— Ты ведь понимаешь, что это не может продолжаться вечность, — пряча микстуру во внутренний карман куртки, предупредил его Рю. — Меня разоблачат, и мы оба потеряем все. Ты специально тянешь с лекарством, чтобы продлить сделку?

— Было бы глупо пользоваться твоей «добротой», — мрачно проронил Альвар, так и не соизволив повернуться к Рю лицом. — Я и сам осознаю все риски. А вот ты в упор не видишь моей выгоды. Я близок к идеальной, завершенной формуле, и когда она окажется в моих руках, я открою врата в новую жизнь. Иристэд и, прости, ты, Моретт, станете мне неинтересны, когда я смогу добиться лучших условий у императора, предложив людям то, в чем они так нуждаются. Особая нужда возникнет, если недуг прикует к постели самого императора, и, уж поверь мне, я найду способ, как это устроить.

Рю хмуро молчал, стараясь не допускать мыслей о том, что не только запятнал свою честь, но и стал звеном политической игры. Иначе, сон рисковал покинуть его в угрызениях совести.

— Такой реакции я и ожидал от тебя, Моретт, — улыбнулся Альвар. — Даже грустно, что нам не суждено стать друзьями.

Итак, собравшиеся в библиотеке братья Моретты, их верная подруга Изабель Виардо и Амари — девушка без указаний на свое происхождение, имевшая тяжелое прошлое и не менее запутанное настоящее, разом обернулись назад, ощутив за своими спинами чье-то присутствие. В раскрытых дверях стоял Рю и грозным взглядом из-под бровей смотрел на своих разоблачителей.

— Рю, ты ведь ходил к бургомистру с просьбой выделить людей из гвардии? —осторожно заговорил Клайд, явно опасаясь отрицательного ответа не меньше положительного.

— Мы ведь это уже обсуждали, — пробасил Рю, слегка склонив голову вниз, отчего его суровый взгляд стал поистине угрожающим, вселявшим какой-то инстинктивный страх.

— Ты сказал, что бургомистр отклонил прошение о поддержке. Это ведь не так, да? — Клайд качал головой в медленном и ужасном осознании действительности. — Ты не ходил к бургомистру.

На что Рю издал всего-навсего тяжелый вздох.

Амари, смятенно наблюдавшая за происходящим, ощутила в воздухе тревожное настроение, витавшее среди присутствующих незримой завесой, и напряглась всеми мышцами в ожидании громкой ссоры.

— Найди в себе, наконец, храбрость признаться, — надавил на старшего брата Лирой, вызывающе сделав шаг вперед. — О храбрости и чести твердил отец, разве нет? Признайся…

— Или опровергни. — Голос Клайда звучал надеждой, что Рю не отринул долг, ведь именно долг, стоявший превыше всего, объединял их и поддерживал на истинном пути.

И Рю рассказал свою историю. Не слишком многословно и красноречиво, как если бы это делала Изабель. Не слишком эмоционально, как рассказывал бы Лирой. Теряя из повествования свои чувства и терзания, о коих не преминул бы вспомнить Клайд, будь эта история его. Рю говорил коротко и по делу, но не упуская подробностей, заставлявших поверить ему. Амари слушала про неожиданную встречу на поляне в лесу, про Альвара, про договор и пребывала в том же молчаливом полузабытье от потрясения, что и остальные. Звучавшее признание настолько разнилось со сложившимся впечатлением о старшем Моретте, что мир, в котором Амари и без того устала сомневаться, вновь треснул и показал каким может быть шатким, обманчивым.

Мир вдали от ее пансиона и вбитых в голову принципов удивлял.

— Альвар предал меня и нарушил договор, — закончил свою исповедь Рю. — Воспользовался мной, чтобы вероломно напасть на город.

— Не могу больше слушать, — преисполненный горечью разочарования, Клайд вдруг отторгнул сострадание, проявление которого предписывали ему как братские узы, так и ношение сутаны, и, не справившись с досадным чувством, вылетел стремглав из помещения.

Изабель растерянно опустила глаза в бумаги, словно не верила ни тому, что написала несколько минут раннее, ни признанию Рю, хотя и была одной из первых, кто бросил на него подозрения.

Поверить в такое, действительно, было непросто, сколько ни готовься услышать правду заранее.

Не проронив ни слова, Лирой решил покинуть библиотеку вслед за Клайдом, но Рю задержал его, положив ладонь на плечо.

— Лирой, я неидеальный старший брат… — Рю обратился к нему с явственным раскаяньем, заложив в уже произнесенные слова надежду на освобождение души хотя бы от той тьмы, что отравляла их, но Лирой оказался холоден и непреклонен его желанию добиться прощения.

— Верно, — он манерно стряхнул с себя руку, одарив Рю кривой улыбкой. — Ты мне и братом-то не был.

На лице Рю отобразилось мрачное сожаление. У Амари — свидетельницы этой сцены как-то странно сжалось сердце. Болезненно, тесно, с сильнейшим переживанием за то, как быстро все забыли, что в нынешнем положении жизнь Рю вновь клонилась к скорому, но от того не менее мучительному завершению.

Она взволнованно ощущала в себе это новое чувство, появление которого заставило задаться неестественными вопросами о моральной составляющей собственного долга.

Бросив на Амари взгляд, в котором не было ни заслуженного осуждения за раскрытие секрета, ни вражды, Рю резко скрылся в коридоре.

С последними лучами солнца погасли светлые надежды Изабель на непричастность ее дорогого друга Рю к вражескому набегу. До сегодняшнего вечера негласный лидер «стали» представлялся Изабель в совсем ином свете. Сильным. Отчужденным оттого, что скрывал слабости, и с ровным расположением духа оттого, что подавлял в себе всякое проявление эмоций под гнетом отцовского воспитания. Рю всегда был оплотом, несокрушимой крепостью вокруг дома Мореттов, неся на плечах не только поднимавшееся с низов десятилетиями доброе имя династии, но и взросление двух братьев.

Рю был тем, кому Изабель могла вверить всю себя слепо и безоговорочно. Не задумавшись ни на секунду, не дрогнув под его указаниями, даже если бы у нее были завязаны глаза…

И какую же паническую растерянность, обычно не свойственную уравновешенному нраву Изабель, она испытывала теперь, когда положиться на Рю можно было с большим сомнением.

Меряя окутанный мраком коридор шагами, Изабель сопротивлялась своей мнительности. Никто не имел права вменять в вину Рю желание жить. И, похоже, будучи единственной отыскавшей в себе искру сочувствия, Изабель решила не отказывать другу в поддержке. Решившись на личный разговор, она проложила путь к хозяйским спальням через обеденный зал, но то, что Изабель увидела в зале, заставило ее остановиться в тупом оцепенении.

Возле горящего камина сидел Рю, скармливая голодной огненной пасти исписанные листы. Потихоньку соображая, чем именно он занимался, Изабель приближалась к Моретту, с ужасом узнавая в его руках страницы своей рукописи. Из глубины души поднялась темная волна гнева, застилая то нежное сострадание, которым Изабель намеревалась облегчить тяготы Рю до того, как столкнулась с вопиющим невежеством к ее детищу.

— Как ты смеешь? Это мой труд! — Изабель порывисто выхватила из пальцев Рю оставшиеся листы. — Мой!

— Твоим словам место в огне! — Рю бросил на девушку яростный взгляд, под которым любого сковала бы немая оторопь, но только не Изабель — уверенную в своей правде, боровшуюся за свое дело.

— Это не тебе решать! Ты ни секунды не потратил на эти строки!

— Они лживые! А правда в том, что умру, не оставив после себя совершенно ничего!

— Какая разница, лживые они или нет! Ты не имел права прикасаться к моему труду, — не в силах больше сдерживать в себе негодование, Изабель замахнулась, чтобы отвесить пощечину, но Рю перехватил ее занесенную руку и сжал запястье крепкой хваткой.

Выражение злобы в лице Рю рассеялось, оставив лишь слегка нахмуренные брови. Под пронизывающим взглядом голубых глаз, так и стремившихся донести что-то важное, что-то глубоко личное, Изабель несколько поумерила пыл и выжидательно притихла, не оказывая сопротивления.

— Я не достоин твоего труда, — негромко проговорил Рю с удрученным вздохом, — и даже твоего внимания.