Я высвобождаю подбородок из его мягкой хватки и отвожу глаза. Я знаю, что он прав, и полностью согласна с его доводами, но это не значит, что мне это должно нравиться.

— Неважно, — бормочу я, как взбешенный подросток. — Но для протокола, твой дедушка получит мою шпильку прямо в свою задницу. Мне действительно не нравится этот парень.

Маркус сдерживает смех, обводя взглядом окружающие комнаты, и убеждаясь, что мы действительно здесь одни.

— Становись в очередь, — говорит он, прежде чем движением подбородка указать вглубь дома. — Если мы останемся здесь, я хочу, чтобы это место дважды прочесали.

Не говоря больше ни слова, Роман и Маркус обходят дом, убеждаясь, что никто из семьи Моретти не чувствует себя здесь как дома, и не прячется под моей кроватью с ножом.

Леви остается со мной, не желая покидать меня, и пока он со мной, я не вижу причин не привести его в порядок. В его волосах и на теле все еще есть засохшая кровь, и сейчас трудно сказать, его это кровь, оставшаяся после пребывания в камере, или же это последствия убийства охранников Джии в фойе.

Кроме того, в его плече есть незалеченная пулевая рана, полученная от Джии в ту ночь, когда она забрала его, и хотя она выглядит неплохо, в основном это просто уже поверхностная рана, мне бы не хотелось, чтобы в нее попала инфекция и причинила ему еще больше боли.

Эта война между Джией, Джованни и нами оставила у мальчиков шрамы, которые не должен носить ни один мужчина, но она подходит к концу. Я чувствую это. Не успеем мы оглянуться, как будем отдыхать на частном острове, нежась в лучах солнца, пока парни будут драться за то, кто трахнет меня первым. В конце концов, это, вероятно, превратится в очередную эпическую вечеринку вчетвером, но, черт возьми, о чем девушка еще может мечтать.

Леви сжимает мою руку, когда я веду его вверх по лестнице в комнату, которую я использовала всю неделю, пока жила здесь. Комната чужая, слишком чистая, слишком обезличенная, и в ней абсолютно нет ощущения дома. Не очень то приятно будет остаться здесь на… черт, я не знаю, как долго, но это определенно поможет мне с приходом на место Джии на вершине пищевой цепочки семьи Моретти. В этом доме у меня есть эксклюзивный доступ ко всем файлам Джии и семьи Моретти одним нажатием кнопки. Кроме того, потрясающий тренировочный зал и оружейная, построенные Джией, не останутся без внимания.

Заведя Леви в отдельную ванную комнату, я наклоняюсь под душ и поворачиваю кран до тех пор, пока не начинает струиться горячая вода и вокруг нас не начинает клубиться пар. Я подхожу к Леви, и мои руки опускаются к бинтам на его груди.

— Ты в порядке? — Спрашиваю я, медленно снимая их и морщась от того, как липкость стягивает его открытые раны.

Леви кивает, его губы сжимаются в жесткую линию, ожидая, что я потороплюсь и сниму бинты. На моем лице расплывается ухмылка, и я не могу не поддразнить его.

— Ты сражался в битвах, был ранен ножом, подстрелен и сталкивался лицом к лицу с худшими типами людей, но липкий бинт — это то, что тянет тебя ко дну?

Его рука обвивается вокруг моей талии, и я снимаю остатки бинта с его кожи и бросаю в таз.

— Тебе лучше следить за своим языком, соплячка.

Трепет пульсирует глубоко внутри меня, но я отгоняю его. Вряд ли сейчас время и место думать о моем женском стояке. Леви прошел через ад. Единственной мыслью в моей голове должна быть попытка понять, что для него сейчас лучше.

Я скольжу пальцами вниз по его сильному телу, пока не добираюсь до верха брюк и быстро расстегиваю пуговицу. Он поел, ожидая появления семьи Моретти, но после трех дней пребывания на цепях и недели на игровой площадке я не удивлена, обнаружив, что его брюки сползают с узких бедер. Он похудел. Они все похудели, но пройдет совсем немного времени, и они вернутся к нормальной жизни, будут править миром и напоминать женам, мужьям и детям, почему они властвуют над каждым их кошмаром.

Леви снимает штаны и хватается за край моей майки, прежде чем стянуть ее через голову. Он бросает ее за спину, и она приземляется где-то на полу, но я могу сосредоточиться только на нем. Он держит одну руку на моей талии, в то время как другая тянется к поясу моих леггинсов, но когда на его лице появляется гримаса боли, я быстро беру инициативу в свои руки, стягивая их с бедер, пока они не спадают полностью.

— Пойдем, — бормочу я, беря его за руку и ведя под горячий душ. Его большой палец проводит взад-вперед по моим костяшкам, словно пытаясь успокоить меня, хотя это я должна помогать ему. Всегда самоотверженный. Его боль не имеет для него значения, даже не фиксируется в его сознании, когда он думает, что кто-то другой может нуждаться в нем больше.

Боже, я люблю его. Он просто немного ненормальный, просто немного сломленный, но именно это делает его таким чертовски невероятным, таким сильным и всем тем, что мне всегда было нужно. Даже несмотря на страдания и боль, он никогда не терял надежды на что-то лучшее, никогда не отдавал себя тьме.

Вода каскадом льется на нас обоих, и он закрывает глаза, позволяя боли уйти. Я беру мочалку и намыливаю ее, прежде чем нежно прижать к его загорелой коже. Мой взгляд задерживается на его сильном, скульптурном теле, рассматривая его татуировки и шрамы, смывая каждую каплю крови и напоминание о пытках, которые он перенес за последние несколько недель.

Он заслуживает гораздо большего. Он заслуживает того, чтобы ему поклонялись и превозносили. Он и его братья — короли в моих глазах, и, несмотря на взгляды общества на них, — они всегда будут вызывать у меня глубочайшее уважение. Я не знаю, что бы я делала, если бы потеряла кого-нибудь из них. Мое сердце все еще колотится от боли при мысли о том, что я чуть не потеряла Маркуса.

Но я ни черта не почувствовала, когда оборвала жизнь Джии… кем это меня делает?

Черт.

Пальцы Леви сжимаются на моей талии, в то время как другая его рука касается моего подбородка, мягко приподнимая мою голову, пока он не находит мои глаза.

— В чем дело?

Проходит мгновение, и я перевожу дыхание, позволяю словам, которых я боюсь, вылететь на свободу.

— Я плохой человек? — Спрашиваю я его. — До того, как я встретила вас, ребята, мысль о том, чтобы оборвать чью-то жизнь, вызвала бы у меня тошноту. Если бы я знала, что все это будет моим будущим, я бы покончила с собой. Но прошло девять месяцев, и я никогда не была так счастлива. Бесчисленное множество людей погибло от моей руки, и я ничего к ним не чувствую. Я знаю, что через несколько месяцев я даже не вспомню об этом. А Джиа… я даже не вздрогнула. Это женщина дала мне жизнь, а мне было все равно — до сих пор все равно.

Он качает головой, когда моя рука задерживается на его руке, и мыльная пена медленно стекает по его накачанным мышцам.

— Ты неплохой человек, Шейн. Ты просто стала другой. Тебе нужно помнить, что ты видела и пережила то, что обычным людям просто не дано увидеть. Они могут прожить целую жизнь, прежде чем столкнутся с такой жестокой резней, к которой привыкла ты. Ты приспособилась, и из-за этого ты воздвигла щит вокруг своего сердца, удерживающий всех, на кого тебе плевать на расстоянии, и не позволяющий им причинить тебе боль. — Он на мгновение замолкает, и на его губах появляется улыбка. — Это иронично. Тебе пришлось научиться не пускать людей туда, куда мне и моим братьям пришлось научиться впускать тебя.

Я придвигаюсь к нему, и он обхватывает рукой мой затылок, прежде чем притянуть меня к своей груди. Я ахаю, не желая прикасаться к глубоким рубцам, покрывающим его кожу, но, тем не менее, он прижимает меня к себе. Между нами наступает мгновение тишины, когда мы просто стоим в объятиях друг друга, медленно делая глубокие вдохи и примиряясь со всем, что произошло.

— Я ненавижу, что тебе больно, — говорю я ему, пока опустошение нарастает в моей груди.

— И именно поэтому ты никогда не сможешь стать плохим человеком, — говорит он мне. — У тебя самое большое сердце, которое я когда-либо видел. Ты сильная и бесстрашная, идеальный баланс для меня и моих братьев. Ты преуспеешь как лидер семьи Моретти. Ты станешь самой могущественной женщиной на земле, но мы уже знали это.