Он такой же, как и был. Никто из нас не изменился, и все же мы стоим здесь — чужие друг другу.

Я сглатываю, открывая рот.

— Это касается и твоих губ, — резко говорит она. Я моргаю, с трудом сдерживая насмешку, с которой она начинает говорить. — Единственная причина, по которой я еще не метнула этот нож, заключается в том, что у меня есть к тебе предложение.

Подтрунивая над ней, я слегка киваю, губы под банданой подергиваются.

Она делает шаг ко мне, не опуская оружия. — Мы возвращаемся в подвал. Мы сразимся. Я выиграю.

Не успеваю я и пикнуть, как она внезапно сокращает расстояние между нами. Как бы напоминая мне о ее угрозе, я чувствую, как холодный кончик лезвия грубо прижимается к моему горлу.

— Я выиграю, — продолжает она, обманчиво спокойная, — и ты меня отпустишь.

Я смотрю на нее сверху вниз, на лицо, погруженное в тень.

— А если ты победишь, — она сглатывает, поправляя рукоять кинжала, все еще впивающегося в мою кожу, — я… я тихо вернусь в Илью.

Тишина гудит. Луна падает на нас, наклоняясь, чтобы услышать мой ответ. Я прочищаю горло. — Мне можно говорить, или ты собираешься меня заколоть? — Я склоняю голову ближе к ней, не обращая внимания на жало клинка у моего горла. — Я знаю, как хорошо у тебя это получается.

Она вздыхает через нос. — Можешь говорить, если хочешь принять мое предложение.

— Я и не знал, что ты в том положении, чтобы вести переговоры, — холодно говорю я.

— Ты должен быть благодарен мне за то, что я вообще побеспокоилась.

— И почему же? — бормочу я, срывая бандану с лица. — Почему бы не перерезать мне горло?

Я едва вижу ее лицо, но слышу подавляемую ярость в ее голосе. — Осторожнее с желаниями.

Я подхожу опасно близко. — Ты ведь не можешь этого сделать, правда?

— Тебе, как никому другому, лучше знать, как меня недооценивать, — вздыхает она.

— Так сделай это, Грей.

Стальная вспышка летит к моему животу, оставляя шею обнаженной, за исключением тонкой линии крови, начинающей расцветать там. Она посылает клинок по дуге вверх, намереваясь просунуть его между моих ребер и пронзить сердце, которое когда-то билось для нее.

Но она уже сделала это. Она уже изуродовала ту часть меня, которая еще не превратилась в монстра. Теперь я стою здесь, мозаика человека — все острые края и раздробленные кусочки.

Я ловлю ее запястье, предвидя именно это движение. Она вдыхает, когда я выворачиваю ее руку, давая мне возможность прижаться к ее телу. — Да ладно, — дышу я ей в ухо, — у тебя к этому не лежало сердце.

Сталь бьется о ножны, шипя в тишине.

И снова я смотрю на лезвие, острие которого направлено под челюсть.

Она не брала в руки этот кинжал с тех пор, как вонзила его в шею короля. Я должен был догадаться, что она вытащит его из ножен у меня на боку, и его знакомая закрученная рукоять снова окажется в ее ладони. Достаточно было одного отвлекающего маневра и взмаха вороватых пальцев.

Ее грудь вздымается, сталкиваясь с моей при каждом тяжелом вдохе. — Не думай ни секунды, — шепчет она, — что я не стану твоей смертью.

Она опасна с этим кинжалом в руке. Я видел, на что она способна, когда приставляла его к моему горлу достаточное количество раз, чтобы запомнить толщину лезвия, врезающегося в мою кожу. У моего горла находится то самое оружие, которым убийца пронзил горло моего отца. Удерживаемое ею.

Я слегка улыбаюсь. — Сомневаюсь, что ты сможешь причинить мне еще какой-нибудь вред.

Я чувствую жар ее взгляда, буравящего меня, хотя в лунном свете могу различить лишь теневые черты. И я благодарен за это. Благодарен за то благословение, что не могу видеть ее.

Потому что, когда темнота скрывает эти пылающие голубые глаза, я могу притвориться, что она для меня никто. Просто теневая фигура, которая кажется мне похожей на нее, пахнет как она, говорит как она. Просто незнакомка в этом странном месте, которую я больше никогда не увижу.

Но как только взойдет солнце, проливая свет на мою темную реальность, я больше не смогу притворяться. Не смогу больше красть то, что хочу, когда долг привязывает меня к поводку, таща обратно к моей судьбе.

Но здесь она — никто.

Здесь я — никто.

Здесь мы забыты.

Кинжал дрожит в ее руке, пронзая мою кожу при каждом вздрагивании.

— Я ненавижу тебя, — шепчет она.

Напоминание об отсутствии у нее чувств только подстегивает мою внезапную глупость. Моя внезапная потребность закончить то, что мы начали, независимо от того, насколько обреченным это было с самого начала. Потому что здесь ничто между нами не имеет значения.

Зажав одно из ее запястий в своей ладони, чтобы второй нож не порезал мне кожу, я поднимаю свободную руку к ее лицу. Медленно, мягко, чтобы не испугать ее. Я задерживаю дыхание, сердце колотится в ушах.

Она словно замирает, тает под ощущением моих пальцев, стягивающих платок с ее лица. У нее перехватывает дыхание, ее тело прижимается к моему. Я осматриваю лицо, которое теперь открыто, и не вижу ничего от девушки, о которой я заботился. Девушки, которая убила моего отца. Девушки, которую мне приказали вернуть домой.

Я не вижу ничего из этого, потому что я вообще ничего не вижу.

Она — никто.

Я — никто.

Мы забыты.

И это бессмысленно.

Я аккуратно заправляю прядь волос ей за ухо. Затененную, а не серебряную. Прядь, принадлежащую этой незнакомке, которую я больше никогда не увижу. — Ты обещала стать моей погибелью, — бормочу я, опуская голову достаточно близко, чтобы услышать ее резкий вдох. — Так докажи это.

Ее лицо наклоняется к моему, наши носы соприкасаются. Она так и не опускает кинжал, и острие ее лезвия все еще высасывает кровь из моего горла. — Докажи, — повторяю я, голос тихий. — Ненавидь меня настолько, чтобы я захотел тебя. — Я обхватываю ладонью ее челюсть, чувствуя, как ее глаза прожигают мои. — Разрушь меня.

Наши рты сталкиваются.

Я чувствую отвращение на ее губах, гнев в каждом движении ее языка. Она произносит обещание, оставляя его задерживаться на моих губах. Клятву уничтожить меня. И она уже начала.

Она целует меня крепко, прикусывая губу, чтобы пустить кровь, как кинжал, который она все еще прижимает ко мне. Я крепко сжимаю ее запястье, все еще удерживающее маленький нож, достаточно сильно, чтобы ее ладонь раскрылась, а лезвие шмякнулось на неровную крышу. Освободив ее руку, я поднимаю ее через плечо, проводя ею по своей шее.

Ее пальцы зарываются в мои волосы, а мои впиваются в ее бедра. Я не обращаю внимания на то, что она мне знакома, не обращаю внимания на все свои вопящие чувства. Потому что это чужой человек. Мы никто друг для друга. А это значит, что нам позволено все.

Этот поцелуй глубокий и совсем не нежный. Это предательство. Это горечь. И ничто никогда не было таким сладким на вкус.

Это гибель.

Она внезапно отшатывается, выронив кинжал, который был прижат к моему горлу. Сильно толкнув меня в грудь, она пошатывается, тяжело дыша. Я моргаю в темноте, стараясь не обращать внимания на тяжелый груз обрушившейся на нас реальности.

— Не надо… — выдыхает она. — Никогда больше.

Я облизываю губы, пробуя на вкус струйку крови от ее укуса. Она покачивается на дрожащих ногах, и я наблюдаю, как она сосредоточивает свое внимание на крыше между нами. Клинки лежат забытые у наших ног, подмигивая нам в бледном лунном свете.

Она застывает при виде них. А затем делает выпад.

Я успеваю схватить ее закрученный кинжал прежде, чем она успевает поднять его, заставляя ее довольствоваться ножом, которым она меня поприветствовала. Ее плечи вздымаются, когда она делает еще один шаг от меня, засовывая клинок в ботинок.

Мои губы покалывает от ее вкуса, а руки дрожат от ее ощущения. Я делаю вдох, потрясенный собственными действиями. Шокированный тем, что нашел способ оправдать их. Шокированный тем, что она хотела этого так же сильно, как и я.

Это была ненависть, но это случилось.