— Да, из казаков... а ты знаешь, Остап, почему он к нам пришел?

Остап отрицательно замотал головой. Я навострил уши, так как сразу понял, что сейчас речь пойдет обо мне.

— Отец у него еще в четырнадцатом на фронте погиб. Мать от тифа померла. Единственную старшую сестру белые снасильничали и зарубили. Митрия в это время дома не было. Когда вернулся, все и узнал. Поскакал за ними в погоню, да уже поздно было, далеко ушли. Он прибился к одному из наших отрядов. После ранения направили его в писаря, почерк у парня знатный. Буковку к буковке пишет, приходи глядеть, а ты его кулаком в лоб. Мало ли что казак и писарь.

Я не стал ждать завершения беседы и пошел дальше в сторону выхода из штаба. Навстречу шли двое красноармейцев и несли тяжелой агрегат, пишущую машинку «Remington». Я уже хотел спускаться по лестнице вниз, но в последний момент передумал и пошел за красноармейцами. Они занесли пишущую машинку в один из кабинетов и поставили на стол.

— Ну и где мы теперь машинистку найдем? — спросил тот самый военный со всклоченными волосами, что требовал у меня список. Потом я узнал, что по должности он интендант, а зовут его Самуил Аронович. Он вставил в машинку лист бумаги и одним пальцем попытался что-то напечатать, но получалось это у него плохо. Чуть ли не минуту он искал каждую следующую букву.

Как только я подрос и стал садиться за компьютер, отец мне посоветовал, сразу учиться работать всеми десятью пальцами. Порядок размещения алфавита на клавиатуре компьютера и пишущей машинке совпадает. Поэтому я подошел к Самуилу Ароновичу и спросил.

— А можно попробую?

— Ну, попробуй, — посторонился он. Я сел за пишущую машинку и приноровившись напечатал: «Великая Октябрьская социалистическая революция». Немного непривычно было нажимать на тугие клавиши пишущей машинки, а так почти то же самое, что у компьютера.

— Ого! — удивился Самуил Аронович. — Где учился?

— Так в станице, в канцелярии атамана такая же была.

— Понятно. А ну-ка вставь чистый лист.

Я вставил, и он стал мне диктовать заявку на получение для дивизии обмундирования. Когда я закончил, он взял отпечатанный лист и ушел. А я сидел за пишущей машинкой и думал, как удачно получилось. Я понимал, что моя карьера писаря Первой конной армии закончилась. Вряд ли я смогу писать документы таким же каллиграфическим почерком, как мой предыдущий владелец этого тела, а вот печатать на машинке — запросто.

Да и в остальном мне равняться с Митрием было сложно. Он казак, с детства учился скакать на лошади, владеть шашкой, стрелять; уже участвовал в настоящем бою и был ранен. В свои шестнадцать с небольшим лет он был настоящим воином, хотя и служил писарем при штабе. А что умею я в свои девятнадцать лет? Играть на компьютере в разные игрушки? Я, конечно, занимался спортом, одно время увлекался самбо, и даже неплохо выучил пару приемов, но никаких особых высот в этом деле не достиг. Нельзя сказать, чтобы совсем ботан, но и явно не воин. По крайней мере в армии не служил, так как сразу после школы поступил в университет.

Пока я размышлял над вечными русскими вопросами: кто виноват и что делать, — вернулся Самуил Аронович.

— Так, Митя, временно назначаешься на должность машинистки, до особого распоряжения.

Я согласно кивнул. Такой поворот меня вполне устраивал. С пишущей машинкой справлюсь, а что будет дальше, посмотрим.

В конце дня ко мне подошел комиссар, с которым утром шел в штаб. Звали его Петр Кузьмич.

— Мне Самуил Аронович сказал, что ты Митя пишущую машинку освоил. Не поможешь? Ты парень грамотный, может, посоветуешь, чего? Я тут набросал на листочке памятку «Советы молодым бойцам».

Я взял у него лист бумаги, на котором детским крупным почерком был написан короткий текст.

— Хорошо, — кивнул я, вставляя в машинку чистый лист бумаги. Комиссар за спиной смотрел, что делаю. Припомнил, рекомендации из интернета, по написанию креативных заголовков и стал печатать: «Лайфхак для молодого бойца».

— Митя! А что это за слово ты в самом начале напечатал? — остановил меня комиссар.

— Английское слово «лайфхак», означает получение новых навыков. У вас же как раз про это текст.

— Митя, хорошо, что ты занимаешься самообразованием, изучаешь английский язык, вот только у нас больше половины бойцов вообще неграмотны, а которые грамотны, по складам еле читают. Разве можно им такие трудные иностранные слова в текст вставлять?

— Не подумал, — сказал я, вдруг сообразив, что спалился по полной. Какой креативный текст в 1919 году? Тут совсем недавно, в 18 году букву «ять» отменили. Совсем забыл, где я нахожусь, что можно здесь говорить, а что нет. — Товарищ комиссар, у вас и так хорошо написано. Давайте просто ваш текст перепечатаю?

— Ты не обижайся, — сказал комиссар, — я сам рабочий с Путиловского завода и все мое образование — это профессиональная школа при заводе, да чтение книг, которые можно было взять нам рабочим в заводской библиотеке. А вот вам молодым, как только кончится эта война, все дороги будут открыты: учись, получай знания, совершенствуйся. Я верю, наступит время, когда в нашей стране знание иностранного станет обычным делом для каждого советского человека.

В общем, хорошо, что все закончилось хорошо. Я без всякого креатива просто тупо перепечатал написанный комиссаром текст.

Вечером после службы пошел домой, и еще издали увидел во дворе дома в котором ночевал, огромную фигуру Остапа. Тот был трезв и нерешительно топтался возле калитки.

— Это, Митя, — загудел он своим гулким голосом, — ты прости меня!

Ну и что с ним делать? Здоровенный лом, я ему еле до плеча достаю, а мнется, как нашкодивший школьник младших классов.

— Бог простит, и я прощаю! — неожиданно для себя выдал фразу, вычитанную, наверное, из какой-то исторической книжки.

— Ты только скажи, надо чего, так я мигом, — обрадовался здоровяк.

— Надо, — ответил я. — После ранения ни разу на коня не садился, шашки в руках не держал, то есть... шашку. Мне бы потренироваться. Вспомнить, что раньше умел. Можно это устроить?

— Можно, — сказал Остап. — У меня знакомые кавалеристы в охранной сотне есть. Договорюсь с ними.

Остап ушел договариваться, а я прошел в дом. Вчера меня сюда принесли не случайно, я здесь квартировал, значит где-то и вещи мои должны были быть. Не мои, Митрия, конечно, но теперь и мои.

Марфа опять меня накормила ужином, а я ее расспросил, что и как. Оказалось, за постой ей платила финансовая часть 10-й армии, а за питание я сам отдавал деньги с жалования. Мои вещи хранились под кроватью: кожаный саквояж и завернутая в тряпицу казачья шашка. В саквояже находился длинный кавказский кинжал в красивых ножнах с накладками из серебра, немного денег в кожаном кошельке, запасные чистые портянки.

Кстати, правильно надеть на ноги портянки — это целая наука. В XXI веке в российской армии солдаты ходят в носках. В 1919 году и потом почти 100 лет, солдаты надевали в сапоги и ботинки портянки. Сегодня утром я самонадеянно попытался намотать эти тряпочки, называемые портянками себе на ноги. Кое-как запихал ноги в сапоги и вышел на улицу. Мне повезло, что целый день просидел в штабе за пишущей машинкой, ходил мало, и в силу этого не стер ноги в кровь. Когда шел домой, увидел красноармейца, который присел на камень у дороги, чтобы перемотать портянки. Остановился рядом, внимательно смотрел, и запоминал всю последовательность его действий.

— Чего смотришь? — недружелюбно сказал красноармеец, почувствовав мой взгляд.

— Уж очень ловко у тебя получается! — сказал я.

— А-а, дак с детства их верчу, — гордо ответил мне парень, надевая сапог.

Сапоги в 1919 году кожаные, а не кирзовые, как это было, например, в советской армии, хотя кирза Михаилом Поморцевым уже изобретена, но промышленностью в России пока не производится. У Митрия сапоги хорошие, похоже сшитые на заказ специально на его ногу. Большинство красноармейцев ходит в ботинках, вместо носок на ногу мотают длинную узкую портянку — все это вместе называется обмотки (ходить в обмотках).