— Это ещё что такое? — прикрикивает на них старуха, возвращаясь с дымящимся горшком.

Дети сразу же утихают и чинно рассаживаются по лавкам. Взрослые тоже присоединяются — стол так велик, что места хватает всем.

— Меня звать Ика, — сообщает хозяйка, ставя перед нами глиняные миски с мясом.

Затем она нарезает хлеб и раздаёт каждому по куску, включая детей. Тут приходит и старик с большой корзиной ягод, которые пытается честно разделить.

Дети поднимают писк.

— Мне вот ту, красненькую!.. А я хочу эту, побольше!.. Нет, это я хочу побольше!.. А мне ту красивенькую!..

— Хватит уже галдеть, чтоб вы были счастливы! — старая клыкастая ударяет ладонью по столу так, что тарелки пляшут. — Ешьте скорее, вам давно уже пора спать! И вы ешьте, — оборачивается она к нам.

Я послушно ем. Мясо, на мой вкус, пресновато, но есть можно. А хлеб какой-то клейкий.

— Очень вкусно, — вежливо говорю я. — А что это за мясо? Никак не могу определить.

— А это Брадан, — улыбается старик. — Такой крепкий, хороший парень...

Я кашляю и поспешно пытаюсь выплюнуть то, что ещё не проглотил. Меня мутит, и едва я успеваю наклониться над полом, как меня выворачивает. Бедный Брадан, какая ужасная судьба! Но как я мог наброситься на мясо в доме этих дикарей, не узнав сначала, откуда оно!

— Что это с ним? — удивляется старик.

— А ведь он же говорил, что болен, — вспоминает старуха. — Ох, горе моё, тащите ведро.

— Сильвер! Сильвер, ты слышишь меня? — слышу я тревожный голос Гилберта сквозь звон в ушах.

— Надо бежать, — говорю я ему и пытаюсь подняться.

Ноги отчего-то становятся совсем слабыми. Я напоминаю себе, что в детстве мечтал прозываться Сильвером Могучим, а значит, надо бы оправдывать это имя (но это слабо на меня действует).

Тут дверь с треском распахивается, и на пороге я вижу широко улыбающегося Брадана. Насколько я могу судить с первого взгляда, все части его тела на месте. Моряк одет в какой-то странный жилет из шкур на голое тело и простые штаны из грубой ткани, он бос, а в правой руке победно сжимает две кроличьих тушки.

— Вот, хозяйка, ещё добыл! — радостно сообщает он. — Сегодня всего два, но Барт зато рыбы наловил... О! — он замечает нас.

— Так вы же, — слабым голосом говорю я и тыкаю в тарелку. — Что же вы сказали, что это мясо...

— А что мясо? — переспрашивает старик. — А, так я же вот и говорил, что это Брадан, такой умница, нас научил ставить силки на кроликов. Ты кролика не любишь? А то я доем.

— Доешьте, пожалуйста, — говорю я и думаю о том, что вряд ли ещё теперь буду есть кроликов.

Гилберт выводит меня из-за стола, заботливо придерживая.

— Здравствуй, Брадан, — говорит он. — Удалось ли вам увидеть Теодора?

— Да он что-то сюда не заглядывал пока, — огорчённо отвечает моряк. — И ты это, ну, прости, что бросили тебя. Мы вечером с ребятами возвращались, припасы кой-какие думали прихватить, да только тебя там уже не было, как и птички капитанской. А принц-то здесь какими судьбами? Мы ж высадили его.

— Нела ему помогла, — с лёгкой досадой произносит мой друг.

— Я капитанская птичка, — заявляю я.

— Давай-ка его выведем на воздух, — говорит Гилберт Брадану, и они берут меня под руки. И зачем, спрашивается, ведь я сам прекрасно могу идти.

Я обнаруживаю, что свежий воздух укрепляет ноги: теперь я твёрже на них стою.

— Отпустите меня, мне уже совсем хорошо, — прошу я, но Гилберт всё портит.

— Ты больше есть не хочешь? — спрашивает он. — Там ещё осталось мясо... О боги, Сильвер, что с тобой такое? Может быть, съел слишком много немытых ягод?

— Всё может быть, — слабым голосом отвечаю я.

О том, что я неправильно понял старика, мне говорить не хочется, а то ещё будут смеяться и долго припоминать. А всем, кто со мной знаком, и без этого есть о чём вспомнить.

Из дома выходит старая клыкастая и оглядывает нас (особенно меня).

— Надо бы вас уложить, — говорит она. — Постели уже должны быть готовы.

— Я хотел спросить... — начинает было Гилберт, но старуха перебивает его.

— Утро вечера подлиннее, как говорится! — заявляет она. — Утром и спросишь, а сейчас всем спать пора. И так из-за вас детвору в постели не загнать, да и свечей сколько пожгли, подумать страшно! Во-он тот дом видите?

Клыкастая указывает пальцем в сплетение ветвей и продолжает:

— Вам туда. Брадан, отнеси-ка это несчастье, глаза бы мои его не видели, а то ведь сам не дойдёт, чтоб он был здоров.

Здоровяк крякает, подхватывает меня на руки и несёт по раскачивающейся лесенке вверх, как какую-то чахлую принцессу.

— Да могу я сам идти! — шиплю я.

— Ты, принц, уж помолчи. На кого похож-то! Хоть бы тебя живым домой доставить, а то сестра твоя с нас шкуру спустит, да и отец, пожалуй, тоже, — отвечает моряк.

К счастью, идти совсем недалеко, так что вскоре он ставит меня на ноги у предназначенной нам хижины.

— Где тут дверь-то? — спрашиваю я, разглядывая переплетение ветвей, густо покрытое мхом.

Брадан тянет на себя малозаметный сучок, и вход обнаруживается. Дверь оказывается самая обычная, на петлях, но её непросто разглядеть, так как она тоже из веток, как и стена дома.

Свет фонаря, висящего снаружи, не очень ярок, но позволяет разглядеть комнатку. Изнутри стены утеплены ковриками из полос ткани. Окон в этом доме не оказывается, лишь небольшое отверстие в потолке. В дождь здесь наверняка не очень-то уютно.

Из обстановки — только две постели, сделанные из соломы и накрытые чем-то вроде меховых покрывал, сшитых из шкурок небольших зверьков.

— Ну вот, отдыхайте, — говорит Брадан, — а утром потолкуем. Ребята здесь что надо, вы их не бойтесь. А главное, Теодора они очень уважают.

И моряк уходит, не держась за перила, хотя подвесная дорога под его ногами раскачивается, как палуба в шторм.

— Ты какой-то зелёный, — бесцеремонно заявляет мне Гилберт. — Я принесу тебе воды, а ты пока ложись. Смотри, какие тут хорошие и мягкие одеяла, похоже, это кроличьи шкурки... Сильвер! Тебе опять нехорошо? Сильвер!

Утром я просыпаюсь бодрым и полным сил. Когда я оглядываюсь, то вижу, что остался в домике один. Гилберт уже встал и куда-то ушёл без меня.

Как только я открываю дверь, первым делом натыкаюсь на малышей, что носятся взад-вперёд по подвесным дорогам. Осторожно их обхожу (жалея, что когти и шипы на хвостах вырастают у них не в зрелом возрасте, когда они были бы более внимательны к другим) и хромаю к главному дому, потирая бедро. Кто-то из негодников всё же попал в цель.

Пока иду, я размышляю, почему всех детей зовут Теодорами. Не может же быть... или может? Неужели Теодор — их отец? Я так разволновался, что даже забыл о больной ноге.

В доме я нахожу старую клыкастую, которая в компании более молодой помощницы чистит рыбу. У молодой тоже три косы, только не седые, а ярко-рыжие, как сочная морковь. Рога у неё почти не заметны, а клыки совсем небольшие. Нос тоже крючковатый, как клюв — похоже, такие носы у них у всех, даже у маленьких детей. И цвет глаз у клыкастых одинаковый, как будто чайные опивки слили в грязную воду, только у некоторых глаза ближе к серому оттенку, а у других более коричневые. Белки глаз у всех красноватые из-за выделяющихся прожилок, у стариков это особенно заметно, у молодых — послабее.