Сам подошел и опустился на койку рядом с Дарием.

— Меня зовут Аксель.

— Это я вас лечила…Там.

Он просто кивнул:

— До меня дошли слухи, что ты предсказала этот прорыв.

Ника смутилась:

— Я не предсказательница, просто почувствовала что-то.

— Расскажи…

Кое-как она объяснила то, что уловила магическим зрением в тот день. Про линии жизни, пронизывающие землю, и про то, как ощущалась пустота чужеродного присутствия.

Аксель внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов, только в конце кивнул и скупо похвалил.

— Молодец.

— Молодец? — сморщилась Доминика, будто ей пощечину отвесили, — да я людей подвела, отправила на верную гибель. Если бы не я…

Кхассер остановил ее взглядом и строго произнес:

— Рой шел на лагерь, а вы его сбили и отвлекли, заставив выйти на поверхность раньше времени. Если бы они добрались до своей цели, жертв было бы намного больше, поверь мне. У тебя очень полезный дар, и я надеюсь, что ты будешь и впредь помогать, находить вторженцев до того, как они доберутся до лагеря.

— Впредь? — воскликнула Доминика.

Это что же, темноволосый кхассер хочет, чтобы она заново прошла через весь этот ад? Ее ужас был так очевиден, что Аксель нахмурился.

— Уверен, Доминика будет помогать, — вместо нее ответил Дарий, — день-другой и будет как огурчик.

— Хорошо. Ждем.

Кхассер пожал целителю руку, кивнул сгорбившейся Нике и ушел.

— Ну что, выпускница гимназии, готова к свершениям? Или хочешь домой?

— Хочу, — кивнула она, — но не уеду.

Разве можно уехать? Сидеть где-то в деревенском лазарете, когда здесь такое!

— Вот и молодец, — он потрепал ее по щеке, — ты научишься с этим жить.

Доминика его уверенности не разделяла, но спорить не стала, только произнесла монотонно:

— Мне нужно смыть грязь.

— Купальня целителей в твоем полном распоряжении.

— Вы залечите мне колено и руку?

— Нет, девочка. Сама.

— А если у меня не получится?

— Куда ж ты денешься?

После мытья стало чуточку легче. Она сменила одежду на чистую, мягкой холстиной обмотала волосы и вернулась в адовар.

Спать больше не хотелось, зато проснулся голод. Сильный до тошноты. Завтрак уже давно прошел, а ждать до обеда — не хватило терпения, поэтому Доминика отправилась в ту часть лагеря, где над кострами колдовали повара. На вертелах крутились туши оленей, в больших ямах, выложенных камнем, запекались пресные лепешки, а над котелками витал такой аромат, что желудок нетерпеливо урчал.

Ей выдали тарелку горячей, дымящейся похлёбки, ломоть черного ноздрястого хлеба и большую ложку. Пристроившись на перевернутом ящике, Доминика неспешно ела, наблюдая за тем, как работали шустрые помощницы. Они ловко чистили овощи и драили грязную посуду, смеялись и щебетали, обсуждая всякие глупости. Кому кто нравится, кому кто улыбнулся и в чьем шатре, кто проснулся этим утром.

Вертихвостки!

Ника поражалась, как они могут заниматься такими глупостями, когда гибнут люди. Недоумевала, слушая как воины шумели и смеялись, вместо того чтобы горевать о соратниках.

Ей самой было так плохо, что хотелось забиться в самую глубокую щель и сидеть, молча уставившись в одну точку, а лагерь продолжал жить, как ни в чем не бывало. Этого она не могла ни понять, ни принять. Поэтому, не доев до конца, поставила тарелку в кучу к грязной посуде и пошла обратно.

До самого вечера Ника просидела в шатре целителей. Вернее пролежала, старательно изображая спящую, когда внутрь заходил кто-то еще.

Она все пережёвывала, перетирала в голове те ужасные события. Изнывала от мыслей о том, что надо было сделать по-другому, быть подвижнее, выучить это дурацкое рассеяние силы. Стараться еще лучше, отдавать еще больше. Надо было…

— А ну-ка пойдем, — Орта буквально спихнула ее с кровати.

— Куда?

— В центр.

С улицы давно доносилась музыка и громкие голоса ночного лагеря.

— Не хочу.

— Идем!

Доминика и глазом моргнуть не успела, как ее вытащили из шатра, а потом, не позволив опомниться, буквально поволокли дальше.

— Я хочу спать!

— Там поспишь.

Орта усадила ее на мягкие подушки, сунула в руки стакан с легким плодовым вином, в котором плавали кусочки льда — непозволительная роскошь в такую жару, но благодаря ледяным магам доступная всем.

— Отдыхай.

Сбежать не было никакой возможности, поэтому Доминика откинулась на плетеную спинку и уныло помотала содержимое стакана. Лед неспешно потрескивал и бился о стеклянные стенки, а само вино на вкус было слегка кисловатым.

Возле главных костров лагеря, как всегда, кипела жизнь.

— Как они могут веселиться? — горько прошептала Доминика, — после всего, что случилось.

— Те, кто погиб, не хотели бы чтобы остальные тратили свое время на скорбь. — Орта развела руками, — право на жизнь андракийцы зарабатывают своей кровью.

— Это чудовищно.

— Таковы наши обычаи. Эти танцы — дань уважения тем, кто погиб, защищая лагерь.

Музыка стала еще громче и оборвалась на самой яркой ноте, чтобы спустя несколько мгновений зазвучать совсем иначе. Пронзительные аккорды и ритм барабанов, в этот раз наполнили сердце не привычным стыдом, а трепетом. Тоской и болью, которые требовали выхода.

Ника шмыгнула носом и тут же почувствовала, как Орта тянет ее за рукав:

— Иди.

— Ты что…

— Иди. Сегодня тебе это нужно больше, чем всем остальным. Не думай, просто чувствуй. Позволь себе это и станет легче. Поверь.

И неожиданно для самой себя Доминика сдалась. Скинула обувь, как в тумане развязала шнуровку на груди, и платье серым облаком упало к ее ногам. У нее не было такой повязки, как у остальных, поэтому она осталась в тонкой нательной рубашке, едва прикрывающей стройные бедра. Не сомневаясь и ничего не видя вокруг, она шагнула на мягкий, прогретый за день песок и подошла так близко к костру, что жар от него поднимался по коже.

В Шатарии не учили таким танцам, не говорили, как надо двигаться, если ты почти обнажена и находишься перед толпой незнакомых людей. Поэтому Ника просто прикрыла глаза, выдохнула и отпустила на волю то, что томилось внутри.

Плавный жест, покачивание бедер, взмах волос, поворот вокруг своей оси, прогиб. Тяжесть постепенно растворялась, скованность пропадала, уступая место томительной гибкости. Ей уже казалось, что она не здесь, и что музыка звучит не снаружи, а внутри, перекачивается по венам наполняя тело истомой.

Было тяжело дышать.

Она позволяла боли проходить насквозь. Снова видела бездонные голубые глаза павшего воина, смотрела в них, мысленно прося прощения и обещая жить дальше, и делать все, чтобы другие тоже жили.

В этот момент она вспомнила все, что говорила Джайла про Андракис, и приняла его, запуская в свою душу. Ее место было здесь.

На бедра легли чьи-то жесткие ладони, крепко, по-хозяйски сжимая и не позволяя не отступить ни на шаг. Сердце болезненно споткнулось и застонало.

— Давно ты здесь?

— Только прилетел.

— Отпусти, — не открывая глаз, она попыталась вывернуться из его рук, но Брейр не отпустил. Наоборот, увлек за собой, вынуждая подчиниться древнему ритму.

— Танцуй, Ника, танцуй, — шею опалило горячим дыханием.

В голове кое-как перекатывались вялые мысли, здравый смысл и застаревшая обида настаивали, что надо прервать танец, что она не обязана терпеть рядом с собой этого нахала, но тело отказывалось подчиняться. Попав в плен древних ритмов, пронзаемое насквозь ударами барабанов и вкрадчивыми нотами флейт, плевать оно хотело и на здравый смысл, и на все остальное. Просто жило своей жизнью. Млело от того, что сильные руки держали, заставляя следовать за собой. Вздрагивало, от прикосновений и само выгибалось навстречу, пропускало через себя каждый миг, впитывало.

Это было сильнее ее.

Потребность. Дикая, неумолимая, доводящая до исступления. Острее, чем раньше, злее, откровеннее. С ней невозможно было бороться, хотелось броситься в омут с головой, выпустить на волю эмоции и позволить себе быть с ним. Не жалея, не оправдываясь, не ища причин для отказа и не вспоминая о том, что было больно.