Мила рассмеялась и села за руль.

До имения Романова мы доехали ожидаемо быстро. Охрана у главных ворот меня узнала, поэтому без разговоров пропустили машину. Мила подвезла меня к самому крыльцу дома кесаря и сказала:

— Я немного отъеду и буду ждать.

Кивнув, я покинул салон, забежал на крыльцо и вошёл в дом. Там меня сразу же встретила прислуга и, как и охрана, не говоря ни слова, проводила к Александру Петровичу. И это всеобщее молчание сильно добавляло нервозности.

Романова разместили в его покоях. Он лежал на кровати и выглядел как дряхлый старик: лицо не просто осунулось, оно словно высохло — кожа на нём разве что не потрескалась и приобрела совсем уж неживой болотно-серый цвет. Глаза были закрыты, и казалось, что кесарь не дышит.

Рядом с Александром Петровичем на стуле сидел мой старый знакомый — Елизар Тимофеевич, лекарь Зотовых. Он двумя руками держал кесаря за левую ладонь и был невероятно напряжён. Метрах в трёх от кровати стоял диван, на котором расположились трое незнакомых мне мужчин: два орка и человек. Все они возрастом были примерно как Елизар Тимофеевич — видимо, тоже были лекари.

С другой стороны от кровати на стуле сидел Иван Иванович. Заметив, что я вошёл, он встал, подошёл ко мне и крепко меня обнял. И тоже молча. Я очень хотел справиться о состоянии Александра Петровича, но вот это всеобщее молчание — оно меня смутило, и я пока не решался произнести ни слова.

Тем временем Елизар Тимофеевич встал и кивнул одному из сидящих на диване мужчин. Тот быстро поднялся, подошёл к кровати, принял ладонь Романова из рук лекаря Зотовых и сел на стул. А Елизар Тимофеевич отошёл буквально пару метров от кровати, тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Похоже, приводил себя в чувство. А я всё же решился шёпотом обратиться к Милютину.

— Что с Александром Петровичем? — спросил я.

— Вы можете говорить в полный голос, молодой человек, — неожиданно громко произнёс открывший глаза Елизар Тимофеевич. — Александру Петровичу это не доставит никаких проблем.

— Что с ним? — повторил я вопрос.

Лекарь вздохнул и выдержал паузу, словно пытался подобрать правильные слова для того, чтобы подробно описать состояние кесаря, но потом решил ограничиться всего тремя и сказал:

— Искра почти угасла.

— Сильнейшие маги поддерживают её, — добавил Милютин. — Но делать это очень сложно. Какая-то неведомая сила вытягивает через Александра Петровича всю энергию из лекарей. Даже Елизар Тимофеевич сейчас чуть более получаса продержался.

— И речь сейчас идёт лишь о поддержании Александра Петровича в том состоянии, в котором он находится, — снова взял слово лекарь Зотовых. — О том, чтобы как-то это состояние улучшить, мы даже и не думаем. Сейчас главное — поддерживать Искру.

— Настолько сильное на нём заклятие? — уточнил я.

— Это не заклятие, — ответил Елизар Тимофеевич. — Любое, даже самое сильное заклятие, мы бы уже давно сняли. Это вообще непонятно, что такое. Какая-то сила будто заполнила Его Сиятельство и не даёт нам с ним работать, помочь ему. Мы с огромным трудом пробиваемся через неё, чтобы не дать Искре Александра Петровича погаснуть, но это всё, что мы пока можем сделать. Если бы мы знали, что это за сила, мы бы хоть начали копать в нужном направлении, но мы вообще не понимаем, с чем столкнулись. Никто из нас до этого никогда не встречался ни с чем подобным. Эта сила, она словно живая, такое ощущение, будто кто-то вселился в Александра Петровича и пытается его уничтожить изнутри.

— Так и есть, — сказал я. — И вы эту силу никак из него не вытащите, потому что Александр Петрович сам её в себе держит.

— Может, ты нам расскажешь, что у вас там произошло? — спросил Милютин. — Мне доложили, что вы с Александром Петровичем вместе попали в иллюзию, созданную зеркалом Монтесумы. Что случилось там внутри?

— Рассказ займёт слишком много времени, Иван Иванович, — ответил я. — Там произошло очень много всего, и я обязательно вам обо всём расскажу, попозже. А сейчас, мне кажется, я знаю, что надо делать.

На самом деле я ничего не знал — я лишь предполагал, что это может помочь, вспомнив старую поговорку, что клин надо вышибать клином. Не то чтобы она здесь сильно подходила, но почему-то я вспомнил именно её. Это был огромнейший риск, мне было страшно, хотелось хоть с кем-нибудь посоветоваться. Но кто мог дать мне совет? Никто!

Собравшись духом, я подошёл к Романову, достал из кармана Кохинур и аккуратно развернул платок. За прошедшее время Великий артефакт ничуть не изменился: он почти не излучал света, а внутри его всё так же мерцал небольшой, едва заметный розоватый огонёк.

Я осторожно взял Александра Петровича за левую ладонь и обратился к лекарю, державшему её в руках:

— Отпустите её.

Лекарь тут же посмотрел на Милютина и после того, как Иван Иванович утвердительно кивнул, отпустил руку кесаря. Я повернул кисть Александра Петровича ладонью вверх и вложил в неё Великий артефакт. Для верности сжал пальцы Романова, чтобы бриллиант не вывалился.

Первые секунды, возможно, даже примерно половину минуты, ничего не происходило. Я уже даже начал нервничать, но потом Кохинур всё же начал проявлять активность. Сначала маленький розовый огонёк внутри бриллианта стал увеличиваться и менять цвет — он в какой-то момент стал почти алым, а потом он вдруг вспыхнул, да так ярко, что несколько секунд я видел перед глазами лишь яркие круги, словно на электросварку в упор посмотрел.

Но потихоньку зрение ко мне вернулось, и я заметил, что бриллиант снова изменил цвет: он стал таким, каким я всегда видел его у Эджертона — практически прозрачным. И он светился! С каждой секундой всё ярче и ярче, а потом это свечение перешло на ладонь Александра Петровича, охватило всю руку и волной пошло по кесарю. А когда оно полностью охватило Романова, он резко дёрнулся. После этого свечение быстро угасло, сиял лишь Кохинур, а Александр Петрович… задышал.

Он дышал! Слабо, еле заметно, но дышал. Сила Великого артефакта вернулась домой — в бриллиант, и она больше не мешала Романову восстанавливаться. У Александра Петровича начал меняться цвет лица. Конечно, румянец у него сразу же не проступил, но было видно, что процесс пошёл. И видно это было не только мне.

Все лекари и Милютин подошли к кровати и смотрели на кесаря, затаив дыхание, словно не верили своим глазам. Елизар Тимофеевич осторожно взял Александра Петровича за левую руку, и тут же его глаза округлились от удивления.

— Искра! — воскликнул лекарь. — Искра Александра Петровича больше не нуждается в поддержке!

И тут я наконец-то выдохнул и почувствовал, как ноги становятся ватными — так бывает, когда тебя отпускает сильнейший стресс.

— И как скоро он восстановится? — спросил я у Елизара Тимофеевича, присев на стул.

— Не знаю, — ответил лекарь. — Ему нужно поспать. Желательно часов двенадцать, а лучше сутки. А может, и трое. Но это уже вопрос времени. Самое страшное позади. За него теперь можно не переживать.

— Значит, не будем, если можно, — ответил я и улыбнулся.

Елизар Тимофеевич тоже ответил мне улыбкой, после чего указал на мою щёку и сказал:

— Разрешите? Здесь дело одной минуты.

— Ну если Вас не затруднит, то я не откажусь.

Лекарь действительно управился за минуту; видимо, при его уровне и навыке выправить мне лицо — это как мне от пола пятьдесят раз отжаться. И то, я в минуту бы уложился, но сил потратил бы явно больше.

Я поблагодарил Елизара Тимофеевича, встал со стула и обратился к Ивану Ивановичу:

— Пожалуйста, позвоните мне, как Александр Петрович придёт в себя.

— Непременно! — пообещал Милютин. — И спасибо тебе за то, что спас ему жизнь.

— Несколько часов назад он спас жизнь мне, — ответил я и, попрощавшись со всеми, направился к выходу.

— Ваше сиятельство! — крикнул мне в спину кто-то из лекарей. — Ваш артефакт!

— Это не мой артефакт, — ответил я, обернувшись, и, поймав на себе удивлённые взгляды, добавил: — Это артефакт Александра Петровича.