На линии горизонта виднелись дымящиеся трубы сотни вражеских военных судов, сходящихся к одной точке, к беспомощным, беззащитным Золотым Воротам; не вполне, впрочем, беззащитным, так как через них прошел «Энергон», — белая крохотная игрушка, качающаяся, подобно соломинке, на бурных волнах, там, где сильный отлив встречался с дующим в лоб летним морским ветром. Но японцы были осторожны. Их броненосцы в тридцать и сорок тысяч тонн уменьшили ход на расстоянии шести миль от берега, тяжеловесно маневрируя, между тем как крошечные дозорные суда (тонкие шеститрубные истребители) неслись вперед, бороздя сверкающее море черными полосками, как акулы. По сравнении с «Энергоном» они казались левиафанами. «Энергон» был как бы мечом архангела Михаила; они казались предвестниками адских полчищ.

Но мирное население С. Франциско, собравшееся на высотах, так и не увидело сверкания меча. Невидимый и таинственный он рассекал воздух, нанося самые мощные удары, какие когда либо видел свет. Мирное население С. Франциско видело очень мало, а поняло еще меньше. Оно увидело только, как полтора миллиона тонн, прорезывающих морскую пену, испускавших громы орудий войны, взлетело к небу и опустилось на дно морское, потеряв все вооружение. Все было кончено в пять минут. На широкой морской поверхности остался только «Энергон», качающийся, как белая игрушка.

Голиаф обратился с несколькими словами к Микадо и старейшим государственным мужам. Это была самая обычная телеграмма, отправленная по кабелю С. Франциско капитаном «Энергона», но достаточно многозначительная, чтобы Япония моментально очистила Филиппинские Острова и отозвала из морей свои уцелевшие корабли. Скептическая Япония сразу уверовала. Она почувствовала на себе тяжелую руку Голиафа. И она кротко повиновалась, когда Голиаф приказал ей разоружить все военные суда и превратить их в полезные орудия мира. Во всех портах, на всех корабельных верфях, машиностроительных заводах в Японии десятки тысяч загорелых рабочих переливали броню морских чудовищ в миллиарды полезных предметов, как плуги (Голиаф особенна настаивал на плугах), газолиновые моторы, стропила для мостов, телеграфные и телефонные проволоки, стальные рельсы, локомотивы и весь подвижной состав железных дорог. Мир был свидетелем общественного покаяния. Каким жалким, в сравнении с ним, казалось ранее покаяние стоявшего в снегу босиком перед папой в Каноссе императора, осмелившегося восстать против духовной власти.

Следующий призыв Голиафа был обращен к десяти выдающимся ученым Соединенных Штатов. На этот раз ему повиновались без всяких колебаний. Ученые проявили забавную поспешность. Некоторые из них прибыли в С. Франциско еще за несколько недель, чтобы не пропустить назначенного отъезда. Они уехали на «Энергоне» 15 июня, и, пока они находились в море, Голиаф дал еще одно представление. Германия и Франция готовились схватить друг друга за горло. Голиаф приказал им помириться. Они не вняли приказаниям, молчаливо согласясь между собою драться на суше, как более безопасном месте для проявления их воинственных наклонностей. Голиаф назначил 19 июня сроком прекращения приготовлений к войне. Оба государства закончили мобилизацию своих армий 18 июня и бросили их на общую границу. 19 июня Голиаф нанес удар. Все генералы, военные чиновники и патриоты обоих стран умерли в этот день, и в тот же день две огромных армии, оставшиеся без руководителей, разбежались, как стадо баранов, затем перешли общую границу и побратались. Но германский верховный вождь избежал общей участи. Потом стало известно, что он спрятался в громадном сейфе, в котором хранился секретный архив его империи. Он выбрался оттуда вполне раскаявшимся военным вождем и, подобно японскому Микадо, был усажен за перековку сабельных клинков в сошники и сохи.

Но спасение германского императора многим показалось знаменательным. Ученые всего мира опять набрались храбрости и приободрились. Одно — было несомненно, что Голиаф не обладал магической силой. Законность попрежнему царила в мире. Власть Голиафа имела свои пределы, раз германский император мог спастись тем, что спрятался в несгораемом шкафу. По этому поводу в газетах появилось немало ученых исследований.

Десять ученых вернулись назад с острова Палграв 6-го июля. Сильные полицейские отряды ограждали их от репортеров. «Нет, мы не видели Голиафа», — сказали они при единственном данном ими официальном интервью — «но мы говорили с ним и много насмотрелись. Нам не было разрешено определенно сообщить обо всем, что мы видели и слышали, но можно сказать, что весь мир будет революционизирован. Голиаф обладает страшным открытием, которое ставит весь мир в зависимость от его милосердия, и было большим счастьем для мира, что Голиаф милосерден».

Десять ученых немедленно отправились в Вашингтон со специальным поездом и проводили целые дни в тайных совещаниях с людьми, стоявшими во главе правительства, между тем как страна с затаенным дыханием ожидала результатов.

Но результаты заставили долго себя ожидать. Из Вашингтона президент отдавал приказания выдающимся деятелям. Все это держалось в тайне. День за днем приезжали депутации от банкиров и всевозможных тузов, промышленных королей и верховных судей и, приехав, оставались в Вашингтоне. Медленно тянулись недели и, наконец, 25 августа приступили к изданию знаменитых сообщений. Конгресс и Сенат действовали сообща с Президентом, в то время, как Верховные Судьи санкционировали распоряжения, а денежные и промышленные тузы соглашались.

Капиталистам, хозяевам страны, была объявлена война. Соединенные Штаты были объявлены на военном положении. Верховная власть была вручена Президенту. В один день труд малолетних был уничтожен во всей стране. Это было сделано в порядке декрета, и Соединенные Штаты были готовы даже силой армии поддерживать свои декреты. В тот же самый день все женщины, работавшие на заводах и на фабриках, были отпущены по домам, и все мелкие торговые предприятия, эксплоатировавшие трудящихся, были закрыты. «Но мы тогда не будем извлекать никаких выгод!» — жаловались мелкие предприниматели. «Болваны! — отвечал Голиаф: — разве цель жизни заключается в выгоде? Бросайте вашу торговлю и торгашеские рассчеты!» — «Но некому купить наше дело» — жаловались капиталисты! — «Купить-продать, разве в этом заключается смысл жизни? — возражал Голиаф. — Передайте все ваши мелкие кровожадные торговые предприятия правительству, чтобы оно могло их разумно организовать и вести».

На следующий же день, на основании декрета, правительство начало забирать в свои руки все заводы, магазины, угольные копи, корабли, железные дороги и обработанные земли.

Национализация средств производства и распределения шла быстрым шагом. Здесь и там попадались скептические, но влиятельные капиталисты, но их сейчас же арестовывали и отправляли на остров Палграв, и когда они возвращались, они всегда соглашались с действиями правительства. А немного спустя миновала надобность в путешествиях на остров Палграв. На всякие возражения капиталистов официальные власти отвечали: «Так сказал Голиаф». Это было равносильно: «Вы должны повиноваться».

Промышленные короли стали главами департаментов. Обнаружилось, что инженеры так же хорошо работали на службе у правительства, как раньше на частной службе. Затем выяснилось, что люди, одаренные высокой трудоспособностью, не могли насиловать своей природы. Они не могли помешать себе применять к делу свою работоспособность, как краб не может помешать себе ползать, а птица летать. И так случилось, что вся могучая сила людей, которая прежде работала только на себя, стала работать на общественное благо. Полдюжины железнодорожных тузов вступили в кооперацию с целью организации национальной системы железных дорог, оказавшейся изумительно прекрасной. Никогда уже не было больше слышно о недостатке вагонов. И эти люди теперь не были тузами из Уолл-Стрита[24], а были, действительно, теми людьми, которые когда-то состояли на службе у тузов Уолл-Стрита. Улица Уолл-Стрит замерла. Не было больше ни купли, ни продажи, ни спекуляций. Ни у кого не было, что купить или что продать, и не было на чем спекулировать.