Через неделю, по каким-то военным соображением штаб Буденного перебазировался в село, из которого только что выбили белоказаков 4-го Донского конного корпуса генерала Мамантова. При въезде в село у колодца я заметил группу красноармейцев, в центре ее стоял священник, руки его были связаны, из разбитого носа кровь густыми каплями стекала на бороду. Мы с Сашкой, не сговариваясь подъехали ближе.

— Вы что делаете? — спросил я двух красноармейцев довольно расхристанного вида. Один из них привязывал к рукам священника длинную веревку.

— Опиум для народа, споймали, — похвастался другой, — щас к коню привяжем, и пустим по полю.

Незадолго до своего попадалова я в интернете прочитал про этот вид казни, распространенный у кочевников. Человека привязывали к лошади, потом вгоняли ей в зад колючку, и обезумевшая от боли лошадь неслась вперед, не разбирая дороги. Привязанному за веревку человеку удержаться на ногах было невозможно и вскоре, он погибал мучительной смертью, ломая ноги и руки, сдирая о землю с тела кожу и мясо до кости.

— Отпустите его! — скомандовал я, но меня не послушались, а тот красноармеец, что отвечал на вопрос, быстро поднял винтовку и прицелился мне в голову.

— Врага трудового народа защищаешь?

— Поехали отсюда, — потянул меня за рукав Сашка. Священник не обращал на нас внимания, его губы почти беззвучно шептали Иисусову молитву: «Господи Исусе Христе, помилуй мя».

— Мы, что бандиты? — обратился я за помощью к окружавшим нас красноармейцам, и сам ответил на свой вопрос:

— Мы не бандиты, мы бойцы Красной армии, которая, не щадя живота воюет за новое справедливое общество, в котором закон будет одинаков для всех, независимо от национальности, социального положения или исповедания.

— Дело говоришь! — закричали сразу несколько голосов позади меня.

— Так можем ли мы товарищи на освобожденных от врага территориях творить самосуд, как это делают белоказаки и другие враги социалистической революции?

Кто-то крикнул:

— Можем!

Но большинство закричало:

— Нет!

Красноармеец целившийся в меня опустил винтовку и недоуменно оглянулся.

— Товарищи, — крикнул я, — в нашей народной армии созданы особые отделы, которые и призваны разбираться с каждым задержанным гражданином и определять, представляет ли он опасность для социалистического строя.

— Приказываю задержать данного гражданина и препроводить его в особый отдел, — распорядился я и тут же из толпы вышли двое красноармейцев и оттеснили в сторону тех, кто хотел творить самосуд. Священника подтолкнули в спину, и он пошел посреди своих конвоиров в село. К счастью, почти сразу я встретил Федю, и передал ему арестованного священника. Кратко пересказал случившееся.

— Ладно, разберемся, — хмуро сказал Федор. Священнику развязали руки, завели во двор одного из домов и временно закрыли в сарае, в котором уже находилось несколько арестованных.

— Вечером подходи, — сказал Федор, — с тобой начальник особого отдела, Кацнельсон, желает поговорить.

После службы, как и договаривались с Федей, я пошел в особый отдел. Сашке сказал, что особисты хотят меня расспросить про задержание священника.

— Так может и я с тобой пойду? — вызвался Сашка, но мне удалось его отговорить тем, что предстоящая беседа в особом отделе — пустая формальность.

Федя встретил на пороге хаты.

— Проходи, тебя ждут.

Я пригнулся, входя в низкую дверь. Глаза не сразу привыкли к полумраку, царившему внутри помещения.

— Здравствуйте! — сказал я, вглядываясь в силуэт сидящего у окна мужчины в военной форме.

— Кацнельсон Натан Изральевич, начальник особого отдела 10-й армии, — представился мужчина и показал на кривоногую табуретку рядом с собой, — присаживайтесь, Дмитрий Сергеевич.

Я осторожно сел, прочность табурета не вызывала доверия.

— Доложите, как у вас идут дела, что удалось сделать, — мужчина внимательно смотрел на меня.

Собирать какую-либо информацию и доносить на окружавших меня людей я не собирался, поэтому подробно стал рассказывать про то, как и почему заступился за священника.

— Об этом не переживайте, — сказал Кацнельсон снисходительно, — мы же не звери. Про этот случай узнал Будённый и распорядился направить священника в обоз возчиком.

— Это хорошо, — я искренне был рад, что спас человека от смерти.

— Дмитрий Сергеевич, вы слышали про арест Миронова? Что об этом думаете?

Да, про Миронова я знал. Как раз сегодня, бойцы полуэскадрона, охранявшие штаб, обсуждали недавние события, произошедшие с Донским казачьим корпусом, которым командовал бывший казачий войсковой старшина (подполковник) Филипп Кузьмич Миронов. Его корпус не подчинился приказам красного командования и по требованию Троцкого, Миронов был арестован и даже приговорен к расстрелу, а части его корпуса переподчинены Будённому. Некоторые говорили, что это мятеж против советской власти, однако я, проанализировав полученную информацию, решил, что речь скорее всего идет о внутренней борьбе во властных структурах Красной армии.

Незадолго до этих событий Ф. К. Миронов жестко раскритиковал военное руководство Троцкого, в результате ошибок которого был сдан Царицын. Лев Давидович оказался человеком злопамятным. Насколько знаю, в этом же 1919 году Миронова оправдают. В 1920 году он вступит в ВКП (б), станет командармом 2-й Конной армии, его наградят орденом Красного Знамени и именным оружием. В 1921 году Миронова арестуют по ложному обвинению и по личному приказу Троцкого (не привык Лев Давидович прощать своих врагов). При невыясненных обстоятельствах Миронов будет застрелен во дворе Бутырской тюрьмы в Москве.

В Красной армии Миронов активно отстаивал интересы простых казаков. Троцкий же был ярым сторонником расказачивания, то есть лишения казаков политических и гражданских прав. Мне было предельно ясно, что Кацнельсон, скорее всего сторонник Троцкого и мне, высказывая свое мнение нужно быть очень осторожным.

— Я слышал, что Миронов арестован, — ответил я, — но от чего и почему не знаю.

— Дело Миронова — пример того, как коварно может маскироваться враг социалистической революции, — сказал Кацнельсон, внимательно глядя мне в глаза. Его недоверие ко мне было объяснимо. Митрий Пашков — казак.

— Что я должен делать?

— В штабе Буденного заведи разговор о Миронове и послушай, кто и что говорит по этому поводу, потом передашь мне.

Отказаться от этого предложения я не мог, но для себя решил, что постараюсь как-то вывернуться. Карьера секретного агента особого отдела меня не прельщала. Кацнельсон еще некоторое время излагал свою точку зрения на последние события, всячески обеляя действия Троцкого, и осуждая Миронова и «мироновщину», только после этого отпустил меня.

Весь следующей день я просидел за пишущей машинкой практически не разгибаясь, а вечером приехала Татьяна. Я вышел из хаты, где находилась канцелярия корпуса и лицом к лицу столкнулся с девушкой.

— Как ты тут оказалась? — спросил я, целуя Татьяну в щеку.

— Кто обещал дать с нагана пострелять и обещание не выполнил? — смеясь спросила она, — вот я и приехала восполнить этот пробел в наших отношениях.

Потом рассказала, что белые неожиданного оставили Камышин, который тут же заняла Красная армия. Штаб 10-й армии перебирается в этот город, а Татьяна, воспользовавшись оказией, смогла ненадолго приехать ко мне.

— Раз обещал, постреляем, — ответил я. Действительно, с момента, как Козлов вручил мне наган, я так ни разу из него не выстрелил.

Недалеко от села был большой овраг, который использовали под стрельбище. После ужина мы с Татьяной собрались и пошли за околицу села. Пожилой красноармеец, стоявший в охране за околицей, спросил.

— Вы куда на ночь глядя?

— До заката еще два часа, постреляем и вернемся, — ответил я, показывая на наган за поясом. Кобуры к нему у меня не было.

— Барышню стрелялкой своей не замучай, — заржал его молодой напарник.