— Я попробую почитать, — обещаю я, листая красочные страницы.

— Увидимся завтра, — говорит доктор Стоун, прежде чем уйти по длинному коридору. Стук ее каблуков медленно затихает вдали, пока я снова не остаюсь один.

13

РЕН

Как заключенные, приговоренные к пожизненному заключению, поступают так? Как они живут изо дня в день в камере, когда им нечего делать, некуда идти? И поговорить тоже не с кем. Клянусь, если бы у меня уже не было проблем с мозгом, я бы очень скоро сошел с ума. Делать нечего, только думать и пялиться в потолок.

Это не только для того, чтобы держать меня подальше от остальных членов семьи. Это не для того, чтобы обеспечить безопасность Скарлет. Меня наказывают. Это мой приговор после всего, что я сделал. Не важно, что я этого не помню. Не важно, что я мог убить Кью, но не смог заставить себя сделать это. То же самое и в отношении Аспен. Я не смог пройти через это.

Но Ривер мог бы. Ривер бы смог. А Ривер — это я, и Ксандер не может этого простить. Он может попытаться помочь мне, но он не простит. Вот почему я изолирован, у меня нет никаких развлечений, кроме большой книги, которую оставила мне доктор, и никаких прогулок на свежем воздухе.

Единственное, чего я с нетерпением жду в этот день, — это визита Скарлет и моих родителей, хотя визиты семьи обычно короткие и напряженные. Скарлет обещала принести ужин сегодня вечером, и мое сердце подпрыгивает, когда ее шаги эхом отдаются по коридору.

— Пора ужинать! — зовет она. Это самая приятная вещь, которую я слышал за весь день.

Я подтаскиваю раскладушку к решетке и сажусь как раз вовремя, чтобы она поставила поднос на один из стульев, стоящих напротив меня. В нем есть щель у самого пола, так что ей как раз хватает места, чтобы просунуть под нее тарелку. Я поднимаю крышку и нахожу сэндвич, чипсы и несколько свежих печений, пахнущих шоколадом и сахаром. Я надеялся на что-то более существенное, но я понимаю ход мыслей. Они не хотят, чтобы у меня было что-то, для чего мне понадобились бы нож и вилка. Пока нет. Скарлет тем временем ест курицу-гриль и жареный картофель. Я слишком голоден, чтобы сейчас обращать внимание на разницу.

Я слишком рад быть с ней. Почему-то все стало ярче. Лучше. Легко потерять надежду, растрачивая свою жизнь в камере, но она восстанавливает ее, просто находясь здесь. Позволяя мне греться в ее свете и тепле.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она, пока я откусываю огромный кусок от толстого сэндвича. На нем индейка, сыр и толстый слой майонеза.

— Это ты приготовила? — Спрашиваю я, вместо того чтобы сразу ответить на ее вопрос.

Ее голова качается вверх-вниз, а в уголках рта появляется довольная улыбка.

— Я вспомнила, что тебе это нравится.

— Я не шучу, когда называю тебя ангелом. — Откусив еще кусочек и проглотив, я говорю ей: — Со мной все в порядке. Смертельно скучно, но чувствую себя хорошо.

— Мне нужно поговорить с папой о том, чем тебе здесь заняться.

— Было бы здорово, но не настаивай. Я не хочу, чтобы он злился на тебя из-за меня. — И не хочу, чтобы он сказал ей, что ей больше нельзя сюда приходить. Она — единственное, что сейчас удерживает меня. Я не справлюсь без нее.

— Может быть, я попрошу маму поговорить с ним об этом, — предлагает она. — Он лучше воспринимает подобные вещи от нее.

Она не собирается так просто это оставлять, так что спорить бессмысленно.

— Хорошая идея. — Жуя чипсы, я некоторое время наблюдаю за ней. — Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. На самом деле, я чувствую себя хорошо. — Так почему у нее такой резкий голос? Она слишком старается. Я думаю, ей это тоже далось нелегко.

— Я бы все отдал, если бы мог вернуться и все переделать, — бормочу я, когда обычное чувство вины разливается по моей груди. — Надеюсь, ты это знаешь. Я бы сделал все, что угодно.

— Знаю. Но все это началось, когда ты был маленьким — еще до твоего рождения. Все зло… ты не несешь за это ответственности.

— Я знаю. — Я также знаю, что она говорит мне только то, что должна. Я знаю, что в ближайшее время не перестану чувствовать себя дерьмово из-за того, что я сделал.

О чем я думаю? Я должен сосредоточиться на ней. Быть с ней. У меня есть все время в мире, чтобы лежать здесь и винить себя.

— Чем ты занималась в последнее время?

— Аспен хочет, чтобы я сходила с ней по магазинам, чтобы купить вещи для ребенка. — Она накалывает на вилку кусочек картофеля и обмакивает его в какой-то соус, прикусывая губу.

— Похоже, ты не в восторге от этого.

Она пожимает плечами, уставившись в тарелку.

— Я имею в виду, это поход по магазинам. Я люблю ходить по магазинам. Но странно пытаться радоваться за нее, когда я знаю, что ты здесь, внизу.

— Не позволяй такому состоянию удерживать тебя. — Это последнее, чего я хочу. Я уже причинил ей достаточно боли.

Она вскидывает голову, прежде чем ее лицо вытягивается.

— Нет, я совсем не это имела в виду. Я… я думаю, я не знаю, что я имею в виду.

Наверное, сейчас самое подходящее время поговорить о том, что не давало мне покоя с тех пор, как я посетил доктора.

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы поговорить с кем-нибудь? С доктором, например?

— Доктор? Зачем? Я в порядке. — И она тоже защищается. Почему она так защищается? — Я абсолютно здорова.

— Я имею в виду, с кем-нибудь поговорить о том, что произошло. Там, в лагере. А еще я не помню того дерьма, что было в хижине. Для тебя, должно быть, это было тяжело. Может быть, доктор поможет тебе справиться с этим. Я хочу этого для тебя.

По крайней мере, теперь она не избегает смотреть на меня, одаривая нежной улыбкой, которая озаряет ее лицо.

— Это так мило с твоей стороны беспокоиться обо мне, но, честно говоря, все было не так уж плохо. Я справляюсь с этим. И я знаю, что ничего из того, что ты делал, когда был Ривером, на самом деле не исходило от тебя.

То, как она это говорит, привлекает мое внимание. Это звучит так, как будто она часто говорила себе. Что-то, что она запомнила. Это то, во что ей нужно верить?

— Что он сделал? — Спрашиваю я, озвучивая самый важный и громкий вопрос, тот, который не дает мне спать по ночам. — Ривер. Я лежал здесь, представлял всякое дерьмо, от которого у меня скручивало живот. И я боюсь, что даже это и близко не сравнится с тем, через что тебе пришлось пройти.

— Честно говоря, он не так уж много со мной сделал. Я имею в виду, иногда ты вел себя немного по-другому, но есть причина, по которой мне потребовалось так много времени, чтобы понять, что с тобой что-то не так. Я просто подумала, что у тебя перепады настроения, что-то в этом роде. — Она разрезает курицу, как будто в этом нет ничего особенного. Интересно, сколько раз это случалось? Сколько раз ей приходилось оправдываться меня?

— В любом случае, — продолжает она со вздохом, — большую часть времени дело было не столько в том, что он делал, сколько в том, что он говорил.

Волосы у меня на затылке встают дыбом, когда я наблюдаю за ней, ожидая подсказки, объясняющей, на что она намекает. В конце концов, я устал ждать.

— Что он тебе говорил? — выпаливаю я.

— Не важно. — Она изо всех сил пытается казаться беззаботной, но я знаю ее лучше, чем она сама себя.

Несколько секунд я наблюдаю, как она перекладывает еду на своей тарелке. Это предлог, чтобы не смотреть на меня. Я люблю ее, но сейчас меня начинает это раздражать.

— Я не сломаюсь из-за того, что ты мне скажешь, — бормочу я, перекладывая еду на своей тарелке так, как это делает она. — Что он значит?

Ее плечи поднимаются и опускаются в глубоком вздохе, который она медленно выпускает.

— Это значит то, что я сказала.

— Тебе не нужно беспокоиться, что ты заденешь мои чувства или что-то в этом роде. Я справлюсь с этим. И я должен знать, что… что я с тобой сделал. — Черт, это тяжело. Часть меня знает, что это не я причинил ей боль, но я также не хочу прятаться за этим оправданием. Я не какой-нибудь слабак, который не может признать свои ошибки.