Он был хуже, он был харизматичным.

В его чертах лица каждый раз находилось что-то новое, а от того, наверное, все окружающие женщины, за исключением его и моей сестры, смотрели на Савелия Гарина безотрывно и открыв рот. В один из первых дней, спустившись на кухню раньше всех, я тоже его разглядела внимательно и беззастенчиво. Отметила и чуть длинный, крупнее нужного когда-то ломанный нос, и тёмно-серые глаза, и зачесанные назад мокрые волосы.

Широкие плечи.

Пресс и бицепсы, что есть, но в меру.

Дорожку волос, которая под край намотанного на бедра полотенца уходила. И часть чёрной татуировки, что туда же спускалась.

Смущаться, оттеснив его от кофемашины и буркнув про недоброе утро, я тогда отказалась. А он, кажется, удивился.

Или мне только показалось.

Утверждать что-то про мужчин после Измайлова я не бралась. И общаться с ними не хотела, а потому компания Гарина в Манали была воспринята в штыки.

И ножи.

Последний, настоящий, я ему за «несмышлёныша» и показала. Восемь лет разницы не давали ему права записывать меня в дети.

— Дедуль, оставайся дома. Твои колени таких подъемов и расстояний не выдержат. Мне Василиса твоей безвременной кончины не простит.

— Не могу, несмышленыш. Твоя сестра не забудет, если ты потеряешься по малолетству. Опять же киднеппинг — дело во всех странах распространенное. Я тебе как представитель закона говорю.

— О да, знаток, работающий юристом «Юнионмаша».

— Так, брейк оба! — Енька вмешалась, пожалуй, вовремя.

Постановила, что Гарин едет со мной, иначе уже они с Васькой свою поездку на горячие источники отменят и со мной за двести с лишним километров попилят. Этого допустить не могла уже я, зачатки совести не позволяли.

Или её остатки.

В любом случае, становиться, и правда, ребёнком, из-за которого меняют планы я не хотела, как и быть третьим лишним, при котором обсудить можно многое, но не всё. Этого же всего, что говорится лично и без свидетелей, и у Васьки, и у Женьки за два года накопилось изрядно.

По крайней мере, на месяц им хватило.

А мне хватило Гарина, который составить компанию отчего-то сам вызвался.

Самоубийца.

Ибо его «несмышлёныш» был жутко обидным.

А обижаться я умела, поэтому всю дорогу до Манали и в Манали про свой преклонный возраст, ревматизм, остеохондроз и заодно старческий склероз Гарин выслушивал. Я, разойдясь и войдя во вкус, красочно рассуждала про слабое сердце и умеренность физических нагрузок, в том числе постельных. Проверяла с самым заботливым и обеспокоенным — врач я или кто⁈ — видом пульс, пока меня… не поцеловали.

В замке Наггар, на галерее второго этажа, куда посмотреть на виды горных пиков, белых шапок, близких облаков и малахитовых деревьев я поднялась. Насмотреться, чтоб до конца и равнодушия, у меня никак не получалось.

Я могла вечность глядеть на горы.

Быстрые реки-водопады.

На древние, затерянные среди камней и лесных массивов, храмы, в которых молятся тем богам, о которых раньше даже не слышалось.

Я чувствовала, забираясь на очередную высоту, раз за разом удивление, что так бывает, существует на самом деле, и детский восторг, от которого дыхание перехватывало и внутри всё замирало.

А после дышалось так, чтоб полной грудью и до головокружения.

До выветренных мыслей.

Я восхищалась, не веря в реальность, Гималаями, а Сол, которому куда больше подходит имя Савелий, все виды собой закрыл и поцеловал.

Это запомнилось хорошо.

Там люди, экскурсии, незнакомая речь, коровы, в конце концов, а меня тут целуют… почти первый раз в жизни целуют. Или не почти, как-то вот со второй секунды осозналось, что раньше я никогда не целовалась.

Не было, чтоб мир куда-то — возможно, в саму Паталу[2] — проваливался.

Темнело перед глазами.

Жмурилось от того, что чужие губы давили и требовали, скользил, дразня, язык. Гуляли вместе с ветром руки, трогали, прижимая к себе, спину, кожу и линию позвонков, по которым чужие пальцы, поднимаясь, вели.

И… и оттолкнуть, обрывая ощущения и горячий стук в ушах, не хотелось.

— Как ты меня достала, — это Гарин выдохнул совсем близко и обреченно.

Не отпустил.

Пусть под ребра я ему и врезала, ответила машинально:

— Ты тоже не подарок.

Кто-то, проходя мимо, шёпотом обменялся.

Покосился на нас весело.

А Гарин, продолжая обнимать одной рукой, одёрнул мою майку, спросил без перехода светским тоном:

— Так тебе понравился этот отель?

— Очень красивая резьба, — я согласилась столь же чинно и пристойно, не слыша и не понимая свои же слова, что были отдельно от меня, от эмоций, которые грохотали вместе с сердцем. — Пол такой деревянный ещё. И вообще, дерево, камень. Аутентичненько. Очень.

— Я тоже думаю, что можно здесь переночевать, — он кивнул важно и сосредоточенно.

Но беснующиеся в глазах чертенята с образом солидности и респектабельности не вязались.

И рука, которую ниже спины я почувствовала.

— Только номера берем два.

— Два?

— Два, — я подтвердила уверенно.

Спать с Гариным я была не готова, даже если и целовался он так, что снова хотелось. Впрочем, не только мне, но… дверь, отпечатывая в памяти бесшабашную и мальчишескую улыбку, я перед ним закрыла.

Не спала всю ночь, думая… обо всём и сразу.

Я крутила телефон, борясь с желанием открыть и посмотреть фотографии со свадьбы Измайлова, которая позавчера случилась. Это ведь так просто было открыть, пара касаний экрана и… белое платье невесты, счастливые лица.

Должно быть.

Наверное.

Об их лицах и Глебе я все дни запрещала себе думать, гнала любые мысли прочь, только они всё равно возникали вновь и вновь.

Приходили, в особенности, по ночам.

А в ту ночь, когда, как назло, светила полная луна, добавились ещё мысли про Савелия Гарина. И губ, которые так и горели, почти болели, я коснулась, попыталась отыскать… сожаления, однако не нашла.

Ни сожалений, ни… ничего.

Будто за весь этот безумный год меня всё ж спалили как настоящую ведьму, выжгли напалмом, не оставив ничего, дотла и гулкой пустоты. Ничего не осталось, кроме пепла и… слабых искр, которые вдруг загорелись.

Появились.

А серый тяжёлый пепел смылся бесконечными дождями.

На другом краю материка.

На далёкой индийской планете или даже в ином мире, где всё устроено было слишком непривычно и необычно, дико временами для меня.

И понять это было невозможно.

Только принять.

Засмеяться первый раз за полтора месяца, когда в ответ Гарин одним из сотен карри мне лицо измазал. Я, обмакивая в очередной непонятный соус чапати, давала ему пробовать своё с непроизносимым названием заказанное блюдо, но промазала и гладковыбритую щеку замарала.

Это было в Агре, куда Тадж-Махал через пару дней после Манали мы смотреть поехали, решили, что несмотря на всю погоду, увидеть его должны.

Хотя бы его.

И ещё, может, Дели.

Там, вытаскивая меня из толпы откуда-то взявшихся туристов и оттягивая в сторону, Сава уточнил иронично, продолжил наш странный разговор:

— … так, у нас курортный роман?

— Ну, не любовь же до гроба, — его улыбку я отзеркалила, потянула к исполинским воротам Лал-Кила, который для иностранцев вроде нас Красным Фортом звался. — Или что, жениться будем?

— Ближайшие лет пять я как-то не планировал.

— Смотри, наши взгляды уже хоть в чём-то совпадают. Я считаю, это прогресс, — возрадовалась я ехидно, не сдержалась, добавляя. — И шаг к счастливой семейной жизни.

— То есть без обязательств и претензий? — Гарин, ловя за руку и разворачивая к себе, сбить себя с толку не дал, продолжил обсуждения… договора. — И рыданий, что я тебя обманул и жестоко бросил?

— Савелий Игнатьевич, я очень редко рыдаю, — начала я насмешливо, а закончила честно и серьёзно, спокойно в своей уверенности. — И если что, то явно не из-за тебя буду.

И вообще больше не буду.