Нечто подобное творилось и на море, где на якорях стояли транспортные корабли. С них раздавались не менее истошные вопли. Матросы гроздьями свисали с мачт, а затем бросались вниз и разбивались насмерть. Другие прыгали за борт. Кто-то пытался укрыться в трюме.

Из-за охватившего флот безумия на одном из кораблей вспыхнул огонь. Чуть позже, добравшись до крюйт-камеры, он воспламенил хранящийся там порох. Рвануло так, что горящими частями корабля накрыло все остальные суда. Досталось и флагману, на который с неба обрушились многочисленные горящие деревяшки.

А посреди всего этого ада стоял и улыбался юнец. Устало протирая лицо рукавом, он что-то бормотал:

— … Кстати, а где у нас старина крымский хан? Пока жив этот урод задание все равно не зачтут…

[1] Якше, биг якше — хорошо, очень хорошо

[2] Бэтю — обычно мешочек, где хранится исламский артефакт — слова из священного Корана, иная святыня. Аналог христианской ладанки.

-//-//-

Ровная, как доска, степь раскинулась в десятки верст в обе стороны. Ни горки, ни деревца, не за что было зацепиться глазу. В воздух стоял тяжелый удушающий смрад, в котором многое смешалось: и вонь дерьма, и сладковатый запах жареной человеческой плоти, и горький дым сгоревшей травы. Повсюду, куда бы ни падал взгляд, плотным слоем лежали скрюченные обгоревшие тела воинов, черные, как смоль туши лошадей. Огромное кладбище непогребенных…

Прямо по телам брели двое — крупный, кряжистый с черными, как смоль, волосами и невысокий, худой — дядя и племянник, служившие обозниками в русском войске. Через плечо у каждого была перекинута сума, куда они складывали свои находки-трофеи.

— Дай Господь здоровья батюшке воеводе. Не забывает и про нас, простых обозников, — мужчина оторвал взгляд от очередного покойника, больше напоминавшего кусок жаркого на вертеле, чем человеческое тело. — Понимает, что и нам с войны нужно немного добычу привезти. Правда, взять-то тут особо и нечего. Все в головешки превратилось… Племяш, нашел чаво? — крикнул он в сторону юноши лет шестнадцати-семнадцати, что палкой переворачивал здоровенный труп. — Похвастаешься родному дядьке? У мине вона совсем пусто. Слезы одни… Надо было нам на северное поле идтить, где янычары лежат. Вот тама, сказывают людишки, добычи осталось видимо-невидимо.

Лукавил дядька. Здесь он неплохо прибарахлился. С покойников осман хорошо вещичек собрал: не золото, конечно, но серебришко и медяков добыл. Османских акче примерно с полдесятка нашел, что на русский манер будет рублей пять. Дома корову с телком можно будет купить, добротный дом справить. А еще столько покойников на поле оставалось, что дух захватывал. Так что нечего ему Бога гневить, хорошую добычу взял.

— Взял малехо дядько Гнат, — тут же отозвался его племянник, вытаскивая из-за пазухи небольшой мешочек с чем-то звенящим. — Цепочка светлая! Исчо два перстенька! О! Дядько, пистоль исчо есть! — парнишка резко нагнулся и с радостным видом потянул из-под обгоревшего тряпья массивный пистоль с серебряными насечками. Хороший трофей. Такой на рынке с руками оторвут. — Пистоль! У миня теперича пистоль будет!

Мужчина резво подскочил к нему и вырвал из его рук находку. Племянник тут же обиженно вскинул голову. Мол, отдай назад! Мое ведь!

— Не гунди, племяш! Ни к чему тобе такой пистоль. Кто из больших людей увидит, все равно себе заберет. У меня же сохранней будет. Домой возвернемся, продам, и тобе что-нибудь перепадет, — парнишка скорчил удивлённое лицо, не поняв слова про «что-нибудь». Ведь, пистолет его, а, значит, и вес деньги его. — Мне тоже доля положена. А ты как думал? Я за тобой присматриваю, кормлю, защищаю. Матушке твоей обещал. Вот за то малую деньгу возьму… Ладно, хватит балакать. Ни одной годной брони исчо не нашли! У рок от нашего сотника на день таков: одна бронь ала кольчужка с двоих воев. Дальше искать надо…

Племянника не нужно было упрашивать. Он уже выискивал глазами труп османа побогаче. Хотя среди гари и сажи искать трофеи было не просто.

— А для чаво кольчужки и брони искать?

— Дурень что ли? Посмотри, как наши вои одеты. Почитай, у каждого пятого не кольчуга, а суконный тигеляй с конским волосом изнутри. Воевода же все доспехи и кольчуги соберет у осман и государыне поднесет. Мол, для русского воинства собрал.

Дядя с племянником бродили почти до самого заката солнца. Уже темнеть начало, мужчина кряхтеть начал.

— Хватит, племяш! В лагерь пора. Урок сделали. Две кольчуги с бархатцами добыли, — махнул рукой дядя, вскидывая на плечо тяжелую суму. Не мало весили кольчуги. Пусть горелые, прокопченные, с виду неказистые. Но их немного песочком почистить, тряпочкой потереть, сразу серебром сверкать начнет. — Ружью брось! Не годное! Ложе разбито, ствол погнут. Нет от него никакого толка. По слову воеводы и копейки за такое не дадут.

Так, тяжело нагруженные, они и побрели к русскому лагерю. До ночи нужно было сдать добычу наказным людям, свое разобрать по закуткам, наконец, повечерять тоже.

Пока шли к лагерю, разговаривали. Дядя все уму-разуму племянника учил, военные хитрости и премудрости передавал, опытом делился. Ведь, не первый это у него уже поход был. А вьюнош совсем зеленый, только в этом годы и стал новиком.

— … Эх, Кузька, не видывал еще ты настоящей-то войны. Помниться в прошлом годе тоже на крымчаков ходили, — горестно вздыхая, ударился в воспоминания воин. — Тогда совсем беда была. Пить нечего, еда в сухое горло не лезет, кони все пали от безводицы. Крымчаки возле нас цельными днями кружат и стрелы пускают. Цельные дни, Кузька! Пустят по десятку стрел и скачут обратно, а на их место другие прискачут. А ты сидишь и не знаешь, когда твоя стрела прилетит. Вот тогда меня и нашла стрела, — он почесал предплечье, старя рана на котором до сих пор еще ныла. В непогоду же совсем плохо становилось. Ни взять ничего, не поднять нельзя было. Руку тогда на веревочку подвязывал и так ходил… — А нонче не война, название одно. Плюнуть и растереть. Праздник один. То цельный день в лагере сидим и от врага ховаемся, то ходим и с трупов добычу собираем. Ни тебе серьезной драки, ни стрел и пуль. Прелесть одна так воевать… А все почему⁈ — мужик понизил голос и таинственно улыбнулся. После, когда племянник начал уже приплясывать от нетерпения, важно поднял корявый палец вверх и продолжил. — Все потому, что послал нам Господь святого человека…

У Кузьмы даже челюсть отвисла при таких словах. Много он про того чудного человека, что в лагере у них жил, слышал. И колдуном его называли, и ведуном, и магом, и даже самим врагом человеческим. А вот святым человеком его еще никто не называл.

— Как же так, дядько Гнат? Он же человеков видимо-невидимо пожег! — юноша в подтверждение своих слов даже пнул по очередному угольно черному телу, что подвернулось ему под ногу. — Тут же цельная тьма грехов будет. Такое и не отмолишь. Да вона… батюшка Лексей сказывал, что большой грех на том человеке лежит.

Дядька в ответ закряхтел. Засмеялся, значит. Такой уж него смех был — скрипучий, словно старая арба несмазанной едет.

— Дурень ты, Кузьяка, как есть дурень! Вроде вырос уже. Орясина целая. Уд вона, как у жеребца, скоро женихаться станешь. В голове же, как были опилки, так и остались, — мужичок выразительно постучал по своей голове. — Нежто не понимаешь? Святой он человек! Конечно святой! Погляди, кто на поле лежит? Кто тама? — рукой он обвел степь, покрытую плотным слоем обгоревших трупов людей и лошадей. Кто знает, сколько там лежало. На глазок, вроде, тысяч пятьдесят будет. Может и больше. — Скажу тебе! То басурмане, что в неправильного Бога веруют! То нехристи! Если бы не Святой Митюшенька (люди уже и имя Дмитрию ласково сократили), то никого бы из нас в живых не было. Тебя бы, дурня, тоже не было! Мать бы убивалась, что ее родную кровиночку в степях загубили. Мы же христианские души. Получается, Святой Митюшенька многие тысячи православных душ спас от тяжкой смерти. Святой он! Понял! Не тебе, сопливому дурню, на него хулу возводить!