— Цыц ты, Скабка! — окликнул ее Миколка. Но Скабка не унималась. И когда Миколка сделал попытку притянуть ее к себе, она вскочила, с упреком взглянула на него и с еще более свирепым лаем понеслась по лугу.
Первое мгновение Миколка думал растолкать Юрку, но, усмотрев в этом опасность для своего авторитета, а также действие, несовместимое с личностью вождя, он вскочил, схватил оброть[80] и побежал за Скабкой. Слышно было, что она вертелась на одном месте, на кого-то бросалась. Луна уже зашла за лес. Ночь насупилась и притаилась. По мере того, как Миколка бежал, ледяшки страха сыпались ему За ворот рубахи и облепляли ему спину. Когда же он увидел на дороге силует человека, сидящего верхом, вокруг которого, пластаясь от злости, кружилась Скабка, Миколке неистово захотелось обратиться вспять и поднять всех ночлежников. Но опять по его сердцу, как по кремню огнивом, ударил Юркин крепкий камень — слово — «вождь», и в груди Миколки рассыпались искры силы и смелости. Он понесся прямо на верхового.
— Чего ты по ночам тут шляешься! — срывающимся от страха голосом звонко закричал Миколка.
— Ишь какой строгий паренек, — послышался насмешливый, глухой голос. — Так тебе сейчас и доложи, чего шляешься, а ты мне вот што лучше скажи, как на Трилесино проехать.
— На Трилесино-то? — переспросил Миколка и, мгновение помолчав, добавил деловито: — мудреное дело рассказать, больно дорога плутается.
— Плутается, говоришь? А ты-то сам, паренек, дорогу знаешь?
— Не ведась бы, так и не говорил, — огрызнулся Миколка и, чувствуя в себе прилив храбрости, он даже размахнулся обротью на Скабку, все еще прыгавшую с лаем перед мордой лошади.
— Так, — задумчиво проговорил незнакомец.
Миколка стал всматриваться в него. Это был высокий, слегка сутуловатый человек, с крупным, серым, как из жернова высеченным лицом, обрамленным черной бородой. Глаз его не было видно, вместо них — темные, глубокие впадины.
— А далеко до Трилесина будет?
— Проселком верст с 12, а прямиком, через казенный лес, верст 8.
— А ты через лес-то дорогу знаешь?
Миколка презрительно свистнул через зубы:
— Чего я тутотки не знаю, — добавил он, встряхивая головой.
— Слушай, паренек, — сказал незнакомец. — хочешь полтину заработать, так проводи меня до Трилесина, чай до зари бы доехали. — Он поднял голову и посмотрел на звезды. — теперь близко полночь будет.
— Полтину? — с каким-то восторженным недоумением переспросил Миколка.
— Ну, ладно, — засмеялся незнакомец. — целковый дам, больно ты мне понравился паренек, только смотри, лошадь покрепче выбирай, а то приставать начнет, с моим скакуном не справится.
— Уж не бойся, коня ладного найду — крикнул Миколка и кинулся с дороги на луг.
Незнакомец ехал за ним. Миколка, как ласка, метался от коня к коню.
— Вот, — наконец вскрикнул он, — самый што ни на есть лучший конь. Земотдел нашинский бедноте прислал, — и с этими словами он закинул на голову лошади оброть.
Лошадь мотнула головой, сбросила оброть и отпрянула в сторону.
— Подожди, — крикнул незнакомец, спрыгивая с седла, — я ее сам зануздаю, у меня к тому же запасная уздечка есть, подержи-ка, паренек, моего коня. Тотчас вынырнула Скабка. Медленно, с глухим рычанием, она приблизилась к незнакомцу и, вдруг, поджав хвост, испуганно озираясь, галопом бросилась от него в темноту. Незнакомец передал Миколке поводья, отвязал от седла уздечку и направился к лошади. Но едва он приблизился к ней, как она, слегка приподнявшись на дыбы, повернулась на задних ногах и, фыркая, легкой рысью побежала от него. Тогда случилось нечто удивительное. Незнакомец, не двигаясь с места, поднес ко рту обе руки, сложил их рупором и стал издавать какие-то непонятные гортанные звуки, они напоминали верещанье медведки на высоте, но были значительно слышнее и раздельнее. Лошадь остановилась, подняла голову и стала прислушиваться к этой унылой, однообразной трели, затем не прошло и минуты, как она тихо подошла к этому странному человеку, и он, мгновенно, совершенно беззвучно, продел ей в рот удила.
— Ну вот, — сказал он, подводя лошадь к Миколке, — теперь садись, не бойся, она у тебя как овечка будет.
Миколка вдруг почувствовал неизъяснимый страх. Его развязность исчезла, он покорно вскочил на лошадь и они поехали.
V.
Едва они выехали на дорогу, как незнакомец гикнул каким-то диким голосом: у зимней вьюги есть такие же ужасные, надрывные посвисты, и Миколкина лошадь, помимо его воли, понеслась по дороге, вытянувшись как заяц, спасающийся от наседающих на него гончих. Миколка пригнулся и судорожно схватился за гриву. Ветер свистел в его ушах, душистые пригоршни воздуха, насыщенные густым лаковым запахом березовой листвы, зажимали его рот, но грудь его, пружинясь от неведомой удали, была полна молодого, безграничного восторга. Миколка забыл уже о своем страшном спутнике, неотступно несущемся за ним, забыл о радостях, таящихся в обещанном целковом, забыл о завтрашнем хвастовстве своем. Его маленькое сердце цвело стихийной, безрассудной радостью. Зажженное скоростью движения, оно горело, как метеор. Сколько времени они пролетели так, Миколка не знал, как вдруг на его поводья легла чья-то рука.
— Смотри, паренек, заря! — проговорил его спутник.
Миколка вздрогнул и посмотрел на небо. Зеленый лед ночи уже сполз с востока, обнажая алеющие воды зари. Мгновенно Миколка сообразил, какими крупными осложнениями, включая сюда и отцовскую порку, могла окончиться вся эта ночная поездка, если ночлежники вернутся в деревню без казенной лошади.
Миколка остановился.
— Слушай, — обратился он к своему спутнику, — теперича и сам ты дорогу найдешь в Трилесино, вонотка, видишь тот бугорок, как до него доедешь, так повернешь на правую дорогу, там тебе люди ужо покажут.
— Люди! — говоришь, паренек, — зло усмехнулся незнакомец, — а на кой дьявол мне твои люди?
Миколка вскинул глаза и обомлел. На Миколку он смотрел с оскаленными зубами. Все лицо его было в каких-то сизых от рассвета тенях. Черная, седеющая борода страшно ерошилась, из-под густых колючих бровей мерцали глаза разъяренного копчика.
На Миколку смотрел с оскаленными зубами…
— Ты у меня, мальча, не юли! Давно в ваших краях не был, чай мужики уже позабыли Данилу Стрекача.
Миколка едва не свалился с лошади. Неожиданно дернулась под ним земля, а небо осело на нее какой-то серой холстиной.
— Небось сомлел! — сквозь туман ужаса услышал он глухой голос Стрекача, и в то же время его детское костлявое плечо сжалось в стальных тисках и весь он затрясся, как куль, из которого вытряхивают муку.
Повидимому это средство помогло, потому что Миколка окончательно пришел в себя. И, если бы Стрекач менее поддался бы своей ярости, то он, вероятно, заметил бы, что в тот момент, когда его рука, скрюченная жилистой, хищной лапой, еще впивалась в Миколкино плечо, глаза мальчика блеснули коротким, острым, мстительным огоньком.
— Помни, малый, ежели ты меня до солнца не доведешь до казенного лесу, так я сверну тебе голову, как паршивому котенку, — сказал Стрекач, наклоняясь над мальчиком. — А теперь пошел вперед!
VI.
Они ехали по широкой долине, наполненной розоватым молоком рассветного тумана, ехали целиной, на ощупь. Миколка решил взять направление просто на лес, точно туча, расползшийся по горизонту нескончаемой, узкой полосой. И когда старческий, красный от сна глаз солнца выполз из-под пухлой перины холмов, они достигли цели.
— Тут спешиться надо, верхами не проедем, — сказал Стрекач, останавливая свою лошадь.
— Не бойсь, — ответил Миколка, — трошки по-над краем проедем, а там пойдет стежка.