Раевский оглядывается на мои чертыхания.

– Во-во. Я так до студии ехал. По ощущениям, он мне скальп под крести-нолики располосовал.

– Далеко нам еще? – в отчаянии спрашиваю я, в сотый раз убирая грязный хвостишко из-под своего носа.

– Нет, дольше по кольцевой разворачиваться, минут через пять будем на месте, – обнадеживает меня Олег.

Спустя пять минут душераздирающего ора, пять километров моих драгоценных нервов и пять щипучих царапин мы закатываемся во двор, который в народе называют Пентагон.

Ого! Это ж сколько баблишка надо выложить, чтоб сюда переехать?

Не, я не жалуюсь. Я и сама в элитном жилье живу, причем еще со старыми планировками и высоченными потолками. Спасибо дедушке-профессору и бабушке, сумевшей выжить всех соседей. Но Пентагон – это вам не хухры-мухры, тут мусор выносят генералы, на лестничной клетке курят министры, ну и вообще живут крутые шишки.

Не иначе как из трепета перед власть имущими, стоит мне выйти из машины, как звереныш затыкается. Надолго его, правда, не хватает, и когда мы проходим мимо консьержки, он издает такой жалостливый мяв, что нас провожают осуждающим взглядом.

Я не больно-то верчу головой по сторонам, моя забота настойчиво лезет ко мне в ворот, поэтому слушаюсь руки Раевского, которая держит меня за шкирку. Общее впечатление, что Олег принес домой двух дворняг.

Попав в квартиру, животина принимается орать с удвоенной силой. Пока я пытаюсь с минимальным ущербом отцепить ее от себя, Раевский успевает сгрузить мои кофры, снять с меня ботинки и позвонить в зоомагазин в соседнем доме и заказать котенку приданое, обещая щедрые чаевые, если курьер поторопится. Через десять минут мы является обладателями всего: от шампуня и горшков до корма для маленьких котят.

Кот, как истинный представитель своего семейства, мыться очень не хочет и активно выражает свой протест, в связи с чем кожаные получают разной степени тяжести увечья. Сама процедура купания у нас с Раевским происходит на редкость слажено, как у бывалой пары, вырастившей не менее пяти детей. Деловито и молча, за исключением нецензурных слов, мы застирываем оказавшегося приятного персикового цвета котенка и заворачиваем его в полотенце.

Вручив куль с встрепанным котенком Олегу, я пытаюсь оттереть особенно живописные пятна на куртке, которую сняла уже в ванной, и ликвидировать грязь хотя бы на лице. Поглядев на это дело, Раевский говорит:

– Смыла мыть шею под большое декольте нет. Проще искупаться целиком. Я пока отнесу верхнюю одежду в экспресс-химчистку.

Оценив мокрые мыльные круги на куртке, которые сто пудов высохнут с белесым налетом, киваю и, выпроводив мужиков, а кот оказался именно котом, за дверь пытаюсь определить, что еще требует вмешательства. Попутно снимая шмотье, прихожу к выводу, что все не так уж и плохо. Пострадали в основном куртка и футболка. Жить можно.

Куртку уже унес Олег, а футболку я скидываю в раковину, намереваясь ее выполоскать.

– Надень пока…

Я взвизгиваю, представляя какую картину видит Раевский, у которого даже все слова растерялись, и поворачиваюсь к нему спиной. Эля, мать твою! Столько знаков от вселенной о пользе бюстгальтеров и все мимо кассы!

Отвернувшись от Олега понимаю, что сделала еще лучше, ибо стою лицом к зеркалу, в котором отражается ошалевшее от такого подарка лицо Раевского.

Взвизгнув повторно, я прикрываю свои перси руками, но не очень успешно. Гордость Бергманов выпирает ото всюду.

– Я принес тебе футболку, – справляется со слюноотделением Олег, но, кажется, вовсе не собирается выходить. Как приклеенный он стоит в дверях и гипнотизирует мое отражение, судя по направлению взгляда, как раз в том месте, где между пальцев виднеется нежно-розовый ореол соска.

– Ты не пробовал стучать? – возмущаюсь я.

– А зачем? – хрипло спрашивает Раевский. – Тогда бы я ничего интересного не увидел.

Он вешает футболку на крючок и подходит ко мне со спины, по-прежнему не сводя глаз с зеркала. А вот Марк бы ни за что не стал так беспардонно врываться даже в собственную ванную! Раевский тут же демонстрирует еще одно свое отличие от Марка.

Олег кладет свои ладони мне на плечи и нежно скользит ими вдоль рук, пока не накрывает мои кисти. От этой ласки мое сердце начинает колотиться, а один из сосков сжавшись проклёвывается между пальцами, тычась прямо в горячую ладонь Раевского. Я замираю в объятиях, почему-то не в силах нормально возмутиться. Дыхание перехватывает, и во рту пересыхает.

Проведя носом по тонкой царапинке на шее и заставляя меня покрываться мурашками, Раевский мурлыкает мне на ухо:

– Эля, прав был Макс, тебе необходима первая помощь.

Я внезапно чувствую себя трепетной ланью перед облизывающимся серым волком. Только меня наполняет не страх, а легкое волнение. Желания Олега совсем недвусмысленные, и эта откровенность будоражит. Глубинное женское во мне знает, к чему ведут эти поглаживания, поцелуи за ушком, прижимания напрягшимся членом к попке… Знает и отдает телу команду готовиться к захвату, только, увы, не в плане сопротивления. Низ живота тяжелеет, грудь будто наливается, учащается пульс.

Раевский полностью сосредотачивается на скульптуре в его руках, а я смотрю эротическое кино в отражении зеркала. Как и любой фотограф, я – визуал, и сейчас мое сознание словно раздваивается.

Отстраненная его часть оценивает картину как красивую: нежная белокожая и рыжеволосая девушка с распахнутыми блестящими глазами и румянцем закусывает полную нижнюю губу белыми зубками в объятьях сильного мужчины.

А часть сознания примеряет зрелище на себя и находит его возбуждающим. Я вижу и чувствую одновременно, как Раевский сжимает руки поверх моих, крепко, но соизмеряя силу. Сдави он чуть сильнее, и косточки затрещат. Его ладони крупнее моих, и гордость Бергманов в них устраивается вполне уютно, и вовсе не возражает против такого массажа, даже намекает, чтобы хозяйка убрала лишние руки, а именно свои.

Когда одна рука Олега отправляется в поглаживающее путешествие по моему животу, оставляя за собой горячую волну, и, устроившись пониже пупка, приживает меня к телу Раевского сильнее, мое зрение становится тоннельным. Как в подзорную трубу я вижу, что Олег мизинцем проводит под кромкой пояса моих джинсов, заставляя девушку в зеркале напрячь живот и позволить расстегнуть пуговку. Вижу, как Раевский влажно целуя позвонки на шее, второй рукой убирает мои ладошки с груди, и она мягко пружинит, оказавшись на свободе. Вижу, что незнакомка в зеркале, уже упирается в раковину, и чувствую, как Олег проводит кончиком языка от кошачьего местечка между лопаток вверх до основания шеи, вынуждая мое тело выгибаться.

И когда он слегка прикусывает нежную кожу, сильнее вжимаясь в меня членом, я слабею. Так, наверное, чувствуют себя самочки в мире животных перед альфа-самцом.

На границе сознания маячит мысль, что сейчас произойдет что-то непоправимое, но прекрасное, а я, не могу вспомнить, почему же этого не должно произойти, но на помощь рассудку внезапно приходит технический прогресс.

Звук доставленного сообщения на моем телефоне, который выложила из кармана куртки, сопровождается вибрацией о раковину и врезается в ухо отрезвляющим жужжанием. А всплывший текст живо указывает на недопустимость моего поведения. «Элька, я добрался. Сейчас в душ и спать. Вечером позвоню».

По тому, как мгновенно напряглось мое тело, Олег понимает, что банкет окончен.

– Выйди, – прошу я его, отворачиваясь и прикрываясь руками.

Постояв еще минуту, обнимая меня и утихомиривая свои желания, Раевский все же оставляет меня одну.

Заперев дверь на щеколду, я умываю лицо ледяной водой, пытаясь сбить жар тела, лишенного обещанного удовольствия. Вот и не знаю я, чего лишаюсь, а организм воспринимает это болезненно. Но еще острее я сама принимаю факт своей слабости перед Раевским. Как смотреть после такого в глаза Марку? Да, до главного не дошло, но неужели я такая ветреная, что, собираясь замуж за одного, в считанные минуты таю в руках другого? С этим кобелем надо держать ухо востро! Первая помощь, блин! В снимании трусов, не иначе!