Пока грелись у костра, пошел снег и наступила настоящая зима. В результате бурного обсуждения мы пришли к выводу, что из имеющегося в Красной армии вооружения, уничтожить танки можно только из пушек. Причем самое сложное — это выманить танки на открытое пространство, под артиллерийский огонь прямой наводкой. На виду танки долго не стоят, постоянно маневрируют. На некоторое время выезжают из укрытия, обстреливают из пулеметов, накапливающихся для атаки красноармейцев, и снова скрываются в овраге.

Мы с Васей, подошли к нашему взводному, поинтересовались, занимается ли кто-нибудь разведкой местности. Может быть есть возможность подобраться к танкам вплотную и заложить под них динамит.

Взводный пообещал, что обсудит этот вопрос с командиром нашего батальона. Вечером, как только стемнело, нас вызвали в штаб. В узкой землянке освещаемой керосиновой лампой присутствовали наш взводный Петр Могутнов и командир полка товарищ Семен Марченко. Инициатива оказалась наказуема. Раз мы предложили провести разведку, нам как говорится и карты в руки.

Я попросил простыни для маскхалата.

— Товарищ, Сухов, где же я вам в голой степи простыни возьму? — удивленно спросил Марченко.

Я это понимал, но продолжал настаивать. Идти в одних шинелях по заснеженной степи — верная смерть. Даже в полной темноте черный силуэт человека в шинели на свежем снегу виден издалека. Нас срисуют еще на подходе. Наконец Марченко уступил, позвали интенданта. Тот выслушал просьбу с каменным лицом, потом ушел ненадолго, вернулся с двумя белыми простынями.

Полноценный маскхалат из них конечно не получился, но по крайней мере простынями можно было прикрыть тело, особенно если двигаться ползком. Один край простыни мы зашили так, чтобы его можно было надеть на голову. Остальная часть простыни служила своеобразной накидкой, закрывая верхнюю половину тела.

В ту же ночь пошли на разведку, шли шагом, пригибаясь, потом ползли, набросив сверху выданные простыни. К танкам удалось подойти близко и внимательно все рассмотреть.

В овраге, в котором стояли два танка, горели костры, возле машин возились механики. Стоянка машин хорошо охранялась, солдаты с винтовками наготове стояли по всему периметру оврага. Если бы не простыни, которыми мы прикрывались и безлунная ночь, вряд ли мы смогли бы приблизиться даже на такое расстояние.

Под утро вернулись в свое расположение, пошли к командиру рассказывать о том, что видели. Марченко нас выслушал и решил, что о диверсии не может быть и речи, она нам не по зубам.

— Нужно просить артиллерию, — сказал он, — без пушек нам эти танки не одолеть. Прямо сейчас пойду к командиру дивизии.

Наше наступление на Царицын застопорилось. Главные сражения этой войны происходили в степях западнее города. В нескольких десятках километрах от нас сводный кавалерийский корпус Бориса Мокеевича Думенко в эти дни успешно громил шеститысячный конный корпус генерал-майора Сергея Михайловича Топоркова. А еще западнее недавно образованная Первая конная армия вела наступление на юг в направлении Ростова-на-Дону. До взятия Царицына оставались считанные дни.

Вопрос с пушками почему-то долго не решался, появились они на нашем участке фронта только в самом конце декабря. Однажды поздно вечером привезли с помощью лошадей две 76-мм пушки и хорошо замаскировав, установили в том месте, где по наблюдениям чаще всего появлялись танки. Теперь осталось дело за малым, выманить танки под наши пушки.

План, составленный командованием, был прост, как электровеник. По команде наш батальон идет в атаку. Ничего не опасаясь, как это было уже не раз, танки выезжают из своих укрытий и открывают ураганный огонь из пулеметов. Мы залегаем, а пушки, как в тире расстреливают танки. Сразу после уничтожения танков в атаку поднимается вся дивизия и врывается на улицы Царицына.

Мы замерли в окопах в ожидании атаки. Я почувствовал чей-то взгляд и оглянулся. Немного позади нас находился командир дивизии, а рядом с ним я увидел начальника особого отдела 10-й армии Кацнельсона. Командиры на нас внимание не обращали, рассматривали в бинокли вражеские порядки.

Сигнал к атаке подал горнист. Мы поднялись из окопов и с криком «Ур-р-р-ра!» побежали по заснеженному полю вперед. Сработает наша уловка или не сработает? Танки не появлялись. Наши опасения, наверное, разделяли и наши командиры. К атаке присоединилась вся дивизия. Вот тут и появились танки. Ударили пулеметы. Красноармейцы стали падать в снег. В этот момент загрохотали пушки. Первый танк был подбит с первого же выстрела и загорелся, второй дал задний ход, но уйти в укрытие не успел. Первым выстрелом у него выбило гусеницу, и он остановился, после второго выстрела из танка повалил густой дым. Пушки перенесли огонь вглубь обороны белых.

Подгоняемые командирами мы поднялись и снова пошли в атаку. Через двадцать минут бой сместился на окраину Царицына. Впереди бежали, иногда останавливаясь и стреляя в нашу сторону белогвардейцы. Я держался рядом с Васей Калёным, мы с ним далеко вырвались вперед, за нами густо двигались красноармейцы. Красная армия наступала по всему фронту.

Неожиданно, из-за домов нам на встречу выехал бронеавтомобиль и открыл стрельбу из пулемета. С первыми выстрелами я получил сильный удар в грудь и потерял сознание. Очнулся от того, что меня куда-то тащат, ноги волочатся по земле. Пытаюсь вдохнуть воздух, грудь отдается сильной болью, опять наступает темнота. В следующий раз очнулся от того, что мне на лицо льют воду. Открыл глаза, надо мной склонилось обеспокоенное лицо Васи Калёного.

— Жив, курилка? Раны я тебе перевязал. Сейчас подойдут санитары, поедешь в госпиталь.

— Сильно я ранен?

— Три пули в тебя попали: в грудь, в ногу и руку. Я тебя из-под обстрела вытащил, как смог, перевязал, сейчас дождусь санитаров и снова в бой.

— Броневик уничтожили?

— Пока нет. Там наши бойцы бензин нашли. Готовят бутылки. Не боись, обязательно подожжем мы этот чертов броневик!

Пока Калёный отвлекал меня разговором, подъехала санитарная телега. Меня подняли и бережно положили на сено, которым была застелено дно телеги. Рядом со мной пристроили еще одного раненого бойца. Телега медленно поехала. Вася некоторое время шел рядом, потом попрощался и побежал в ту сторону, где стреляли.

На окраине Царицына в одном из сараев был организован полевой госпиталь, в котором оказывали первую помощь раненным бойцам. Фельдшер осмотрел меня и приказал вести в сторону Волги. Еще через час, вместе с другими ранеными меня погрузили на пароход, переделанный под плавучий госпиталь. Носилки положили прямо на палубу, рядом с другими ранеными. Своей очереди на операцию пришлось ждать долго. Я, то приходил в себя, то опять отключался, теряя сознание. Наверное, в такой момент, когда был без сознания меня и отнесли на операционный стол.

Снова очнулся в каюте, хотелось пить, но никого из медперсонала поблизости не было. Рядом со мной на нарах лежали раненые красноармейцы. Стоял тяжелый запах крови, несвежей одежды и мужского пота. Иллюминатор был закрыт. Наконец дверь открылась и в каюту вошел мужчина в белом халате.

— Пить, — прошептал я пересохшими губами. Он услышал, взял небольшой медный чайник и поднес его носик к моим губам. Холодная вода полилась в рот. Сразу стало легче.

— Терпи боец, — сказал фельдшер. Утром к Саратову подойдем, там вас всех переправят в настоящий госпиталь.

Я моргнул глазами, давая понять фельдшеру, что услышал и что со мной все в порядке.

В Саратове меня, как и других тяжелораненых погрузили на носилки и понесли на пристань, где нас ждали десятки телег. На этом древнем гужевом транспорте довезли до госпиталя — каменного трехэтажного здания, окрашенного в желтый цвет. Я был в сознании, поэтому успел все рассмотреть.

Вокруг вновь прибывших сразу засуетились молодые девушки в белых халатах — медицинские сестры. Потом я узнал, что специального медицинского образования они не имели, врачей не хватало, медицинских сестер тоже, поэтому на работу в больницу брали всех желающих поработать. Для ухода за ранеными требовалось много заботливых женских рук.