Но в шагах что-то изменилось.

Человек, который привел меня сюда, шел тяжело. Эти шаги такие легкие, такие неуловимые, что на мгновение мне кажется, что они мне привиделись. В груди вспыхивает надежда, что это может быть кто-то другой, может быть, даже женщина...

Затем я поворачиваюсь и вижу, как сама смерть приходит за мной.

Мужчина высокий, стройный и смуглый.

На нем черный костюм, безупречно сшитый, но неуместный в этом бесплодном месте. Он резко выделяется на фоне бледной плоти его горла и рук. Его черные волосы, густые и блестящие, обрамляют самое красивое лицо, которое я когда-либо видела.

Художник всегда обращает внимание на соотношения и пропорции.

Его темные миндалевидные глаза, прямые брови, линия носа, высокие скулы и тонкая, как бритва, челюсть, все это дополнено безупречным изгибом губ - я никогда не видела такого идеального баланса.

Это настолько сюрреалистично, что я думаю, что у меня, должно быть, галлюцинации.

Особенно когда он останавливается и встает надо мной, глядя вниз.

Я никогда не видела такой холодности в человеческом лице.

Его глаза блуждают по мне, вбирая в себя каждую деталь.

Его черты неподвижны. Ни малейшего сочувствия.

И все же самая отчаянная часть меня, та, что отказывается верить в происходящее, заставляет меня хныкать за пленкой, моля о пощаде, умоляя его помочь.

Я не знаю, тот ли это человек, который привел меня сюда, или нет. Кажется невозможным, чтобы два разных незнакомца могли гулять по этому пустынному участку леса, но меня сбивает с толку то, как он меня осматривает.

Если это кто-то другой, почему он не помогает мне?

Я кричу за лентой, горло пересохло, звук эхом отдается во рту.

Я смотрю на него, растерянная, разъяренная.

Он просто смотрит на меня.

Потом переступает через меня, словно я мешок с мусором, валяющийся на дороге. И уходит, черт возьми, прочь.

Я кричу ему вслед, задыхаясь от ярости.

В этот момент я почти сдаюсь.

Мой мозг не может понять, что происходит, а тело изнемогает, истекая потом на прохладной земле. Я так чертовски устала. Мои веки неподъемно тяжелы, мысли мечутся и разрываются на части, как проколотый желток.

Smells Like Teen Spirit - Malia J

Я резко встряхиваю головой, просыпаясь от боли в челюсти.

Я не собираюсь умирать здесь.

Я больше не чувствую своих рук, но знаю, что они в крови.

Кровь скользкая.

Я начинаю выкручивать запястья, дергать и тянуть, пытаясь освободить руки от пластиковых стяжек.

Порезы на моем запястье пылают в агонии, сырые и жгучие. Я начинаю сильнее истекать кровью, что одновременно и хорошо, и очень, очень плохо. Голова идет кругом, я слабею с каждым мгновением. Но есть и плюс: я чувствую тепло на руках, чувствую, как поворачивается правое запястье, как сжимается сустав большого пальца, как рука начинает выскальзывать на свободу.

Я безжалостно дергаю, плечо кричит на меня, и большой палец тоже.

Я всегда была худой, с маленьким ростом. Моя рука едва ли больше запястья. Медленно, мучительно медленно правая рука освобождается.

За лентой я всхлипываю от облегчения.

Теперь я могу использовать правую руку, чтобы помочь левой.

Завязка туже. Это занимает еще больше времени, чем первая - столько дерганий и копаний онемевшими пальцами, что я плачу задолго до того, как все будет готово.

Облегчение от того, что я освобождаю обе руки, выпрямляю спину из ужасного дугообразного положения, почти непреодолимо. То немногое, что у меня осталось от крови, приливает к рукам, делая их тяжелыми и тусклыми, как никогда, а по кончикам пальцев пробегают резкие электрические импульсы.

Я срываю пленку с лица, вдыхая хрустящий ночной воздух, холодный, как вода во рту.

Мне хочется закричать изо всех сил, но вместо этого я пытаюсь заткнуться. Кто знает, где сейчас мой похититель - возможно, он все еще рядом. Он может наблюдать за мной.

Я дико оглядываюсь по сторонам, параноидально ожидая, что снова увижу эту массивную раму, несущуюся ко мне.

Я ничего не вижу. Только голая земля и линия деревьев позади меня.

Мне нужно освободить ноги.

Я стягиваю с себя дурацкие туфли-стриптизерши, затем оглядываюсь по сторонам в поисках камня с острым краем. Я пытаюсь взломать завязки на лодыжках, но камень скользкий в руке, и мне удается лишь задеть голень, вырвав кусок плоти.

Скрежеща зубами, я достаю ненавистную клейкую ленту и обматываю ею левое запястье, которое кровоточит сильнее всего.

Черт, я не знаю, сколько времени у меня осталось. При каждом движении головы мое зрение затуманивается.

Я вытираю ладони о голые бедра, оставляя темные полосы, затем пытаюсь снова. На этот раз я убрала завязки. Оттолкнувшись от грязи, я пытаюсь встать.

Ноги полностью затекли, онемели, как будто были сделаны из шпаклевки. Я проваливаюсь и падаю на землю, мучительные искры пробегают по моим конечностям.

Тихо всхлипывая, я втягиваю жизнь в свои ноги.

Я не умру здесь. Я не сделаю этого, черт возьми.

Когда я снова чувствую ноги, хотя бы немного, я поднимаюсь на ноги. Шатаясь, как новорожденный жираф, мне удается встать.

Затем я начинаю бежать.

Я спотыкаюсь и шатаюсь, неровная земля режет распухшие подошвы моих ног.

Земля прогибается подо мной, как палуба корабля.

Каждый шаг сотрясает мое тело, сводит челюсти, мозг стучит внутри черепа. Кровь стекает с моего правого запястья. На бегу я зажимаю рану грязной рукой.

Я не знаю, как далеко мне придется бежать.

Холодный голос в моей голове шепчет, — Если это больше мили, ты не добежишь. Возможно, ты не пройдешь и ста футов. Ты потеряешь сознание в любую секунду.

— Заткнись, мать твою, — бормочу я вслух. — Я буду бежать всю ночь, если понадобится.

Рационально я понимаю, что это невозможно. Я буквально на пороге смерти. Перед глазами расцветают черные пятна, исчезающие только тогда, когда я сильно нажимаю на собственное запястье, полагаясь на боль, чтобы раз за разом приводить себя в чувство.

Дважды я падаю, и во второй раз почти не встаю. Земля кажется мягкой и приятной на ощупь, челюсть больше не болит. Теплая сонливость успокаивает меня. Она шепчет, — Останься здесь и отдохни немного. После сна ты сможешь встать снова.

Спать - значит умереть. Это единственное, что я знаю наверняка.

С придушенным всхлипом я снова заставляю себя подняться.

Я не знаю, в каком направлении идти вперед, а в каком - туда, куда я пришла.

Я делаю два шага, растерянно озираясь, и едва не пропускаю темное пятно на обочине тропинки. Кровь. Моя кровь. Я оставила след, как Гензель и Гретель, отмечая путь, по которому пришла. Только я не намерена идти по нему обратно.

Истерически хихикая, я разворачиваюсь, чтобы снова отправиться в путь.

На этот раз голос, который говорит со мной, кристально чист в ночном воздухе, такой же живой, как если бы он говорил прямо мне в ухо.

Я же говорила, что это случится.

Я останавливаюсь, и меня тошнит рядом с тропинкой. В желудке у меня не так много пищи - то, что выходит, тонкое и желтоватое, жгучее, как кислота.

Моя мать часто так на меня действует.

Ты выходишь на улицу в такой одежде, а что ты думала, произойдет?

Я бью себя по лицу, да так сильно, что в ушах звенит.

— Серьезно, — бормочу я. — Отвали.

Наступает приятная пауза, в которой я слышу только собственное неровное дыхание и ночной бриз, шелестящий деревьями.

Затем она говорит своим тошнотворно-мягким тоном, всегда таким разумным, даже если слова, вылетающие из ее уст, являются сущим безумием: — Наверное, это к лучшему. Для такой девушки, как ты, это был лишь вопрос времени. . .

— ОТВАЛИ!

Я реву, пугая птицу, и она взлетает с осинового дерева, исчезая в темном небе, хлопая, как летучая мышь.