– Мам… Ты серьезно сейчас, мам?.. И ты все равно ему доверяешь?

Расслабленное выражение мгновенно слетает с ее лица.

– А ты доверяешь своему размалеванному чучелу? – взрывается она и с нажимом продолжает: – Яна, мы через это уже проходили, забыла?

Она нанесла удар ниже пояса, и я затыкаюсь – снова беру вилку и увлеченно ковыряю ею вязкий желток.

Все вокруг как заведенные твердят, что с Китом что-то не так. Но они не знают, каким он бывает наедине со мной. Какие слова говорит, как нежно целует. Я доверяю ему, потому что… Люблю.

Мама нервно смахивает крошки с белого мрамора и взывает к моей совести:

– Ян, ну вот что мне делать? Ты можешь чем-нибудь подтвердить свои слова? Синяки там, царапины, я не знаю… Ведь не можешь, правда? Он серьезный человек: крепко стоит на ногах, его уважают люди. Он никогда не давал поводов усомниться в себе. Господи, да зачем ему это, если у нас все хорошо?! Он адекватный парень, Яна, а отца не вернуть. Поэтому, пожалуйста, прекрати. Прекрати, я прошу тебя, Ян… – Мама всхлипывает, и до меня доходит, что она плачет. – В какое положение ты меня ставишь, ребенок… Ты хоть про Валеру вспомни!

Безнадежно разрушенный стальными зубцами смайлик уже не улыбается, мама ждет моих комментариев, а я готова провалиться сквозь землю.

Когда мне было чуть больше десяти, к нам стал часто наведываться директор нашего ЖЭКа – молодой энергичный дядька по имени Валера. Сначала он агитировал за какие-то подписи, потом помог заменить трубы в ванной, потом приперся с вином, конфетами и кривой уродливой куклой в мятой коробке. Мама чересчур весело смеялась над его шутками, у меня же гость вызывал гнев и отвращение.

По сравнению с серыми бездонными глазами папы его маленькие щелочки казались глазками свиньи, писклявый голос бесил и раздражал, а одеколон вонял канализацией. Он был похож на тролля из книжки с картинками и точно так же мог навредить нам с мамой.

Однажды я без предупреждения вошла в комнату, где мама и Валера разговаривали, и они отпрянули друг от друга, облизывая губы и поправляя одежду. Тогда я уже кое-что просекала: мне не понравилось, что они целовались и, скорее всего, лапали друг друга.

Эти жалкие предатели обманывали папу!

Не знаю, что на меня нашло, но я на несколько ночей лишилась сна: злилась и плакала, а когда все же отрубалась, тролль Валера совсем как наяву тянул свои грязные узловатые лапищи к маме.

Если Зою обзывала школьная шпана, та бежала в учительскую, в красках описывала издевательства, которым якобы подверглась, хотя такого и близко не было, и неугодным Зое хулиганам доставалось по первое число.

Я вспомнила эту уловку, и меня будто заклинило.

Когда прилетел папа, я с громким ревом пожаловалась ему, что Валера… Нас бьет. Смотрела на золотые крылья, сияющие на его груди, и воображение подбрасывало все более ужасающие образы наших бед и страданий.

Чем дольше я говорила, тем сильнее папа бледнел.

А потом случился большой скандал.

Затаив дыхание, я наблюдала с балкона, как Валера, прикрывая фингал, обозвал маму истеричкой, а папу – отморозком, сел в «Жигули» и уехал, как мама кричала на папу, как он уговорил ее вернуться в подъезд и увел подальше от любопытных соседок.

До сих пор не знаю, зачем сделала это.

Мне было стыдно и горько. В тот же вечер я раскололась – призналась маме, что Валера не трогал меня, и удостоилась ее растерянного взгляда. «Сказочница. Вся в отца», – констатировала она, но папе ничего не рассказала. Она была польщена заботой и вниманием, проявленным им после инцидента, а несчастный Валера, кажется, был ей нужен только для того, чтобы вызвать ревность.

Яркие солнечные лучи впервые за несколько дней прорываются сквозь тучи, зависают на стенах, освещают помещение, гладят поверхности предметов и хрупкие плечи, вздрагивающие от рыданий.

Мне до одури жалко маму. С ней никогда не случалось ничего хорошего, кроме этого гребаного Игоря. Мысленно провожу параллели между моей любовью и ее – я готова заступаться за Кита, рискуя всем, так чего же хочу от нее?

А может… Это все мое больное воображение? Я ни черта не понимаю в мире взрослых. Может, Игорь действительно не делал ничего предосудительного, просто мой негатив настолько велик, что я сочинила собственную историю и снова поверила в нее?

Вскакиваю со стула и подлетаю к маме, обвиваю руками ее шею, вдыхаю родной запах шампуня с зеленым яблоком и принимаюсь умолять:

– Прости меня, прости. Ну прости…

– Просто давай быть честными друг с другом… – хрипло отзывается она. – Но домашний арест в силе до тех пор, пока я не удостоверюсь, что ты выкинула своего обкуренного идиота из головы.

На сей раз я молчу – вздыхаю, винюсь, загружаю посуду в посудомойку, убираю сок в холодильник и скрываюсь в комнате.

Навалившись на подоконник, разглядываю двор, с высоты похожий на россыпь детских кубиков и машинок, и вижу парня в черной футболке и джинсах, сидящего на лавочке у горки. Он машет мне, и я как сумасшедшая машу в ответ.

– Мама, можно я вредностей на дом закажу? – с выражением лица а-ля «кот из Шрека» ною я, подпирая косяк, и размахиваю красочным буклетом. – Дай мне телефон, я прямо при тебе позвоню. Там сейчас акции, кофе в подарок. И наклейки…

– И наклейки? – Едва сдерживая смех, мама спускается с тренажера и бросает мне сотовый. – Лучше бы спортом занялась. Валяй. Наклейки…

Непослушными пальцами набираю номер, указанный на развороте, тут же сбрасываю звонок, но деловито диктую в немую трубку название акции и адрес. Возвращаю телефон маме и степенно удаляюсь.

Прикрываю за собой дверь и, чтобы не взвизгнуть от радости, кусаю кулак. Азарт покалывает пальцы, от предвкушения в груди разгорается пожар.

Вырываю из старой тетради двойной листок, корябаю на нем номер квартиры, несколько раз складываю, разглаживаю сгибы и расправляю на ладони маленький бумажный самолетик.

Бесшумно распахиваю раму и, задав направление, отправляю его в полет – он парит в волнах свободы, описывает дугу и белой точкой приземляется возле Кита. Парень быстро наклоняется, поднимает его и разворачивает и, запрокинув голову, показывает мне «козу».

– Возьми ключи и деньги в кошельке! – велит мама, направляясь в душ, и я готова благодарить всех богов за то, что услышали мои неумелые молитвы.

Минуты тянутся невозможно долго – считаю удары сердца и еле дышу, впадаю в панику и хожу кругами, грызу ноготь и ненавижу себя. Наконец домофон оживает, лифт тормозит на нашем этаже, и в прихожей раздается трель звонка.

Выжидаю пару мгновений и, удостоверившись, что мама включила воду, бегу к входной двери и распахиваю ее.

На пороге, в квадрате нестерпимо яркого света, стоит Кит.

В кондиционированный полумрак врывается свежий ветер, солнце и лето, счастье, восторг и радость. Он улыбается.

– Кит! – Падаю в его объятия и задыхаюсь от нахлынувших чувств. – Ты пришел! Как же хорошо, что ты пришел! Ты даже не представляешь, как я скучала. Я так боялась, что ты забудешь меня!

Мне нужно многое ему сказать, но именно эти слова кажутся самыми важными – зарываюсь носом в его футболку, дрожу, и по щекам текут горячие слезы.

Он прерывает дурацкую истерику: кладет ладонь на мой затылок, тянет меня к себе и целует так, что вокруг вспыхивают звезды, а пожар из солнечного сплетения перемещается в низ живота.

Где-то щелкает замок, раздается стук шагов, усиленный эхом.

Кит отстраняется и быстро шепчет:

– Я так понял, проблемы из-за моей персоны? – Прищурившись, он изучает мое лицо, лишая всякой возможности соврать, и вдруг понимающе кивает: – Бывает.

В моей руке оказывается шуршащий бумажный пакет из фастфуда, а в его мгновенно перекочевывает связка ключей от квартиры Игоря. Скинув рюкзак, Кит достает из внешнего отделения несколько спичечных коробков, открывает и поочередно вдавливает в их содержимое, напоминающее пластилин, оба ключа с каждой стороны.