— Здравствуйте. Меня Михаил Александрович к вам отправил. Я Сергей Огнев.

Мужчина наконец полностью разогнулся и вышел из-за стола. С интересом окинул меня взглядом, после чего протянул руку.

— Очень приятно, Николай Поликарпов.

Я пожал протянутую ладонь, удивившись, как уважительно поздоровался со мной инженер. И это несмотря на мой возраст! Как позже я узнал, Поликарпов со всеми был такой — вежливый, тактичный, не заносчивый. Да еще и образ жизни вел аскетичный, полностью отдавая себя любимому делу.

Оказалось, про меня Николая Николаевича уже предупреждали. Да и с моими приборами он успел ознакомиться и даже провести их модернизацию, увеличив надежность и точность.

— Приборы — это нервная система самолета, — рассказывал мне Поликарпов. — Чем они точнее и чем больше параметров смогут считывать, тем проще пилоту будет вести свое судно. Однажды, я абсолютно в этом уверен, пилотам даже не нужны будут иллюминаторы для того, чтобы управлять самолетом!

— Полностью здесь с вами согласен, — кивнул я.

— И это будет возможно в том числе благодаря твоим усилиям, Сергей. А если хочешь еще больше внести свой вклад в развитие советской авиации, то плотнее начни изучать радиодело. Механические приборы — это хорошо, но радиоприборы, которые сейчас стоят на переднем крае развития науки и техники — в разы лучше. Они точнее, быстрее реагируют на изменение условий полета, способны дать такие показания, которые ни один механический прибор не в состоянии зарегистрировать.

— И тут согласен, — снова кивнул я болванчиком. Хотя бы потому, что Поликарпов сейчас говорил очевидные для меня вещи. — Поэтому и создал кружок радио при библиотеке. Там мы с ребятами и изучаем электрику и радиодело.

— Вот это вы молодцы! А знаешь… — тут Николай Николаевич задумчиво почесал подбородок, смотря будто сквозь меня. — Давай так. Меня просили присмотреться к тебе и дать ответ — возьму я тебя в ученики или нет. И сейчас вижу — надо брать. Мало иметь светлую голову, нужно еще чтобы и душа лежала к этому делу. А ты, я вижу, горишь авиацией. Так что с завтрашнего дня будешь приходить не в цех сборки, а ко мне.

— Сюда?

— И сюда, и на заводе я часто бываю. Пока же можешь отдыхать. Мне нужно будет уладить кое-какие формальности с твоим переводом.

Домой я вернулся раньше обычного, когда родители еще были на заводе. И впервые задумался, а что можно поесть. Естественно холодильника в доме не было. Я не знал, изобретен ли он уже или еще нет. Как-то не обращал на это внимания. Порывшись по шкафам в комнате, нашел немного ячневой крупы и соль в тряпице. На кухне никакой еды не было. В последнее время я ел либо в школе, либо на заводе. В школе давали в основном чай и черный хлеб. Иногда могли кашу сварить. Пусть порции небольшие, но они были. В столовой на заводе тоже кормили. Скудно, но все же. По вечерам питались в бараке. Насколько я знал, всем бараком скидывались на продукты, из которых оставшиеся на хозяйстве бабы и готовили всем похлебку или кашу. Сейчас же мы съехали, и как-то так вышло, что в новой квартире ели мы только в выходные. А в будни я и на заводе наедался. Сердобольные поварихи наливали мне полную миску. Да и мама там на кухне работала, так что знали, чей сын и относились как к родному.

— Мда, — протянул я, стоя на кухня и смотря на пустую печку.

— Уже вернулся? — раздался сзади Катин голос. — С работы сбежал? Лентяй! Все твоим родителям расскажу!

— Слушай, а ты чего не в садике?

— Каком садике? — насупилась девчонка.

Только после ее слов я понял, что никаких детских садов еще не существует. Да и сам должен был догадаться — вон, сам же до школы никуда не ходил, а все время во дворе проводил. Но сработала привычка из прошлой жизни — ребенок днем должен быть или в садике или в школе. Давно такого со мной не было. Уже два года в теле Сергея живу, вроде бы и привык, и даже сам не заметил, как стал воспринимать новое время как собственное, но иногда подсознание выдает вот такие фортели.

— Не важно, — отмахнулся я. — Ты чего дома, а не гуляешь?

— Холодно там. Да и чего мне с этими забияками делать?

Из дальнейшего рассказа Кати я узнал, что по дворам шастает большое количество детей и подростков в поисках еды. Они не стесняются отбирать кусок хлеба у других, а могут окружить вдвоем-втроем, отобрать какую-нибудь вещь и под угрозой ее невозврата потребовать принести им еды. У родителей Кати с едой были проблемы. Отец подрабатывал извозчиком, и заработок этот не постоянный. Да и не всегда едой расплачивались, а уж по нынешним временам работа извозчика не особо востребована. Только на складах где-то или у вокзала. Мать же работала прачкой. То же не часто что из еды приносила. Жили они впроголодь, особенно по сравнению с моей семьей. А ведь до этого я считал, что мы небогато живем. Да по сравнению с семьей Кати — мы «кулаки», как здесь говорят!

— Идем, буду учить тебя хозяйкой быть, — решился я взять ячки из наших запасов.

До этого еще думал подождать родителей и у них уже спросить — можно ли ее взять, или для чего она припасена? Но смотря в голодные глаза Кати мое сердце не выдержало. Через час с сомнением посмотрев на то варево, что у меня получилось, я все же рискнул и наложил в тарелку кашицу, после чего поставил ее перед девчонкой.

Та жадно набросилась на еду. Обжигалась, но не обращала на это внимания и ела, словно самое вкусное блюдо. Я лишь мельком попробовал то, что у меня получилось. Почти безвкусная бурда, слегка подсолённая. Есть ее будешь лишь от большой нужды. В какой очевидно и находилась девчонка.

Вернувшиеся с работы родители за трату ячки меня не ругали. Лишь повздыхали, да посочувствовали соседям. С того случая я старался каждый день принести из школьной или заводской столовой что-то для Кати. Подколки с ее стороны ко мне не прекратились, но стали уже не такими злыми, а скорее дружескими. И ждала она теперь меня каждый раз с нетерпением. К тому же я стал обращать внимание на детей на улицах. И в классе тоже поведение пацанов и девчонок изменилось. Но в классе это не так сильно бросалось в глаза. Нас там и кормили, и нагружали учебой. А вот на улице — взгляды исподлобья, голодные глаза, смотрящие безразлично в землю, или дети, стоящие с протянутой рукой — это било по моей психике. Поэтому гулять на улице я почти перестал. Лишь к Борьке ходил, да в школу и на завод. Простые прогулки стали редкостью. И то меня больше Борька на них вытягивал.

Как и говорил Поликарпов, уже на следующий день Михаил Александрович обрадовал меня и расстроил мужиков в сборочном цеху известием о моем переводе. Николай Николаевич принял меня тепло, однако первым делом нагрузил меня технической литературой по радио.

— Осилишь? — с доброй усмешкой спросил он.

— Куда я денусь с подводной лодки, — вздохнул я, с тоской посмотрев на три книги.

— Откуда? — хмыкнул инженер.

— Да так… выражение такое.

— Никогда не слышал.

— Ну и лодок тех еще нет, — прошептал я, однако Поликарпов меня услышал.

— Почему же? Есть. Еще при императоре их изобрели.

Оказалось что да, подлодки были уже известны, и даже находились в составе нашего флота. Постепенно от разговора о подлодках мы перешли на самолеты. Николаю Николаевичу была интересна модернизация тех авиамоделей, что есть у нас в наличии. Со временем он хотел их усовершенствовать, и на их базе создать свой собственный самолет. Вот тут я захотел ему помочь и сразу направить на более продвинутую, как я считал, модель самолета.

— А зачем нам строить биплан? — спросил я его в лоб. — Почему бы не сделать моноплан? Он же лучше?

— Эт кто тебе такое сказал? — хмыкнул Поликарпов.

— А разве нет?

— У моноплана только одно качество лучше, чем у биплана — скорость. Во всем остальном он проигрывает, — уверенно заявил конструктор.

Не понял. Это как?

— А вот так, — развел руками инженер. — Взлетная полоса у моноплана длиннее, маневренность хуже, нагрузка на крыло — выше. Тот же Ньюпор наши летчики хоть на полянку в лесу посадят, а моноплану уже дорога нужна. Метров в триста, а то и больше. Под них аэродромы создавать надо обязательно, а главное применение самолетов сейчас — военное. Вот подобьют твой моноплан, и что дальше? Возможности выжить у пилота сразу на порядок снижаются!