Бегущих в ужасе людей было уже не остановить. Они уже не были солдатами, превратившись в раздавленную паникой массу. В их головах было только одно — бежать, бежать, скрыться, как можно скорее и забиться в какую-нибудь нору или пещеру.
А на другой стороне поля, где наступали полки Голицына, уже праздновали победу.
— Виктория! Виктория! — радостно орали пушкари, подбрасывая вверх свои шапки. Победа! Победа! — вторили им казаки, размахивая обнаженными саблями. — Ура! Ура! — орали мальчишки-пилоты, еще нее успевшие подняться в воздух. — Виктория!
Голицын все еще с изумлением рассматривал в подзорную трубу бегущего врага. До сих пор никак не мог поверить, что им удалось, толком не сделав ни единого выстрела, опрокинуть знаменитые полки нового строя.
— Все-таки ты точно колдун, — потрясенно проговорил воевода, отрываясь от подзорной трубы. В его взгляде, брошенном на Дмитрия, плескалось искреннее изумление. — Как же так получается? Как они могли испугаться? Я знаю Воротынского, что командовал ими. Это кремень, а не человек. Под его началом опытные наемники, прошедшие в Европе не одну войну. А полки нового строя? А иноземные офицеры? Почему они бежали? Ведь и потерь-то толком не было…
Дмитрий в ответ лишь усмехнулся. Что ему было ответить, если он и сам все видел⁈ Разве только рассказать о психологии средневекового сознания, зашоренного, замкнутого, боящегося всего нового и объявляющее все незнакомое чуждым или сатанинским. Напомнить ему о сожжении Джордано Бруно, которым первым публично высказался о множественности миров во вселенной? Или поведать про бунты в России против посадок картофеля[2] и врачей во время эпидемии холеры[3]? Ответ, по сути, был до смешного прост. Человек этого времени, а нередко и любого другого времени, был неимоверно стоек в преодолении привычных и знакомых ему трудностей и препятствий. Он будет бесконечно терпеть, страдать или бороться ради привычных ему ценностей. С радостью умрет за веру, государя. Однако, выдернутый из привычного ему окружения или поставленный в необычные условия, сразу же теряется. Из-за мифологичности своего сознания все новое в его голове мгновенно приобретает черты невероятного, божественного или дьявольского. Неспроста дьявольским назывались первое огнестрельное оружие, первый воздушный шар, первый самолет, первая подводная лодка,… первое клонированное животное.
Не мог же Дмитрий рассказать Голицыну все это. Поэтому сказал проще:
— За нами правда, воевода. Тот за кем правда, тот и сильнее… Нам осталось совсем чуть-чуть. Пока в Москве не опомнились, пойдем туда…
Ему казалось, что он уже победил. Задание почти выполнено. Еще немного и Сатана отправит его обратно. Наконец, он сможет увидеть дочь. Боже, чего же Голицын ждет⁈ Нужно же на всех порах нестись в Москву.
— Не спеши, колдун. Все успеется. Прежде нужно собрать оружие, порох, добро, что они бросили. Нам все пригодится, -воевода махнул рукой в сторону лагеря, что раскинулся на той стороне поля. — А пока примем по чарке за такую небывалую викторию! Еще внукам будет рассказывать, как сопливыми мальчишками на летающих птицах и казаками в железных повозках целое войско разгромили. Не хмурься, по чуть-чуть примем. Пошли в шатер.
Дмитрий со вздохом последовал за воеводой. Совсем не хотел пить. Знал, что в алкогольном беспамятстве чудить начинает. А этого сейчас совсем не нужно было.
— За викторию! — громко провозгласил Голицын, залпом выпивая из бокала вино.
— За победу, — вяло отозвался парень, с подозрением поглядывая на красную жидкость в кубке. Ничего не поделаешь, придется пить. От таких предложений не отказываются. — За победу…
Выпил. По телу тут же побежала горячая волна. Во рту появился необычный остро-пряный вкус, словно кто-то швырнул перца в вино.
— Что вино твое, воевода, щиплет, — пробормотал Дмитрий, начиная чувствовать в теле какую-то непонятную слабость. Кубок внезапно потяжелел настолько, что пальцы его не смогли удержать. С грохотом выпал и покатился куда-то под лавку. — Черт… Выпил совсем чуть-чуть, а ноги уже не держат…
Покачнулся и сделал шаг назад. Руками уперся в высокую спинку кресла и медленно опустился в него. Даже не сел, а почти лег. Тело стало аморфным, почти без костей.
— Б…ь, траванул что ли меня? — наконец, пришло к Дмитрию понимание происходящего. Он с трудом поднял головы и наткнулся на торжествующий взгляд Голицына. — Вот же ты… падла… За что? Я же тебе… победу принес…
Воевода с иезуитским интересом наблюдал, как Дмитрий все ниже и ниже сползает с кресла. Отвечать не торопился: подлил себе еще вина, с удовольствием пригубил его. Наслаждался.
— Ты слишком многое о себе возомнил, колдун. Ты никто и звать тебя никак, — широко улыбаясь, говорил Голицын. — Больше ты мне не нужен. До монастыря, где держат мою Софьюшку, осталось всего-ничего. К вечеру доберусь. А после уже и в Москву отправимся за троном… Про тебя же скажем, что ты тайными тропами уже туда отправился.
Парень, напрягая последние силы, попробовал приподняться. Бесполезно. Руки его совсем не слушались.
— Без меня… вас же схарчат, — выкрикнул Дмитрий из последних сил, глядя, как воевода покидает шатер. — Вы же все просрете… Уроды… — Голицын так и не обернулся. — Неблагодарные уроды…
Через полуопущенный полог шатра Дмитрий видел, как их войско начинает сворачиваться. С гиканьем помчались всадники. Поднимая пыль, пошла пехота. Шумело уходящее воинство: доносились здравницы воеводе, выкрикивали приказы командиры, орали на коней возницы.
— Походу, все, Димон… — прошептал парень, уперев взгляд в сторону пробивавшегося из-под полога лучика солнца. — Кончился ты… Б…ь! Нужно было эту паскудину еще в Крыму придушить… Сам бы дошел до Москвы… Может никакой Голицын и не нужен был… Может нужно было просто государю об окончании похода доложить… Вдруг, тогда бы все и закончилось…
Мысль об этом заставила его поморщиться.
— А вот теперь можно и напиться, брателло, — усмехнулся парень, понимая, что приходит конец. — Куролесить-то уже поздно… Сейчас-сейчас…
Он чуть пошевелил кисть руки.
Отрава, медленно расползавшаяся по крови, мигом превратилась сладкий-сладкий вишневый ликер… Отрава, ведь тоже жидкость…
[1] Полки нового строя (полки иноземного строя) — особые воинские части русской армии, сформированные на новой организационной форме в ходе военной реформы 1630 — 1632 гг. По сравнению с поместным войском они имели более чёткую структуру, однообразное вооружение и форму одежды, определённую систему иерархии командного состава, проходили систематическое военное обучение. В ходе русско-польских воин середины XVII в. показали высокую боеспособность.
[2] Картофельные бунты в России — массовые выступления удельных и государственных крестьян в 1844–1846 гг. в губерниях Севера, Приуралья и Поволжья, вызванные насильственным введением посадки картофеля. По самым скромным прикидкам в волнениях участвовало более 500 тысяч человек.
[3] Холерные бунты — массовые выступления в крупных городах Российской империи в 1830–1831 гг., во время которых горожане и крестьяне громили больницы, убивали врачей. Люди считали, что врачи специально отравляют воду в колодцах и источниках.
Вот и поставил точки над «и»
-//-//-
ПАНИКА… Как много смыслов, эмоций и посылов несет это слово сведущему человеку. Паника — это несущийся на невидимых крыльях страх. Паника — это ужас, поселившийся в сердцах воинов и простых людей, готовых бежать, куда глаза глядят. Паника — это дикий разгул, разбой, убийства, не разбирая ни старого ни малого, ни мужчины ни женщины.
Огромный город бурлил, напоминая котел с кипящим варевом, и вот-вот грозил «взорваться». Пока еще многочисленные отряды стрельцов и солдат из рот нового строя справлялись с наведением порядка. Где штыками, где пулей и пушками разгоняли бесновавшиеся толпы городской бедноты, нищих и безземельных крестьян, наводнивших Москву. Правда, в некоторые районы города, где прочно обосновались восставшие толпы, они уже не рисковали заходить. Ведущие туда улочки просто перекрывали рогатинами или повозками с порубленными колесами, возле которых ставили крепкие посты солдат с пушками.
