— Что-то я сильно размечтался. Мне ведь вода все равно нужна будет. А где в степи я ее найду? Крымчаки будут колодцы засыпать, источники травить… Хотя мне какая разница? Сделаю спирт из отравленной воды. Еще лучше гореть станет.
Тучи сгущаются
-//-//-
Письмо боярина Василия Голицына государыне царевне-регенту Софье Алексеевне.
'Доброго тебе здравия, орлица моя, Софьюшка. Вот уже, почитай, цельных восемь седьмиц не видел твоих ясных очей, не слышал твое журчащего голоса, не касался твоих шелковистых волос. Истомилась весь, как и словами не описать. Мочи нет, как тебя видеть хочется.
Каждый день вспоминаю тебя, когда прикасаюсь к груди, где у самого моего сердца хранится твой локон волос. Знаю, что оборонит он меня от любой опасности: и от басурманской стрелы, и от вражьего умысла. Касаюсь локона и становиться на моей душе хорошо. Тепло разливается в груди, словно нахожусь я подле тебя, душа моя.
…В сем месте моего послания буду томить тебя скучными подробностями нашего похода на крымчака. Ибо ты государыня и должна будешь держать ответ перед боярами в Думе и своими завистниками.
Все спрашивателям, Софьшка, ответствуй, что русское воинство идет на врага своим чередом. По городкам и острогам, что стоят на засечных линиях, принимаем новых воев — и конных, и пеших. Идут к нам и самовольные охотники из разоренных деревень, что хотят с крымчаком поквитаться. Почитая, вся Русь встает. Большая сила собирается. Даст Бог, прихлопнем басурман, как таракашек-букашек. Мокрого места от них не останется.
Из степи доходят до нас тревожные вести, что крымчаки хотят траву жечь и источники с колодцами травить и засыпать. Токмо нет у меня веры таким вестям. Ведь крымчак не дурень, и не станет степь поджигать, лишая своих коней пропитания. Как после он будет свои табуны кормить? Так я всем рассказчикам этих небылиц и сказал, душа моя! Разумею, что крымский хан будет нас со войском у Перекопа поджидать и станет силой мериться. Селим II гордый и не станет искать нечистой победы.
… В крайних строках моего послания, душа моя, хочу поведать тебе кое о чем диковинном. Знаю, что большая ты, Софья, охотница до всяких странностей и диковинных историй. Неспроста ведь у себя по большим праздникам собираешь всяких богомольных бабок, юродивых и калик-перехожих, чтобы про странности всякие послушать. Случилось у нас в пути пара таких случаев, которым не грех подивиться.
В первом разе, как раз на Ивана Капустника, цельную ночь что-то у одной речушки шумело, рычало и гремело. Сильное зарево на все небо видно было. Людишки по утру ходили туда, ни единой живой души не нашли. Рассказывали, что весь берег был перепахан. Везде кострища, всякой мелкой птицы и зверья побито много было. Батюшка, что при войске обретается, сказал про чертей. Мол, ночами черти загулы устраивают. В войске же слух пошел про ведьмин шабаш…'.
-//-//-
День клонился к концу. Огромный солнечный диск оранжевого цвета завис над раскаленной степью, вот-вот собираясь нырнуть за горизонт. С десяток стреноженных невзрачных лошадок медленно бродили по склону оврага, выискивая ртами пучок не высохшей зеленой травки.
— … Ахметка, за лошадьми лучше смотри. Проспишь волка, прямо здесь в степи и останешься. Лошадь для воина это вся его жизнь, — важно вещал крупный смуглый крымчак, полулежа у догоравшего костра на мягкой кошме. Перед ним на корточках сидел невысокий юноша, жадно ловящий каждое слово бывалого воина. — Настоящий воин, как говорил мой отец, его отец и его отец, лишь два раза чувствует ногами землю. Первый раз когда, когда после рождения его ставят на землю. А второй раз после смерти, когда находит в земле покой. Все остальное время воин проводит на коне…
У юнца округлились от удивления глаза. Поерзав, он не стерпел и спросил:
— Абзи[1], как так, все время на коне? Вообще, не слезать?
Ему, конечно, хотелось стать великим воином, быть богатым и известным, чтобы в каждом селении тебя встречали с почетом, усаживали на белую кошму и подносили пиалу с кумысом и отрезали самый жирный кусок жареной баранины. Только он хотел и другого — бегать по траве, плавать на перегонки с товарищами по речке, видеться с одной девчонкой из соседнего селения… Как же все это делать на коне?
— Настоящий воин все может делать на коне, — с важным видом повторил воин, поглаживая свою жидкую бороденку. Между делом кивнул юнцу на почти потухший костер. Мол, почему не следишь. Еще принеси сухих кизяков, чтобы запас был. Им ведь всю ночь здесь сидеть, сторожить русских. — Даже девок охаживать с коня нужно. Только так мужская сила будет крепнуть. Тогда неутомим будешь в этом деле, как хороший жеребец будешь… — оскалился крымчак, показывая жестами, что имел ввиду. — Одни сыновья после того рождаться будут. На земле же жены тебе девок приносить станут.
После этих слов воин сплюнул, вспомни, что у него самого одни дочери в семье были.
— Ничего, Ахметка. Скоро урус обратно в его леса погоним, покажу тебе, как девок с коня охаживать нужно. Чай не пробовал еще бабью сладость? — ухмыльнулся дядя, кивая покрасневшему подростку. — Вижу, что не пробовал. Научу. Уруские бабы хороши. Белые, полные, с густыми волосами… и пахнут травами.Ах, — причмокнул он губами, вспоминая что-то, только ему известное. И судя по довольному выражению лица, воспоминания эти были довольно сладостными. — Не то что наши девки — костлявые, маленькие, черные и пропахшие дымом и жиром. Тьфу! — вновь сплюнул. — Найдем тебе самую… — руками крымчак начал описывать в воздухе нечто гитарообразное с большими бедрами и мощной грудью.
В этот момент из степи донеслось тихое, еле слышное, ржание лошадей. Оба тут же вскочили и начали шустро тушить костер. Похоже, началось. Русские к реке вышли.
— Ахметка, скачи к Туруп-баю. Передай, что русские у реки. Я же начну степь жечь…
-//-//-
Огромные клубы иссиня-черного дыма заволокли весь горизонт. Они ползли по над горящей степью, затем подхватывались сухим ветром и уже поднимались к самому небу. Дышалось с трудом уже за пять — шесть верст. После каждого глотка воздуха нападал такой сильный кашель, что хотелось выплюнуть свои легкие вместе с остальными внутренностями.
— Ни хера себе встреча! — присвистнул Дмитрий, привставая на стременах, чтобы осмотреться по сторонам. Везде, куда только падал его взгляд, стоял плотный черный дым, через который с трудом проглядывалось солнце. Казалось, посреди дня на землю опустилась самая настоящая тьма. Многие даже креститься начали. — Жуткова-то.
Оказалось, их тут уже давно ждали и хорошо приготовились. Кое-где на той стороне реки были видны небольшие группы всадников, скакавшие по берегу с горящими факелами и поджигавшие сухую травы. Та мгновенно занималась, с треском начиная испускать чадящий дым.
— Ну, Димон, ты и попал в переделку, — его настроение, и так бывшее не самым радостным, вообще, упало «ниже плинтуса». Шансы на удачное выполнение миссии таяли просто на глазах. — Точно задница… Не прибавить, ни убавить. Как тут наступать? Темно, как в ж…е у негра.
Похожие мысли, как оказалось, обуревали и воевод, возглавлявших русские полки. На общем сборе, где Дмитрий скромненько сидел с гусиным пером в руке, все, как один, высказались за «осторожность». Мол, не следует лезть в горящие крымские степи очертя голову без разведки. Нужно немного выждать, дать войскам отдохнуть после тяжелого перехода, подумать о запасах воды. Только главный воевода Голицын уперся, настаивая на немедленно выступлении к Перекопу.
— … Все мы роту[2] давали, что крымчака будем бить не жалея себя, что отомстим за разоренные русские земли и угнанных в рабство православных. А сейчас? В кусты⁈ — с пафосом восклицал Василия Голицын, стоя перед воеводами. — Враг перед нами, за речкой! Нужно лишь перейти реку и догнать его! Что же вы братья? Огонь скоро утихнет и не будет нам преградой. Коней напоем и вперед пойдем. Некуда будет от нас крымчаку деться…
