— В воскресенье в десять будем возле вашего дома. Я загляну во двор, посвищу. Подумай и поступай как знаешь, — и ушел.
10
На другой день утром мне никак не хотелось вставать. Хотя проснулся я чуть свет, но снова и снова зажмуривал глаза, пока опять не задремал. Да и зачем вставать? Что делать-то? Все серо и безнадежно. Заснул снова, да лучше бы уж и не засыпал. Приснился Денеш. Мы с ним отправились в путешествие на корабле — не то в Канаду, не то в Австралию.
«Дурак, кто не поедет с нами, — размахивал руками, горячился Денеш. — Величайший дурак. Никогда не было и не будет больше такого шанса. Весь мир объедем вокруг. Посмотрим, какое море, волны какие! А ты возвращайся домой, Андриш. Знаю, что у тебя на уме. Поворачивай оглобли. Ты всегда был глуповат, знать, таким и остался. Жаба смылся, значит, теперь тебе за него отдуваться. Нужно же кому-то ответ держать. Оставайся дома, тут тебе лучше будет».
Наконец я встал, вымылся с ног до головы, чтобы окончательно прийти в себя, но плохое настроение мне смыть так и не удалось. Мама больше уже не боялась, что я снова пропаду. В бакалейном меня встретили, как родного сына. Продавщица, толстая как бочка, тетушка Котас, даже обняла меня. Она, видно, слышала, что меня долго не было дома, и сделала свои выводы. Насилу вырвался из ее могучих объятий, от стыда и смущения красный, как вареный рак. И тут вижу перед собой стоящую в очереди Жужу Ола — с неподвижным лицом и крепко сжатыми губами. В маленьких косичках — красные ленточки, на лицо вроде немного похудела. Мы с ней хорошо знакомы. Их школа рядом с нашим цехом. А раньше, когда еще были маленькими, вместе играли на галерее нашего этажа.
Но теперь она смотрела на меня так, будто впервые в жизни видела. Я хотел поздороваться с ней, но она не подала мне руки. Я думал, как сказать ей: «Жужика, я знаю о твоем большом горе и сочувствую тебе от всего сердца», но не знал, как начать. И тогда она первой заговорила. Почти враждебно:
— Ты держись подальше от меня. Нас теперь сторонятся.
Я и вовсе побагровел.
— Очень мне нужно знать, что делают другие и почему.
Она попятилась от меня и посмотрела опять холодным взглядом.
— Это тебе-то не нужно, «героическому юноше»? — и ушла.
А я остался в полном замешательстве. Меня не утешило даже то, что тетушка Котас насыпала мне с верхом кулек фасоли, щедро отвесила картошки.
Домой я вернулся в отвратительном настроении. Как раз в тот момент, когда какая-то медсестра из «Красного Креста» принесла Хенни письмо от ее Ферко. Хенни трижды прочитала его вслух, каждому из нас в отдельности, хотя там и читать-то было нечего — так, одна пустая болтовня. Ферко еще жил в лагере для перемещенных лиц, но надежды у него были самые радужные. Собирается уехать в Нью-Йорк и ждет Хенни. Скоро у него будет разрешение на въезд в США, и можно в путь…
Письмо Фери вызвало новые споры. Нужно ехать, и немедленно.
— Решайся, если не ради меня, то хотя бы ради Андриша.
— Я не поеду, — заявил я и захлопнул за собой дверь. Выскочил на улицу. Куда, зачем я иду, я не знал. Скорее всего, просто проветриться да обдумать, что же делать дальше? И где я найду свое место?
Вдруг я вспомнил дядю Шандора. Будто молнией озарила эта мысль мое сознание. Хватит того, что я натворил кучу глупостей за прошлые две недели. Больше я не хочу ничего делать, не подумав, не посоветовавшись. А с кем еще посоветоваться, как не с дядей Шандором?
И я отправился в путь. Все ноги отбил, пока к нему добрался. Но его не оказалось дома, и соседи тоже не могли ничего определенного сказать, когда он будет. Дня три уже не видно старика.
Домой шел, будто в воду опущенный. Это очень плохо, что я не застал дядю Шандора. Чувство такое, что я вконец один остался. Нет больше никого, кто бы меня за руку взял, поддержал.
«Неужели и старик махнул за границу? — думал я. — Нет, не верится, хотя кто его знает. Много за последнее время неожиданного для меня случилось».
Так я бродил по городу, рассуждая, споря сам с собой, прикидывая, что делать дальше, пока вдруг не заметил, что я стою перед тем самым домом на улице Пратер.
Подобно злодею, которого приводит к месту содеянного им преступления его собственная совесть. Я завернул под арку.
«Загляну-ка я к Йошке Петри, — подумал я. — Ведь обещал же я ему еще раз навестить и объяснить ему все. Объяснить, как будто это так просто! Но если не зайти сейчас, завтра меня может здесь уже и не быть. Слово не сдержу…»
Как он обрадовался мне! А во мне всколыхнулась, поднялась волна горечи.
— Что дальше собираешься делать? — спросил он. — За что примешься?
— Хотел бы работать пойти, — тихо проговорил я. — А вообще все надо бы основательно обдумать, прежде чем решать. Но выхода никакого не вижу. Как знать, что будет здесь завтра. Один дружок, например, советует мне за границу бежать. Очень зовет с собой. А я вот не знаю, как и поступить.
Йошка испуганно посмотрел на меня.
— Когда уезжает твой приятель?
— Завтра в десять зайдет за мной. Но до тех пор мне нужно уже на что-то решиться. А это — нелегкое дело.
Йошка надолго замолчал, потом почти выкрикнул с упреком:
— А я-то думал: ты другом мне станешь! Часто приходить ко мне будешь. Я ведь такой одинокий!
Чувствую, что у него сердце надрывается. И глаза как-то подозрительно блестят.
Потом он спросил, где я живу, и, вздохнув, сказал:
— Совсем близко от меня!
Я пришел домой, сел на кухне, где мама стряпала ужин. Мы долго молчали, потом она сказала:
— Сладу нет с девчонками. Что будем делать, Андриш?
Я не ответил. Не знал я, что ей ответить.
— Мне-то уж все одно, — махнув рукой, призналась мама. — Меня нет больше, есть только вы. А я об одном пекусь, как сделать, чтобы вам было хорошо. Знать бы вот наперед, как оно лучше-то! А у кого узнаешь, кого спросишь?
Помолчали еще немного, и она снова принялась жаловаться:
— Для матери ее ребенок — это всё. Она за него что угодно сделать согласна. Вон бедняжка Ола совсем извелась, как сыночка потеряла. Муж, он и дома почти не бывал. А теперь она и вовсе одна с дочкой осталась. Таскает ее за собой повсюду, бегает как безумная по городу, все среди непохороненных сына своего ищет. А мне девчурку жалко, мрачная какая-то сразу стала. Смотрит испуганно, будто зверек загнанный.
— Знаю. Видел ее, — сказал я, а в горле у меня запершило. — А где же их отец? Он что, тоже погиб?
— Нет, я думаю, в войсках он теперь. В этих, как их, во внутренних, что ли.
Мы поговорили еще немного, потом я поужинал и пошел спать. Ничего не хотелось мне делать, только спать. Уснуть, чтобы не знать забот.
Проснулся я глубокой ночью. Потом до рассвета вертелся в постели, но так и не уснул больше. Зато принял решение: никуда я не поеду, останусь на родине. Я здесь жить хочу. Как это хорошо, что в конце концов я на что-то решился. Я встал, вымылся с ног до головы холодной водой и поел с аппетитом. Больше меня не томили ни собственная подавленность, ни жалобное выражение на лице Хенни, ни мамина нерешительность, ни Агнешкины намеки, что, мол, мы упускаем великий шанс.
«Ничего, сейчас я скажу маме, что нам делать, — думал я про себя. — Она меня послушает, а не девчонок».
И вдруг звонок в дверь. Открываю, на душе весело. И кого я вижу? Йошка Петри собственной персоной! Раскрасневшийся как маков цвет, пот на лбу. Стоит, на костыль свой опирается.
Думаю, что даже он не был так удивлен, увидев меня тогда на своем балконе, как теперь я при его появлении.
— Проходи, садись. Наверное, очень устал?
Йошка только кивнул. На костылях проковылял в комнату и буквально рухнул на кровать. Заговорил, когда я поплотнее прикрыл дверь в комнату. У него был очень смущенный вид, и он старался смотреть не на меня, а куда-то вниз.
— Знаешь, Андриш, чего я пришел? Если за границу поедешь, возьми и меня с собой.
