Я же, оглядываясь на Гарина, ловлю его взгляд и усмешку.

Или это только кажется, потому что отворачивается он быстро. Открывает дверь одной из машин, придерживает галантно перед Аурелией Романовной, которая внутрь садится с поистине царским видом.

И Женька с Жекой, отловив бегающих чудовищ, уже отъезжают.

Остальные… тоже.

Просматривает, отходя в сторону, отснятый материал Рада. А несостоявшийся похититель в лице Егора к ней подкатывает, улыбается во все зубы. И на меня никто не смотрит, не обращают внимание на невесту.

— Нас потеряют, — я протестую, вот только слабо.

На остатках здравого смысла.

И понимании, что переполоху быть. И Аурелия Романовна тридцать капель корвалола накапать потребует. И расписание — тайминг! говорить следует по моде — свадебного дня в тартарары полетит.

— Женщина, не провоцируй грубую мужскую силу, — угрожает, сжимая мои пальцы сильнее, Артём Николаевич по-доброму, но впечатляюще, и молнии в его глазах вспыхивают и гаснут, доказывают, что Тёма злится. — Разговор есть.

— И, конечно, прямо сейчас, — я ворчу.

Однако…

…юбки свободной рукой я приподнимаю, отступаю ко входу отеля вслед за ним.

Пригибаюсь и прячусь за спинами вышедших так вовремя людей. Я лавирую между ними, удивленными, сдерживаю смех, который внутри против воли зарождается. И бесшабашно лихое — на грани то ли истерики, то ли… необъяснимого отчаянья — веселье появляется.

Оно закручивается внутри вихрем.

Поднимается всё выше, ломая тормоза, что больше совсем не держат. Возникает редкое и кипуче-авантюрное ощущение, что терять нечего, хуже не будет. Пан уже пропал, а потому можно всё, можно нарушать правила и творить глупости.

Так ведь интересней.

— … близится к нулю… — я пою себе под нос, отстукиваю каблуками, пока по коридору меня за руку тащат, — … но я протестная натура[1]…

Оказываюсь в какой-то… подсобке перового этажа.

Довольно просторной, но подсобке, в которой на низкий ящик меня почему-то ставят. Я же, смиряясь с абсурдностью происходящего, не возражаю. Не могу, потому что улыбку и смешки сдерживать всё ж приходится.

— Артём Николаевич, вы похитили меня со свадьбы. Вы хотите поговорить об этом? — я спрашиваю официально и душевно, копирую ласковый и всё понимающий тон нашего препода по психиатрии.

Вы избраны, а потому слышите голоса в голове?

Мы вас понимаем!

И вылечим…

— Алина, твои шуточки…

— Оригинальны и смешны, да?

— Ой…

Рукой на меня машут досадливо, проходят туда-сюда, пока я терпеливо стою и жду, рассматриваю деревянные полки и ведро с тряпкой в углу. Мосты, пожалуй, поживописнее были бы, пускай и раз двадцать в неделю я их постоянно вижу.

Но… поговорить нам, правда, следует.

Ради Польки.

А потому выдыхаю я тяжело и первой уже серьёзно начинаю:

— Кузнецов, я сегодня ещё планирую выйти замуж, поэтому рожай уже свой разговор. Иначе мы даже в загс не успеем.

— Угу, — он соглашается, вытаскивает вдруг из недр пиджака шоколадку и мне протягивает. — Будешь?

— Марципановая? — шею в попытках разглядеть я вытягиваю старательно, уточняю деловито и счастливо.

— Ага.

— Давай сюда, — шоколад, вспоминая давнее-давнее утреннее кофе, я отбираю без зазрения совести, шуршу оберткой и фольгой. — Так чего хотел?

— Это ты мне скажи, чего Полина хочет, — Артём буркает мрачно, сует руки в карманы брюк, которые от его сжатых кулаков угрожающе натягиваются. — В вашем тандеме тараканы обычно эволюционировали у тебя…

— Я бы попросила!

— … а Польку я понимал, — он, пропуская возмущения, вздыхает шумно и тяжко. — А сейчас… Я пришел, а ни её, ни вещей! Вот чего она ушла⁈ Что не так⁈

— Ну… — я тяну задумчиво.

Рассматриваю обкусанный край шоколадки, которая вкусная, однако маленькая. И ещё, следует признать, хочется.

Время, в конце концов, обеда уже.

— Ещё и говорить отказывается. Я весь этот выкуп идиотский… прости… к ней подойти пытался. В итоге, только по мордасам отхватил, — левую щеку, кривясь, он потирает непроизвольно. — Вот ты мне объясни, что случилось. Ты ж точно знаешь. Она тебе явно рассказала! У вас обмен новостями в режиме реального времени.

Туплюсь я скромно, но неправдоподобно.

Решаюсь, отодвигая все сомнения, окончательно. И, может быть, это неправильно, и Ивницкая, если узнает, меня убьёт, но… этот разговор я ждала с утра, с дороги, в которой Полина Васильевна всё рассказала.

И, как поступлю, я знала уже тогда.

Поняла, пусть и отгоняла, думала и до последнего, вот этого момента, колебалась.

— Тём, вы живёте вместе уже третий год. Гражданский брак — это, конечно, модно и современно, но это не муж и жена. Понимаешь? Полька по-настоящему хочет. И кольцо, и штамп, и женой, а не сожительницей в любой ситуации именоваться. Это нормально, чтоб официально было, если отношения серьёзные. Что тебе ещё объяснить? Ты, а не я, больше года в реанимации работаешь и знаешь, что этот чёртов штамп у нас значение имеет. Да и если ты до сих пор не уверен, то может… она правильно ушла?

Режущий, как скальпель, взгляд я у Артёма Николаевича вижу впервые. Не впечатляюсь, когда, вскинув голову, он им насквозь буравит.

Хрустит костяшками, чтобы глухо процедить:

— Я её люблю.

— Я тоже. И мне надоело смотреть, как она разглядывает свадебные фотографии знакомых и тоскливо вздыхает.

— Я ей кольцо купил, — это мне сообщают тоже мрачно, с какой-то отчаянной решительностью, перекатываются с носков на пятки. — Ещё две недели назад. У нас парень умер… Реально коробит от этих сожителей, как алкаши или бомжи какие-то…

— Тогда… мы не разговаривали?

Руку для подтверждения сговора я протягиваю лодочкой.

А Артём, расплываясь в своей широченной и заразной улыбке, соглашается:

— Мы не разговаривали.

— Именно, но ты в подробностях расскажешь, как замуж её звал.

— Обязательно, — его глаза смеются, а губы усмехаются.

А сам он вдруг разворачивается.

Удаляется.

— Эй, а меня снять? Кузнецов, зараза, ты куда⁈ — это я почти кричу вслед и в спину, которая к выходу движется.

К… Гарину, что у двери же стоит.

Он высится, прислонившись плечом к проему, каменным и коварным истуканом. И пиджак у него небрежно и по-хулигански расстегнут. Кривятся в ухмылке губы. И в глазах, должно быть, чертенята пляшут. Они у него появляются, я знаю, хотя сейчас, в полумраке, и не могу разглядеть.

— Я сам тебя сниму, — он, закрывая за отсалютовавшим Артёмом дверь, обещает предвкушающе, подходит неспешно. — На всю жизнь.

— Такого тарифа нет, — я протестую и буркаю вредности ради, складываю руки на груди, чтоб осуждение выразить. — Ты ему предложил похищение?

— Не совсем, но идея мне понравилась.

— Стесняюсь спросить, почему сюда, а не обратно в номер.

— Верно стесняешься, — Гарин смеется глазами, оказывается, сделав последний шаг, совсем близко, и сверху вниз я его в редкий раз рассматриваю. — Из номера мы бы точно уже не вышли. А у нас ещё загс, гости…

— Не поймут.

— Или та-а-ак обидятся.

— Головы оторвут, — я, входя во вкус, предлагаю кровожадно, стучу несильно по его плечу. — Хотя… постой! Головы нам и так оторвут. Мы где сейчас должны быть, Савелий Игнатьевич?

— Тут?

— Гарин, я с тобой разведусь.

— Не бузи, — он выдает со смешком, и когда я успела зацепиться за его плечи не понять. — Я Раду предупредил и оставил с Егором. Твоя Полька явно не доедет. В лучшем случае мы её увидим только в загсе. А остальных на фотосессию мы и не звали.

— Всё продумал, да?

— Мы сегодня всегда с кем-то, — на мой несерьёзный вопрос он отвечает серьёзно, держит крепко, обжигая теплом и сквозь ткань. — Или рядом, или войти в любой момент могут. Я же хотел хотя бы десять минут наедине. Абсолютной.

— Тоже поговорить? — я настораживаюсь.

И замираю.

Перестаю выводить кончиками пальцев узоры на его лице. Разглаживать нахмуренные брови и линию между ними, губы, которые очерчиваются с волнением. Загораются от его близости внутри сотня угольков, что от улыбки или взгляда ворошатся.