Да, именно не поверила глазам — в дверном проеме стоял Никита!

Первым порывом было броситься к нему и крепко обнять, но он даже не взглянул на меня. Я оторопела.

Мне почему-то показалось, что передо мной был не мой Ник. Началась внутренняя борьба с самой собой: оболочка вроде та же, пусть он бледнее чем обычно, под глазами плотно залегли темные круги, а левая рука была запакована в повязку — результат тот самой перестрелки, но вот взгляд… Пустой, отсутствующий и такой чужой, что сердце сжалось и мне было не вздохнуть.

— Пуля была не моя… — сказал он вместо приветствия, а затем обогнул кресло, в котором сидела Ника.

Она, как и я, в каком-то странном оцепенении следила за тем, как Никита с тяжким вздохом опустился в плетеное кресло, и устало откинувшись на спинку, посмотрел на друга.

— То есть проблем больше никаких нет? — отозвался Ярослав.

Глядя на то, какой растерянной была Ника, я смело предположила, что суть этого короткого диалога понимали только двое мужчин. Нас, женщин, в курс дела не вводили и я бы, наверное, и дальше молча сидела, но Ника не из робкого десятка.

— Нет. У меня проблем больше нет. — криво ухмыльнулся Ник.

— Так! Стоп! Что здесь происходит?! — вскинулась девушка, ей по всей видимости надоело изображать предмет интерьера. — Какие проблемы у тебя могли быть? Почему мы… — она многозначительно кивнула в мою сторону, затем почему-то осеклась, но в секунду собралась и дальше продолжила тираду: — Ничего не знали о каких-то там проблемах… И вообще! Почему ты не в больнице? Ник, ты ведь после операции…

— Ника! — рыкнул Яр, явно раздосадованный поведением жены.

— Нет, я хочу знать! — не унималась девушка, она вошла в то состояние, когда нормы приличия переставали действовать — она волновалась. Тут уж не знаю, то ли беспокойство за друга, то ли сама ситуация, в которую им пришлось погрузиться и решать чужие проблемы, но что-то явно сильно тревожило ее. — Вы оба! Сейчас же признаетесь, что на самом деле происходит! Или я… Я…

Ника не озвучила угрозы, но этого и не понадобилось.

Никита изменился в лице: он вдруг улыбнулся той открытой и по-детски непринужденной улыбкой, которую я помнила, которая не сходила с его лица, когда мы жили в Липецке. Казалось, он вернулся, но… Я быстро поняла, что эта улыбка предназначалась не мне, а девушке, сидящей напротив и заходившейся от смеси гнева и волнения.

Наверное, мне бы он не стал ничего объяснять, но вот Ника все же выудила признание.

Никита вел рассказ монотонно и буднично, словно его совершенно не трогала ни сама перестрелка, ни те последствия, которые она принесла с собой. В том, как он это видел, было много благородства: Бахчев оставался собой — ни единого обличающего слова в мою сторону, ни единого едкого замечания. Ник не судил, но я сама…

Я думала, что помнила многое из произошедшего, но как оказалось это не совсем так, или, скорее, совсем не так. Теперь, когда Никита ровным голосом и довольно сухо перечислял события того дня, образы начали всплывать в памяти ярче, чем прежде, они вспыхивали, угасали, вновь возникали перед глазами, наполнялись более мелкими деталями, окрашивались эмоциями и только затем складывались в единую картину, которая ужасала, с каждым следующим осознанием.

Ник не рассказал как я стенала, а затем истерила и бросалась на него, когда поняла, что Игорь умирает. Море крови — вот что я хорошо запомнила. Она была повсюду: на мне, на траве, на светлой футболке Ника. Приторный солоноватый запах преследовал меня на протяжении всех этих страшных дней, но все остальное память стерла. Даже сейчас, слушая Ника, я словно пребывала в какой-то сюрреалистичной вселенной. Будто все, что он говорил происходило не со мной.

Но память штука коварная, достаточно одного небольшого толчка и водопад хлынет, снося все те защиты, которые пыталась выстроить психика.

Глупая, я наивно полагала, что те обрывки, которые впечатались в мою память были самыми важными и яркими. Ведь обычно именно так и происходит — самое яркое остается в нашей памяти, когда остальное, ненужное, стирается?

Нет... Это не так! Во всяком случае не со мной!

Боль резкая и нестерпимо жгучая, словно стрела, воткнулась куда-то под ребра и теперь пульсировала будто внедряла яд в мою кровь. Я четко увидела перед собой лицо Ника, в тот момент, когда выливала на него все то зло, что успела накопить в душе.

Когда Игорь лежа на траве захлебывался собственной кровью и тянул ко мне руки в безмолвной попытке позвать на помощь, а я увидела Ника с пистолетом в руке, что-то в моей голове щелкнуло и замкнуло. Мне почему-то показалось, что именно Ник был причиной всех моих бед… Я говорила, кричала, била его кулаками в грудь, а он с непроницаемой маской на лице просто стоял и смотрел на меня своими огромными карими глазами, в которых с каждым моим следующим словом угасало то пламя, которое я видела в них раньше.

Его взгляд постепенно становился пустым и безразличным, точно таким, каким я увидела его сегодня.

Только сейчас я наконец осознала всю горечь произошедшего — я потеряла его!

Медленно встав из-за стола и, слегка пошатываясь под невообразимой тяжестью осознаний, я медленно побрела в дом. Никто, казалось, не заметил этого, во всяком случае никто из присутствовавших на веранде не попытался меня остановить.

Как я преодолела расстояние от террасы до комнаты, в которую меня поселили не помню. Осозналась лишь в тот момент, когда передо мной на кровати лежал огромный чемодан, который в Липецке собирала Ника (ведь я что тогда, что сейчас не совсем понимала что вокруг меня творится и пребывала в какой-то прострации), и который я так полностью и не разобрала.

Чья-то рука тормошила меня за предплечье, а затем и вовсе, как безвольную куклу развернула и прижала к твердой мужской груди. Я чувствовала его запах свежий, манящий и такой родной, слышала, как гулко бьется его сердце, но где-то в глубине души понимала, что Ник пришел попрощаться и только поэтому не решалась поднять глаза и встретиться взглядом с его укоряющим взглядом. Боялась, что момент расставания наступит слишком скоро.

— Не уходи… — тихо сказал он. Голос звучал безжизненно и тускло. В нем не было злости или обиды, но была пугающая пустота. — Поживи пока здесь… Когда все наладится… когда встанешь на ноги, тогда и уйдешь.

Не было больше ничего! Я почувствовала это абсолютно точно — он больше не хотел меня видеть рядом, не хотел строить планы на совместное будущее, как мы делали раньше. Этот ужасный день разделил все на «до» и «после». Но винить его не в чем, виновата только я.

— Прости меня… Я не знаю как… — пытаясь подобрать слова, я понимала, что их не существует, что нет подходящих, чтобы загладить ту боль, что я ему причинила.

— Не нужно! — Никита резко оборвал меня и отстранился.

Он не смотрел на меня. Подошел к прикроватной тумбе, положил телефон (мой телефон, который невесть откуда взялся у него) и прежде чем выйти из комнаты, сухо произнес:

— Там есть номер моего помощника, если что-то понадобится, ты всегда можешь ему позвонить.

— Ник… Ты… Ты останешься здесь? В этом доме? — у меня еще теплилась небольшая надежда, что если мы будем жить под одной крышей, то существует пусть и совсем небольшая вероятность, но возможно он сможет меня простить.

— Нет, Марина. Я уезжаю.

Дверь за ним закрылась бесшумно, но для меня это было сродни оглушающиму раскату грома, который возвещал, что эта страница моей жизни теперь навсегда для меня закрыта.

***

Не знаю сколько прошло времени с того момента, как Никита скрылся за дверью — по ощущениям не больше часа. Я все еще сидела рядом с раскрытым чемоданом и силилась понять, что делать дальше.

Знаю, что как бы не умоляла — Ник не простит. Такое нельзя простить. У меня попросту нет шансов, да и к тому же у меня нет никакого морального права настаивать. Никита достоин гораздо большего нежели девушка, которая так легко от всего отказалась. Я не поверила ему, когда он взывал к моему благоразумию и говорил, что не стрелял в Игоря.