Рассвет был туманным и холодным, и мы так дрожали, что зуб на зуб не попадал. Денеш пополз посмотреть, что там с люком. Мы даже не стали смотреть ему вслед. Немного погодя он приполз обратно и сказал, что крышка по-прежнему заперта.

— Я так и знал, — пробурчал Йошка.

Ферко Павиача занимала теперь только еда: он был голоден как волк. А меня беспрестанно мучила жажда. Одна надежда: как только пойдет снова дождь, открывай рот, и все в порядке.

— Андриш, — прошептал Аттила, — у меня очень голова кружится.

Я посмотрел на него. Он был очень бледный, почти зеленый. Впрочем, у остальных вид был не лучше.

— Не трусь, старик, — успокоил я его. — Сейчас что-нибудь придумаем.

Мы подползли к краю крыши посмотреть на улицу: вдруг внизу увидим кого-нибудь, кто поможет нам. Но казалось, мы были совершенно одни в целом городе: крыша напротив пуста, окна отовсюду смотрели на нас чернотой. Мы еще раз пристально осмотрели местность, подобно тому, как иной раз снова и снова выворачиваешь карманы в надежде найти запропавшую авторучку, хотя отлично знаешь, что она уже безвозвратно потеряна. Мы совещались, спорили и не приходили ни к какому решению.

— Погодите, может, еще Жаба придет, — неуверенно проговорил Денеш. — К обеду. Давайте подождем до обеда. Поспим. Все равно ночью плохо спали. По крайней мере — я. Обессилел совсем.

Это с голодухи, — объяснил Лаци. — И чем дольше будем ждать, тем больше ослабеем. Попробовать надо было сделать одно гимнастическое упражнение. Вечером нужно было, пока было темно. Но и сейчас со стороны двора еще можно попытаться. Улучить момент, когда никого на галерее не будет. Давайте, ребята, я рискну. Как-никак в классе я лучший гимнаст был. И я не боюсь. Честное слово, ни капли.

Я взглянул на него и покачал головой.

— Нет, не пойдет. Почему именно ты? Ты ничем не ловчее нас. Давайте тогда уж жребий тянуть. Кто вытянет, тому и идти. Аттила не в счет, он еще маленький. Вместо него два жребия на меня напишем!

Мы еще раз осмотрели двор. Вдоль всей стены дома тянулась галерея — балкон, но было почти немыслимо, спрыгнув сверху, угодить на нее: слишком далеко она от края крыши. Такой прыжок под силу только цирковому артисту. И пробовать нечего: сломаешь голову, и только. Переползли на сторону дома, выходившую на улицу. Там мне все же удалось высмотреть один уступчик, откуда дальше вниз уже совсем было бы просто слезть.

— Видите, вон там, над чердачным окном! — сказал я. — Окно находится как раз под ним на длину человеческого роста. На уступчик можно ногами встать. Потом идет в крыше выступ — метра в полтора. Здесь можно передохнуть — и дальше. А там: отпускаешь руки, прыгаешь и оказываешься прямо на балконе. Ну, а дальше — как повезет. Рассказываешь хозяевам какую-нибудь байку, выбираешься на галерею, входишь в нашу квартиру и открываешь снизу крышку люка.

Все с напряженным вниманием выслушали мой план, молча осмотрели стену дома. План показался всем вполне приемлемым. Начали добавлять к нему разные предложения, совершенствовать. Йошка только поставил обязательным условием: осуществлять этот план вечером, в темноте, тогда будет не так рискованно.

— Ну что, парни, давайте тянуть жребий? — послышался нетерпеливый голос Денеша.

У меня была в кармане записная книжка. Лаци нашел у себя в куртке карандаш. Писать жребии поручили конопатому Кулачу, как самому младшему. Ему и тянуть. Когда очередь дошла до моего имени, он заупрямился, не захотел писать его на двух бумажках. Я тоже не уступал и в споре так схватил его за руку, что у бедняги слезы брызнули из глаз.

Времени тянуть жребий у нас было предостаточно. Хотя мучили и голод и нетерпение. В полдень еще раз попытались открыть крышку люка. Разумеется, она и на этот раз не поддалась. Тогда мы бросили скомканные бумажки в кепку Кулача и хорошенько потрясли ее.

— А теперь тяни! — приказал мальчонке Денеш. — Не раздумывай, первую хватай, какая в руку попадет.

Но вытащил он не мою бумажку, хотя шансов у меня на это было, понятно, больше, чем у остальных. Вытянул бумажку Йошки Лампы. Йошка дернул плечом, ухмыльнулся, хотя лицо у него теперь было бледнее, чем у Кулача, когда тот тряс бумажки в своей кепке. В его глубоко упрятанных поросячьих глазках светилось беспокойство. Но он все равно старался держаться храбрецом.

— Мне это раз плюнуть. Я бы хоть сейчас пошел, — хвастался он.

На наше счастье, начал подниматься туман, и мы надеялись сделать дело сразу же после полудня. Еще раз внимательно осмотрели место спуска, советовали. Но мы ему уже надоели этими советами. Да и не хотел он все время смотреть вниз, в бездну.

— Без вас все знаю, все у меня уже давно в голове, — сказал под конец он и отполз в затишье, к трубе, подремать.

— Сил набираться, — пояснил Денеш. — Он прав, не лезьте к нему.

Долгой показалась мне предыдущая ночь, а эта среда и того длиннее. Минуты тащились, будто калеки. Под ложечкой ныло и сосало. И в висках стучало все сильнее. Ночью мы ждали рассвета, а теперь — с еще большим нетерпением — когда, наконец, начнет смеркаться. И вот пришел вечер, и мгла начала понемногу окутывать все вокруг. Йошка похрустел суставами, позевал, давая понять, что он готов к спуску. Но тут на улице вдруг послышался выстрел. Мы укрылись за дымоходом. Вдруг страшной силы взрыв сотряс весь дом. Нас, будто лавой, обдало горячей кирпичной и известковой пылью. Когда я открыл глаза, я увидел, что дымохода как не бывало, а мы лежим на голой крыше, совсем беззащитные. Теперь прятаться больше негде. Я поискал глазами белобрысого Лаци Тимко. Ребята лежали, приникнув к кровле, не издавая ни звука. Мысленно я уже попрощался с ними. Мытарства последних дней сделали меня таким бесчувственным, что я уже никого и ничто не жалел.

Но вот наступила тишина, слышней стали чьи-то негромкие стоны. С замиранием сердца мы подняли головы. Но один из нас остался лежать недвижим возле обломков дымоходной трубы — Дюла Кочиш. Лицо у него было запорошено кирпичной пылью, глаза закрыты. Он был без памяти.

Мы не знали, что нам с ним делать, и были в полном замешательстве и тревоге. Денеш приподнял голову Дюлы, поудобнее положил его. Я пощупал пульс, он был очень слаб. Только спустя некоторое время Дюла открыл глаза. Его взгляд встретился с моим. В первое мгновение он, видно, не понял, где он, но мало-помалу его взгляд стал осмысленным.

— Не очень больно.

— Я тоже так думаю, — подхватил я поспешно. — Ты не бойся, мы сейчас врача раздобудем. Тебе не придется тут долго валяться.

— Я не боюсь, — слабеющим голосом отвечал Дюла. — И врача не обязательно. Вот увидишь, мне и так скоро полегчает.

А мы собрались вокруг него, и я видел у всех на лицах страх. Аттила дрожащим голосом зашептал мне на ухо:

— Давайте белый флаг вывешивать. Быстрее! Время нельзя терять. Кто знает, что у него там?

Тут вдруг Денеш заорал на Йошку:

— Чего ждешь? Иди!

Но Йошка уже был не тот, что четверть часа назад. На него было жалко смотреть. Глазки, и без того маленькие, совсем спрятались за пухлыми подушками щек, и голос пропал. Он долго вертел головой, прежде чем смог сказать:

— Я теперь… это самое… не смогу я, ребята…

У него и в самом деле дрожали колени.

Я выпустил из пальцев Дюлину руку и пополз на край крыши. Мне было ясно: терять время больше нельзя. Надо только действовать осторожнее. Мне никак нельзя сорваться: ведь нужно спасать товарища. Я еще не добрался до карниза, когда меня догнал Лаци, за рукав потянул назад.

— Он тебя зовет. Иди скорее. Тебя зовет, беспокойный стал.

Я вернулся. Дюла действительно все время повторял мое имя, а голос у него был такой, что мне словно кто-то сердце рукой сжал. Я присел рядом, взял Дюлу за руку.

— Хорошо, что ты здесь, — прошептал он. — Я тебя попросить хотел: побудь со мной. Побудь, держи меня за руку и рассказывай что-нибудь.

Это-то было для меня труднее всего. Что ему рассказать, я не знал, да и слезы душили меня. Кое-как взял себя в руки и сказал ему: