Спаг использовали аристократы, а они не забредали в его корчму, не тот уровень. Да и не был парень похож на благородного.

Решив выяснить, что ж за парень забрел в его заведение, да и, чего скрывать, развеять скуку, он сходил в погреб, среди бочек отыскал пару неплохих кувшинов с вином и, захватив один, отправился к столику.

** ** **

Я сидел в какой-то корчме и размышлял, дернул же меня Однорукий согласить на предложение того пьяного сынка барона. Знал же, что дело не чисто, но все равно влез. Эх, уж больно много денег предлагал этот ушлепок. В чем же дело, спросите вы, что же заставило меня предаваться печали?

Дуэль. Я согласился участвовать в дуэли от имени баронета Дерхада. Выйти за него на ристалище за семь десятков монет золотом.

Этот баронет имел неосторожность высказаться об умственных способностях, иными словами назвать дураком барона Вудрода, который славиться своими доходными лесопилками. Естественно после такого барон швырнул в лицо наглеца перчаткой.

А через день до паренька дошли слухи, что Вудрод не пожелал сражаться сам и нанял бретера. Не горя желанием умирать, Дерхад нашел меня. Только этот засранец не сказал, что вывел противника из себя настолько, что тот раскошелился и нанял не сопляка из стражи, который никогда меч в руки не брал, чаще дубьем орудовал, и даже не ветерана, что что-то мог показать в поединке, а Танцующего.

И если бы только это, то можно было бы откупиться золотом и даже при проигрыше остаться живым. Но не в этот раз. Нанял барон шевалье Лив’ета, по прозвищу Мясник. Этот принципиально никого не отпускает живым, оправдывая свои зверства над противником тем, что так он остужает излишне горячие головы.

А мне победить его будет почти невозможно. Пусть я давно уже Пляшущий с клинком, но против этого мастера моих навыков точно будет маловато. Как у крестьянина с дрыном против панцирного пехотинца. Слишком велика разница в навыках.

– Чего печалишься, плясун? – спросил подошедший корчмарь, ставя кувшин с вином па стол и косясь на меч.

Я посмотрел на него, догадываясь, о чем будет следующий вопрос.

– Учитель был из ваших, вот и научил, что сам мог, – ответил я прежде, чем прозвучал вопрос.

Корчмарь хохотнул и сел напротив.

– Что, часто спрашивают? – задал он вопрос, все еще улыбаясь в усы.

– Очень.

Он хмыкнул:

– Нечасто увидишь вашего брата да с чем-то полегче секача, – помолчав, он спросил, – и чего ты такой печальный?

Я подумал, и, решив, что хуже не будет, рассказал.

– И сбежать ты не можешь, потому что? – задумчиво протянул Валир.

Я скривился, вспоминая, что накануне, отметив закрытый Контракт, сразу согласился на новый.

Контракт – подарок от одного из давно ушедших Богов, особая рунная печать, в какой-то мере рабское ярмо, знак Гильдии. Носивший на себе печать Контракта был тем, с кем активнее всего работали, ведь как удобно, заключил соглашение и все, уверен, что работа будет выполнена. Надевший ярмо не мог нарушить условия, иначе его ждала смерть.

Задрав рукав рубашки, я продемонстрировал предплечье левой руки, на котором была выбита татуировка руны, стилизованной под меч. Знак, что я получил в Гильдии наемников. Достаточно проговорить условия, согласиться выполнять работу и все, обратной дороги уже нет.

– И сражаться ты этим будешь, – кивнув на спаг, спросил он?

– Другого нет, – огрызнулся я.

– Да не горячись ты, – по-доброму усмехнулся старик. – Вот что скажу, видел я этого Мясника в деле, серьезный малый. Могу байку рассказать, из, – он хмыкнул, – прошлой жизни.

Я вопросительно поднял бровь.

– Был у меня десятник, головастый парень, сам не смог даже плясуном стать, не хватало ему чего-то, однако как-то раз он Танцующего остановил. В бою на Перешейке.

– Врешь, – спокойно сказал я.

– Вру, – согласился он, – не сам он его убил. Танцующий на куче тел стоял и продолжал отбиваться. Болтами был истыкан, как еж иголками, а все сражался. Нам приказ дали, наступать, а перед нами этот с мечом вертится. Только выбора не было, вот и поперли в атаку. Тот троих положил, прежде чем на десятника кинулся. Тот дрался отменно, – помолчав, старик продолжил, – четыре удара отбил, а потом Мастер его клинком ткнул. Тот вперед рванул, насадился до гарды, а там, – он махнул рукой и замолчал, не закончив.

В тишине мы допили кувшин, и корчмарь стал собираться. Я бросил на стол монету и вышел на улицу. Наступил вечер, солнце спряталось за Академию и больше не разогревало мостовые и дома. Вдохнув еще горячий воздух, что за ночь немного остынет и принесет свежее утро, я неспешно отправился на окраину, где снимал небольшую комнатку в доходном доме.

** ** **

Солнце, жгущее в плечи и спину, вызывало раздражение, заставляло потеть еще больше, мешало думать. Гул голосов на трибунах арены вызывал желание поскорее уйти отсюда, спрятаться в тень и тишину. Трижды сломанный нос со свистом втягивал воздух, губы и рот пересохли, хотелось воды и тишины. Но он знал, это не закончиться быстро. Сначала бой, потом поздравление и только потом вода. А в тишину он попадет не раньше вечера.

Однорукий вас всех забери. Для него бои на смерть, на грани, уже стали рутинной работой. Он лучший гладиатор, боец, что может дать зрелищное сражение. Не лучший воин, но известнейший. По крайней мере в столице.

Для себя он давно уже решил, этот поединок будет последним. Он достаточно сражался и проливал кровь, свое состояние для безбедной старости заработал. Остался эта пляска, что принесет ему почти две сотни золотом, а также по прикидкам столько же от ставки и все, он уедет на море, на самый юг Баронств. Купит дом, наймет молоденьких служанок и проведет оставшиеся полжизни в пьянстве, разврате и веселье. Только этот бой.

Дали сигнал. Его противник выходит на песок. Вот только что происходит? Почему он не видит его лица? И как бы не всматривался, он видит лишь глаза. Глаза, в которых виден огонек азарта. А затем слышит насмешливый голос:

– Ну что, Мясник, станцуем?

А потом лишь тихое шуршание песка, блеск и шелест стали, звон, а затем только острая боль в груди…

Шевалье Оранат Лив’ет, открыл глаза и часто задышал. Кошмар. Опять кошмар. Сейчас ночь, а это лишь сон. Безднов сон преследовал его уже на протяжении пяти лет и никак не хотел проходить. Сейчас он не мог вспомнить ничего, ни походки или голоса того насмешливого ублюдка, ни цвета глаз, ни меча, которым ему проткнули сердце во сне. В кошмаре. Он застонал и, встав с кровати, поплелся в погреб. Нужно вино, чтобы забыться.

Первое время он шарахался от любого, кто мог быть его противником, чувствовал животный ужас, но постепенно все прошло, осталось лишь опасение и стойкое нежелание сражаться, не посмотрев противнику в глаза. Выглядит смешно, что он, лучший гладиатор, известнейший бретер, боится увидеть насмешку в свой адрес. Лучше не искушать Судьбу.

Открыв бутылку и сделав несколько глотков, он выдохнул. Стало полегче. В конце концов, последний бой, уже через три недели и все, море. Вдруг он вздрогнул, и поскорее пригубил бутылку, схватившись за то место, где во сне была дыра от меча.

В том кошмаре тоже был последний бой… но нет, нет, тот плясун не тот, из сна. Он уже видел своего противника. Черные настолько, что в сумерках не видно зрачка, глаза предгорника скрывали скорее удивление и настороженность, хотя это и сложно было разглядеть. Это не он.

Скрип половицы за спиной заставил его прыгнуть вперед, бросая недопитую бутылку на звук, в полете разворачиваясь и прикладывая руку к бедру, где обычно висел его верный палаш. Вот только меча не было, что заставило его похолодеть. А затем он выругался, понял, что это всего лишь служанка, что встала, услышав шум, а сейчас прижимала руки к лицу, куда попал импровизированный снаряд. Рявкнул на нее:

– Чего встала, дура? – и, не слушая ее лепетания, подошел и отвесил оплеуху, – пошла вон отсюда, дрянь, пока жива.

Взяв вторую бутылку, он отправился досыпать зная, что следующие несколько ночей пройдут спокойно, а потом это закончиться. Он знал, не будет страха смерти на арене, не будет снов. Так сказал мозгоправ, которому пришлось отвалить гору золота. Осталось лишь три недели и все закончиться. Только этот бой.