— Что-то еще? — девушка приподняла подбородок, не отводя от Рю внимательного взгляда.

Да, много чего еще он желал сказать Изабель, но робость, причастная к его любви, помешала заговорить открыто, и вместо тысячи слов, томившихся в его душе, Рю проронил лишь:

— Нет, ничего.

И стыдливо пряча глаза, покинул библиотеку, не дав Изабель шанса окликнуть его.

За окнами дворца Мореттов сгустился лиловый сумрак, кутая зеленые окрестности тьмой. В комнате, чуть озаренной скучным синеватым светом, Амари следила за надвигающейся с севера огромной тучей не в силах до конца осознать серьезность борьбы, в которую вступила баловства ради.

Она признала мощь врага, и это отнюдь не воодушевляло.

Амари повидала всякой жестокости и не страдала неуверенностью в себе, в мировоззрении, в завтрашнем дне, но прибытие в Иристэд словно выбило твердь из-под ног, заставив сомневаться в привитых воспитанием убеждениях.

И в реальности всего, что Амари знала прежде.

В ее королевстве — Балисарде, граничащем с Аклэртоном на западе, вампиры витали лишь ничем не подтвержденными слухами. Должно быть, именно там чудовища выбрали устройство жизни, позволившее свести свое существование к сказкам, но оттого Амари никогда не приходилось вписывать вампиров в рамки действительности. Здесь, в Иристэде, о них говорили как о весьма заурядном явлении, не помешавшем даже Ночи греха и пламени, однако, складывалось впечатление, что только Иристэд на целом континенте знал о черной тени зла, что вилась над человечеством призрачной вуалью.

Величественный и масштабный Аклэртон упускал из внимания спрятанный в скалах Иристэд — город, торгующий весьма недурными сырами и вином. Город, застывший в праздном веселье. Вероятно, жизнь Иристэда, протекающая своим чередом, не обременяла заботой императора, как и истории о демонах, а потому меры предосторожности не предпринимались. Не было государственных организаций, подобных «Алой стали», а значит, проблема вампиризма в Аклэртоне не стояла так же, как и в Балисарде.

В сущности Аклэртон, действительно, мало чем отличался от Балисарды: один язык, одна вера во Всевышнего, одни и те же правила, одни и те же кровопролитные войны династий. Но к этому имели место быть и расхождения, ведь речь о государствах, поднявшихся на разных исторических перипетиях. К примеру, Амари заметила, что мужчины юго-западной части империи выдавались более суровыми, резкими лицами и не менее ожесточенными характерами, в то время как в Балисарде мужчины были смазливы и привлекательны, будто принцы из дамских романов. Впрочем, такими их и воспитывали — принцами — томными, гордыми, обладателями благородных манер и изящности в движениях. Люди Балисарды в целом больше стремились к красивым титулам и роскоши, пока имперцы неодобрительно смотрели на титулованных и богатых.

Помимо прочего, в Аклэртоне говорили иначе — звонко, четко, как если бы каждая фраза содержала военный приказ. Произношение Амари определенным образом было лишено певучего балисардского акцента, но эта способность втереться в доверие имперцев, не привлекая внимания речью, стала достоинством, делавшей Амари ценнее других приверженцев ее тайного ремесла.

Поэтому она оказалась в Иристэде и теперь, находясь во дворце Мореттов, смятенно металась от одной мысли к другой, растеряв былую убежденность в реальности и даже в правоте своего дела.

Иристэд и Моретты открыли глаза на многие вещи. К тому же судьба дала Клайда — духовного наставника, указавшего путь в мир, насыщенный вкусом полноты жизни, попробовать который Амари пока остерегалась в силу возложенных на нее обязанностей.

Клайд…

Пастор был очень хорош собой, рассудителен и благороден. Его умные серые глаза врезались в память, наполняя сердце каким-то неизвестным до этого трепетом. Амари не имела права требовать от Клайда любви, потому что сама не могла обещать чистой и безмерной любви в ответ. Все, что она могла дать взамен, если пастор поступится принципами, — мимолетную романтическую интригу. Цену, несоизмеримую его жертве.

Оставить все как есть — справедливый исход…

Отчетливый стук в дверь спугнул все размышления. Амари распахнула комнату и столкнулась в коридорной тьме с белым лицом Лироя. Он с порога бросил ей платье, пахнувшее сиреневым мылом, и скривил рот в улыбку, говорившую о новой затее в его голове.

— Переодевай свой дорогой костюм, — Лирой выделил ироничной интонацией слово «дорогой» так, будто хотел в чем-то уличить Амари, — на площади уже горит костер.

Он не приглашал ее на Ночь греха и пламени, он знал, что Амари пойдет. Ей импонировала проницательность Лироя, и то, как он чувствовал ее желание отпустить на празднике все, гнетущее душу. Но однажды та же проницательность могла причинить вред, Амари следовало помнить об этом и быть начеку.

Как и помнить о затаившихся в городе демонах.

Она закрылась в комнате, чтобы приготовиться к выходу. Сняла куртку, штаны, надела белое платье из батиста с широким кружевом по линии открытых плеч. Амари увидела себя в новом обличии, и пусть оно казалось крайне непривычным ее глазу, легкость образа неожиданно поселила легкость на сердце.

Девушка вышла к Лирою, и он любезно предложил ей руку, — угодливые жесты давались ему с необъяснимым очарованием.

Толпы людей стягивались к центру Иристэда, где темный мрак улиц озарял гудящий огонь. Красочное зрелище: алые искры уносились ввысь в почерневшее небо, костер посреди площади зазывно плясал, приглашая присоединиться к празднику. Музыканты на сколоченных плотником деревянных подмостках играли танцевальный мотив, — на фоне льющихся веселых нот едва был различим далекий рокот надвигавшейся грозы. Ее приближение чувствовалось в тяжелом запахе, чувствовалась в жарком воздухе, в каждой подрагивающей хвоинке кипарисов.

Но раз уж вампиры не спугнули гуляний, могла ли гроза нагнать страху?

— Жди здесь, — Лирой оставил Амари наблюдать за танцами со стороны, и исчез, растворившись в тени.

Похоже, его навыки скрытности ни в чем не уступали навыкам Амари. Она задумалась об этом, притулившись к стене незнакомого заведения, но мысли не суждено было развиться. Невзначай уловив разговор двух гвардейцев, Амари тут же обратилась в слух, ведь беседа так удачно представляла для нее интерес.

— Сестра прислала вести из А́троса, Балисарда перекрыла порты и стягивает к границам войска. Они готовятся к масштабной войне.

— И что твоя сестра об этом думает? — лениво спросил один гвардеец другого.

— Они уповают на герцога Ларе́сского из Ларе́сса.

— Не знаю никаких Ларсеских герцогов, — раздалось раздраженное бормотание.

— Глупый ты человек! Герцог Ларесский — правая рука императора, возможно, даже выше самого императора! Герцог принимает все главные стратегические решения и сдерживает войну, чтобы подготовиться к маневрам. Он — благоразумие и надежда всей империи…

— Ты не менее глуп, чем я, раз сам узнал все это лишь из письма сестры! — хохотнул гвардеец. — Ладно, пойдем что ли выпьем за здоровье этого твоего герцога.

Амари нахмурила брови, обдумывая услышанное. Люди в Атросе — столице империи взаправду надеялись на сметливость герцога больше, чем на императора, а значит, роль герцога была первенствующей во всех отношениях: он представлял собой не только важную политическую фигуру, но и предмет веры народа.

А веру, как правило, убить сложнее всего…

Рядом очутился Лирой, призвав своим внезапным появлением к реальности. В вытянутой руке он держал початую бутылку солодового виски.

— Выпей.

Амари перевела взгляд с бутылки на белое лицо и обратно, сперва не доверяя приказному тону, с которым Лирой предложил составить компанию. Взяв у него виски, она сделала пару щедрых глотков, чувствуя, как по пищеводу понеслась обжигающая волна, а тело привело в расслабленное состояние. Лирой навис над Амари, уперев ладонь в стену возле ее головы, и усмехнулся.

— Ты сегодня удивительно послушна, — чувственно понизил он тон до шепота, с каждым словом сокращая между ними расстояние.