Мы ехали по городу в гробовом молчании. Дорога была почти пустой. Пешеходов не было вовсе. Я дважды останавливался на красный перед светофорами, и оба раза маузер немедленно вонзался в мою шею. Мы сами не заметили, как выбрались из города. Дождь плотной завесой заслонял все вокруг, низвергая с неба каскады обильных потоков и немилосердно барабаня по крыше и брезентовому верху машины. Это очень напоминало езду под водопадом. Стеклоочистители не могли справиться с потоками воды, заливающими стекла, но они ведь и не были предназначены для работы под водопадом. Мне ничего другого не оставалось, как снизить скорость до тридцати километров в час, но даже при такой скорости я не мог разглядеть, что делается на дороге, особенно когда меня ослепляли фары встречных машин, отбрасывающие туманный расплывчатый свет на залитое потоками воды лобовое стекло. Эта слепота усугублялась тем, что проносившиеся мимо машины поднимали тучи брызг, образуя мощную волну, которой позавидовал бы любой эсминец.

Мэри Рутвен всматривалась в меняющуюся за окнами обстановку, тесно прижавшись лбом к стеклу. Возможно, она хорошо знала эту дорогу, но сейчас не узнавала ее.

Какой-то встречный грузовик, проезжая мимо, перекрыл видимость. И девушка пропустила поворот…

— Вот он. Надо было свернуть туда! — она с такой силой вцепилась мне в руку, что я не успел справиться с рулем, и машина вышла из-под контроля. «Форд» занесло на обочину прежде чем я успел его выправить.

Дорога была слишком узкой, чтобы развернуться. Я дал задний ход и полз до тех пор, пока ни удалось свернуть, и потом так же медленно, не испытывая ни малейшего желания увеличивать скорость, пополз дальше.

Несмотря на то, что машина буквально ползла, я только чудом не врезался в массивные белые металлические ворота, которые остановили бы и бульдозер, не то что машину.

Справа от ворот стоял белый домик сторожа с дубовой дверью и ситцевыми занавесками на окнах. Слева — стена из белого известняка  Сторожка и стена соединялись на высоте метра два с половиной слегка изогнутой крышей. Получалось весьма неплохо укрытие от непогоды размерами где-то метров шесть на шесть. Я не стал разглядывать, из какого материала сделана эта крыша: она не интересовала меня. Зато во все глаза смотрел на человека, который вышел из сторожки. Он был воплощением мечты вдовы-аристократки об идеальном шофере. Он был совершенством. Он был безукоризнен. Он был поэмой в темно-бордовых тонах. Даже его сверкающие охотничьи сапоги казались темно-бордовыми. На нем были ослепительно яркие вельветовые бриджи фирмы «Бедфорд» и наглухо застегнутый до самого горла китель. Перчатки из тонкой кожи аккуратно сложены и подсунуты под одну из погон кителя. Даже козырек фуражки был точно такого же изумительного темно-бордового тона. Он снял фуражку. Его волосы не были темно-бордовыми. Волосы оказались густыми, черными и блестящими, с ровным правым пробором. Очень гладкое загорелое лицо. Черные глаза так же широко расставлены, как и плечи. Поэма, но поэма, лишенная всякой лиричности. Он был такого же высокого роста, как я, но во всем остальном выглядел гораздо лучше.

Мэри Рутвен опустила стекло, и шофер согнулся, чтобы взглянуть на нее, держась мускулистой загорелой рукой за край дверцы машины. Когда он ее узнал, его лицо расплылось в широкой белозубой улыбке, и если радость и облегчение, промелькнувшие в его глазах, были в действительности фальшивыми, то значит это был лучший актер-шофер, которого я когда-либо знал.

— Неужели это вы, мисс Мэри! — у него был глубокий голос воспитанного человека, и голос этот несомненно принадлежал англичанину. Когда у вас двести восемьдесят пять  миллионов долларов, нет смысла мелочиться: в Англии можно нанять хорошо воспитанного пастуха для присмотра за своим стадом импортных «роллс-ройсов». Английские шоферы — шоферы высшего класса.

— Я счастлив, что вы вернулись домой, мэм! Как себя чувствуете?

— Я тоже счастлива, что вернулась, Симон, — на какой-то краткий миг ее рука легла на его руку и пожала ее. У нее вырвался то ли вздох, то ли стон. Потом она добавила: — Со мной все в порядке. Как отец?

— Генерал ужасно волновался, мисс Мэри, но теперь он придет в норму. Мне велено встретить вас. Я немедленно сообщу о вашем возвращении, — сделав полуоборот на каблуках, он наклонился и заглянул внутрь на заднее сиденье машины. Тело его заметно напряглось.

— Да, это пушка, — спокойно подтвердил Яблонский. — Я держу ее в руке просто так, сынок. Очень неудобно сидеть, когда в боковом кармане брюк лежит пушка. Да ты, наверное, и сам знаешь это?

Я посмотрел на шофера и, опустив глаза, заметил небольшую выпуклость в правом кармане его брюк.

— И, вообще, это портит костюм, не так ли? — продолжал Яблонский. — И пусть тебе в голову не приходят идеи о том, чтобы воспользоваться своей пушкой. Время для этого уже потеряно. Кроме того, ты можешь ранить Тальбота. Парня, который сидит за рулем. А я хочу за пятнадцать тысяч долларов на лапу вручить его полиции в лучшем виде.

— Не понимаю, о чем вы говорите, сэр, — лицо шофера потемнело, видимо, вежливый тон с трудом давался ему. — Я должен позвонить.

Он повернулся, открыл дверь, вошел в небольшую прихожую, поднял трубку и после короткого разговора нажал кнопку.

Тяжелые ворота бесшумно и легко, словно бы сами по себе, раскрылись.

— Этой крепости не хватает только рва с водой и подъемных ворот, — пробормотал Яблонский, когда машина тронулась. — Старый генерал хорошо приглядывает за своими миллионами. Окна с электрической сигнализацией, патрули, собаки… Всего хватает, а, леди?

Она промолчала. Мы проехали мимо большого гаража на четыре машины, пристроенного к сторожке. Гараж был в виде навеса без дверей, и я имел возможность убедиться, что был прав в своих предположениях относительно «роллс-ройсов». Их было два: один песочно-коричневый с бежевым. Другой голубой с металликом. Стоял там и «кадиллак». Им, наверное, пользовались для доставки продуктов.

Яблонский заговорил снова:

— Пижон, клоун. Я имею в виду англичанина. Где только вы нашли этого слабака?

— Хотела бы я посмотреть, как бы вы сказали ему это без пистолета в руке, — спокойно сказала девушка. — Он с нами уже три года. Девять месяцев назад трое мужчин в масках вломились в наш автомобиль. В автомобиле были только Кеннеди и я. Все они были вооружены. Один из них мертв, а двое других все еще в тюрьме.

— Просто ему повезло, — усмехнулся Яблонский и снова погрузился в молчание.

К дому вела узкая длинная асфальтированная аллея, извивающаяся между густо растущими деревьями. Небольшие вечнозеленые листья «живых дубов»[3] и длинные намокшие серые гирлянды бородатого испанского мха высовывались на дорогу и, свешиваясь вниз, цеплялись за крышу и боковые стекла автомобиля. Внезапно деревья расступились, и в свете фар  открылись расположенные в строгом порядке группы обычных и карликовых пальм. И за ступенчатой гранитной балюстрадой и посыпанной гравием террасой показался дом генерала.

Девушка сказала, что это обычный дом для семьи. Но он был построен для семьи человек из пятидесяти. Дом был громадный. Старый белый особняк колониального типа. Такие особняки строили еще до гражданской войны Севера и Юга. Дом был такой старый, что поскрипывал. С огромным двухэтажным крыльцом с колоннами, с необычной двускатной крышей, какой я никогда раньше не видел, и таким количеством окон, что для них требовался очень активный, работающий круглый год мойщик окон. Над входом висели два больших старинных фонаря с мощными лампами. Такими фонарями раньше украшали кареты.

Под лампами стояли встречающие. Я не ожидал ничего подобного. Подсознательно ожидал, что будет старинная церемония приема с полным соблюдением этикета. Думал, нас встретит дворецкий, который предложит пройти в библиотеку, где будет генерал, маленькими глотками потягивающий свой скотч перед камином, потрескивающим сосновыми поленьями.