке тюрьмы «Алькатрас» есть книга о манерах дворецких?   Еще ключ, дружок, от двери из комнаты Толбота в коридор.

Дворецкий нахмурился, отдал третий ключ и ушел, с силой хлопнув дверью. Не знаю, какую книгу о манерах дворецких он читал, но он явно пропустил в ней указание как вежливо закрывать двери, хотя, конечно, такую массивную дверь нелегко закрыть.

Яблонский усмехнулся, запер дверь, стараясь производить как можно больше шума, задернул шторы и быстро проверил нет ли в стенах глазков. Потом он подошел ко мне. Раз пять-шесть он врезал своим огромным кулаком по здоровенной своей ладони, размахнувшись, ударил ногой в стену и опрокинул кресло с грохотом, от которого в комнате все затряслось. Потом так, чтобы было слышно в коридоре сказал:

— Это всего-навсего тебе маленький урок, чтобы ты и не пытался выкинуть какие-нибудь фокусы, подобные тому, который ты выкинул с Ройялом. Стоит тебе только пошевелить пальцем, и тебе покажется, что на тебя свалился небоскреб.

После этого в комнате наступила мертвая тишина, но в коридоре за дверью тишина не была такой уж полной. Из коридора слышалось затрудненное свистящее дыхание дворецкого, с трудом вырывающееся из его перебитого носа. Дворецкому поручили совсем не подходящую для него работу. Он потоптался там, потоптался, и только когда он удалился подальше, стало казаться, что его там нет.

Яблонский вытащил ключ, тихо отомкнул наручники и положил их в карман, затем так сильно потряс мне руку, будто хотел сломать все до единого пальца. По крайней мере, у меня было такое ощущение. Но несмотря на это, я улыбался во весь рост с таким же удовольствием, с каким улыбался мне в ответ Яблонский. Мы закурили и молча стали тщательно, как зубной щеткой, прочесывать обе комнаты в поисках потайных подслушивающих устройств. Комнаты были нашпигованы ими до отказа.

Ровно через сутки я влез в «шевроле-корветт» — тот самый автомобиль, украденный мною днем раньше, когда я захватил в заложницы Мэри Рутвен. В замке зажигания торчал ключ. Автомобиль стоял в трехстах метрах от ворот генеральской виллы. От ливня, бушевавшего накануне, не осталось и следа. Небо было голубое и чистое весь длинный день. Этот день показался мне невероятно длинным. Лежать полностью одетым и прикованным наручниками к железной кровати в то время, как все окна в комнате, выходящей на юг, плотно закрыты и температура достигает чуть ли ни сорока по цельсию в тени, — это, скажу я вам, не шутка! При такой жаре хорошо себя чувствовать могла бы только черепаха с Галапагосских островов. Мне такие условия не подходили, и я был похож на вялого подстреленного кролика. Меня продержали в комнате-душегубке целый день. Яблонский приносил еду и вскоре после обеда отвел меня к генералу, Вилэнду и Ройялу, чтобы они отметили для себя, какой он надежный сторожевой пес, и чтобы увидели, что я относительно цел и невредим. Именно относительно! Чтобы усилить это впечатление, я налепил на щеку кусочки пластыря и хромал в два раза сильнее.

Ройялу не требовались такие меры, чтобы показать, что и он побывал в бою. К тому же трудно было бы найти такой широкий пластырь, чтобы скрыть длинный синяк у него на лбу. А его правый глаз был такого же сине-багрового цвета, что и ссадина, и к тому же он совершенно заплыл. Да, неплохо я отделал Ройяла! И я знал, что несмотря на то, что в его здоровом глазу снова было выражение пустоты и отрешенности, он не успокоится до тех пор, пока не отправит меня на тот свет. Теперь это станет его постоянной заботой.

Ночной воздух был прохладен и приятно холодил кожу. В нем чувствовался аромат моря. Я откинул брезентовый верх машины и поехал на юг, откинув голову назад и склонив ее к плечу, как можно ближе к краю лобового стекла, чтобы свежий воздух прогнал последние остатки сна. Мой разум был вялым и одурманенным не только из-за жары, но также потому, что я проспал слишком много в этот полный неопределенности день. Я переспал и теперь расплачивался за это. Но, с другой стороны, ведь мне предстоит бессонная ночь.

Пару раз вспомнил  Яблонского. — Черноволосый, улыбающийся гигант с загорелым лицом и добродушной улыбкой сейчас сидит в своей комнате на втором этаже, усердно и торжественно охраняя мою опустевшую спальню, и ключи от всех трех дверей лежат у него в кармане. Дубликаты этих ключей лежат в моем кармане, их Яблонский сделал сегодня утром, когда уходил на прогулку в Саус-Венис. Да, у него сегодня утром дел было хоть отбавляй.

Я перестал думать о Яблонском. Он прекрасно и сам позаботится о себе. Он сумеет это сделать лучше, чем все, кого я знал. На предстоящую ночь у меня и своих забот было предостаточно.

Догорали последние отблески ярко-красного заката. В небе загорались первые звезды. И тут справа от дороги я увидел зеленый свет фонарика. Проехал мимо, увидел второй, а у третьего резко повернул направо и направился вниз к маленькой каменной пристани. Выключил фары, остановившись возле высокого широкоплечего мужчины, который держал в руке, похожий на карандаш фонарик.

Он взял меня за руку — ему пришлось сделать это, поскольку мои глаза еще не приспособились к темноте после яркого света фар. Не говоря ни слова, мужчина помог мне спуститься вниз по деревянным ступеням к плавающей пристани. Мы пересекли пристань и подошли к длинному темному судну. Теперь мои глаза адаптировались, я мог уже кое-что разглядеть, и уже без посторонней помощи запрыгнул на борт. Коренастый невысокий человек вышел мне навстречу:

— Мистер Тальбот?

— Да. Это вы, капитан Зеймис?

— Зовите меня Джон, — усмехнулся он и продолжил. — Не надо так официально. А то мои мальчики будут смеяться надо мной. Знаете сразу начнутся подковырки: Что, мы теперь — «Куин Мэри» или «Юнайтед Стейтс»? Моим мальчикам только дай повод. — Полу-печально, полу-насмешливо вздохнул капитан Зеймис. — Нет, нет, просто Джон. Этого вполне достаточно для капитана маленького «Металена».

Я посмотрел через плечо капитана на его мальчиков. Их фигуры были неясными очертаниями на фоне темно-синего неба, Тем не менее я разглядел, что это были рослые, крепкие люди. Да и «Метален» оказался не таким уж маленьким судном. — Двухмачтовый, длиной метров шестнадцать.

Капитан и человек, который меня встретил, были греки. Судно было греческим. Команда состояла из одних греков. Впрочем, если «Метален» и не был построен в Греции, то он был наверняка построен греческими кораблестроителями, которые приехали в штат Флорида и осели здесь с единственной целью: строить вот такую красоту для ловли морских губок. Если бы Гомер увидел грациозные и изящные очертания этого судна с взмывающим ввысь носом, то без труда узнал бы в нем прямого потомка галер, бороздящих бесчисленное число столетий назад освещенные солнцем Эгейское и Левантийское моря.