— Ты не знаешь, о чем, блядь, говоришь, — рычит он так тихо, что мне приходится сомневаться, услышала ли я его вообще.

— Испытай меня, говнюк, — выплевываю я, не забывая о том, как он похитил меня из особняка ДеАнджелиса всего несколько часов назад — преступление, за которое он до сих пор не поплатился. — Что за мужчина будет стоять в стороне и смотреть, как умирает женщина, которую он любит, и не сделает ничего, чтобы показать ей, насколько хорошо это может быть?

Его челюсть сжимается, и я усмехаюсь, прежде чем сделать небольшой шаг назад и продолжить подниматься по лестнице.

— Не трудись показывать мне мою комнату, — бросаю я через плечо, оставляя его стоять позади меня и смотреть на меня так, словно он может убить меня одним только взглядом. — Я сама разберусь.

Взбегая по оставшейся части лестницы, я пытаюсь понять, как, черт возьми, я второй раз попала в эту дерьмовую ситуацию. Почему все эти мафиозные семьи хотят, чтобы я была у них на привязи? Я не создана для этого мира, но парни, черт возьми, позаботились о том, чтобы я в нем выжила. Но я не уверена, что смогу, не без них.

Я ударяю рукой по входной двери от пола до потолка, и три выстрела тут же воспроизводятся в моей голове, заставляя меня вздрагивать от каждого из них. Я задыхаюсь, пытаясь отдышаться, и с силой толкаю дверь, заставляя ее распахнуться.

Внутри не горит свет, за исключением нескольких лампочек в глубине дома, и хотя каждая клеточка моего тела кричит, чтобы я начала искать выход, я слишком измучена, чтобы заботиться об этом. Но, как сказала Джиа, сегодня я скорблю, а завтра восстану, как гребаный феникс из пепла.

Пробираясь вглубь особняка, я прохожу через широкое фойе. Двойная лестница занимает центральное место в комнате: одна из них идет по левой стороне обширного помещения, а другая изгибается по правой. Это самая впечатляющая лестница, которую я когда-либо видела. Это место буквально создано для королевы. Это безумие, но Джиа не поймает меня на том, что я признаю это вслух.

Интересно, рассчитывает ли она, что после ее смерти это будет мой дом.

Предполагая, что спальни находятся наверху, я шагаю к левой лестнице и хватаюсь за изящные черные перила, чтобы подняться наверх. Едва я добираюсь до верха, как на лестничную площадку проникает свет из приоткрытой двери. Мои глаза расширяются, когда Джиа застывает в дверном проеме, ее рука все еще лежит на дверной ручке.

— О, — говорит она, как будто удивлена, что я действительно в ее доме. — Где Зик? Он должен был показать тебе твою комнату.

Мой взгляд опускается, и я поднимаюсь на последнюю ступеньку.

— Мы с ним не совсем сошлись во взглядах. Мы немного поссорились.

Джиа тяжело вздохнула и быстро посмотрела на запястье, чтобы проверить время.

— Следуй за мной.

Я следую за ней, стараясь держаться на расстоянии, пока она идет через фойе наверху. Мы проходим через неформальную зону отдыха, и Джиа останавливается, оглядываясь на меня.

— Твоя комната вон там, — говорит она, указывая рукой на дверь в самом дальнем углу. — Там есть отдельная ванная комната, укомплектованная всем необходимым. Я не ожидала, что ты придешь так скоро, поэтому еще не укомплектовала твой шкаф. Однако, у нас скорее всего один размер. Мой персонал без труда подберет тебе что-нибудь из одежды. Что касается твоих вещей, если у тебя есть что-то сентиментальное, что ты хотела бы, чтобы мы забрали из любых владений ДеАнджелисов, просто составь список, и я смогу назначить удобное время для моих людей, чтобы они пошли и… забрали их.

Тут нетрудно прочесть между строк, но я все равно киваю, ценя предложение, поскольку есть одна вещь, которую я оставила позади, одна вещь, возвращение которой означало бы для меня весь мир — кинжал Маркуса, который он подарил мне в первую ночь, когда пришел в мою камеру в замке. Все остальное может катиться к черту.

Я собираюсь пройти мимо нее, но она продолжает.

— Я не пользуюсь этой зоной отдыха, так что не стесняйся считать ее своей, — говорит она, оглядывая комнату, которая больше, чем моя старая квартира. — Я хочу, чтобы тебе здесь было удобно.

Я растягиваю губы в натянутой улыбке, действительно пытаясь найти в себе благодарность. Эта женщина не обязана принимать меня у себя… ну, я думаю, она вроде как обязана, но в любом случае это будет странно для нас обеих.

— Спасибо, — говорю я, отводя взгляд. — Тебе не нужно всего этого делать. Меня устраивает просто кровать для сна.

— Ты моя дочь, кровь Моретти — моя кровь — течет в твоих жилах, и дать тебе крышу над головой — это меньшее, что я могу сделать. Кроме того, с самого утра ты приступишь к обучению. Оно не будет легким. Оно будет жестоким и подвергнет тебя таким испытаниям, к которым не смогли бы подготовить даже сыновья ДеАнджелиса. Я не отношусь к этому легкомысленно, и ты тоже не должна, — объясняет она. — А теперь иди и приведи себя в порядок. Завтра у тебя важный день, и тебе нужно выспаться.

С этими словами Джиа уходит, и в тот момент, когда она сворачивает за угол, я прерывисто выдыхаю.

Чувствуя себя слишком незащищенной здесь, в открытой гостиной, я прохожу в свою новую спальню — миллионную комнату, которую я занимаю с тех пор, как все это дерьмо началось восемь месяцев назад. Хотя не буду врать, эта комната значительно лучше той, что я занимала в камерах замка или в пустынном подземелье Джованни. Но в данный момент какая разница? Я могла бы спать в грязном переулке за мусорным баком, и это ничего бы не изменило.

Мальчиков больше нет.

Это поражает меня сильнее, чем я могла предположить, и, когда я стаскиваю с себя окровавленную одежду и, спотыкаясь, бреду в ванную, меня захлестывают душераздирающие рыдания.

Парни мертвы.

И я никогда их больше не увижу.

3

БАХ!

Я открываю глаза, и вскакиваю с кровати, мои глаза, опухшие воспаленные, но быстро осматриваю комнату в поисках угрозы. Зик стоит в проеме моей открытой двери, восходящее солнце едва заглядывает в мое окно и поблескивает на его безупречной коже.

Мое сердце бешено колотится, когда я встречаюсь с его жестким взглядом. Неудивительно, что моя так называемая мать использует его как игрушку. В нем есть та сексуальность и манящая сила, которая была у парней, но при этом в его глазах есть жесткая грань, которая предупреждает, что нужно держаться на расстоянии. Он опасен во всех отношениях, идеальная пара для моей матери.

— Тренировка начинается через десять минут, — выплевывает Зик, ничуть не обрадованный тем, что видит меня, и, черт возьми, это чувство взаимно. — Не опаздывай.

С этими словами Зик вылетает из моей спальни, оставляя дверь широко открытой, а мое сердце — беспорядочно колотится в груди. Черт, мне нужно взять себя в руки. Одно дело быть в такой ситуации и знать, что парни придут за мной, но теперь я сама по себе, и я должна сделать так, чтобы все получилось. Это будет мой единственный шанс подобраться к Джованни. Без Джии и ее команды я в полной заднице.

Я делаю короткие, успокаивающие вдохи, когда воспоминания о прошлой ночи возвращаются ко мне, как навязчивый фильм, прокручивающийся в моей голове. Они обрушиваются на меня, как товарняк, отчего хочется упасть на колени, — тяжесть смертей мальчиков тяжело ложится на мои плечи, горе слишком велико, чтобы я могла его вынести.

Горе овладевает мной, и я с трудом делаю вдох. Джиа ожидает, что сегодня я буду двигаться дальше, просто встану с постели, как будто они никогда не имели значения, как будто я должна разделять ее презрение к ним. Этого никогда не случится, и она была дурой, даже предположив это.

Прошлой ночью я провела час, сидя в душе, пока горячая вода смывала кровь мальчиков с моей кожи и стекала в канализацию, и, наблюдая, как исчезают последние частицы, которые у меня остались от них, я снова и снова прокручивала в голове их последние мгновения. Боль в их глазах, когда они падали на траву. Отчаяние в голосе Леви, когда он умолял меня не смотреть. Я судорожно ворочалась в холодном поту, не в силах заснуть без того, чтобы эти три выстрела не будили меня снова и снова. Я знаю, что это было по-настоящему, но каждая клеточка моего тела кричит, чтобы они вошли в дверь и сказали мне, что это была какая-то дурацкая шутка. Я имею в виду, конечно, Роману бы это не понравилось, Леви бы закатил глаза, а Маркус смеялся бы до тошноты… но он бы загладил свою вину так, как мог только Маркус, и, черт возьми, я бы простила его еще до того, как кончила.