И в тот же миг вой хоргов сотряс ночной воздух. Грязной рекой хлынули они из всех щелей подземелья. Мар обернулся и плотоядно оскалился. Хорги неслись на него бурным потоком, а он пошел им навстречу, такой жилистый и одинокий, всё равно что щепка, которую вот-вот поглотит обезумевшее море. Но в походке упыря не чувствовалось обреченности. Это был уверенный шаг того, кто точно знал, что делает.

Первого хорга Мар полоснул по шее когтями, и тот повалился с хрипом, заливаясь черной кровью. Второму впился в горло клыками, рванул что есть мочи с мясом и отбросил прочь, как соломенную куклу. Третьего выпил досуха. Иссушил так, что лицо у того сморщилось, словно у древнего старика.

Упырь намеренно берег время и силы, убивая их быстро, но при этом насыщался так, словно не ел целую вечность. Быстрее нажрешься – быстрее потеряешь себя. Это он знал не понаслышке. А там… убийство станет чем-то естественным и легким. Потому что он будет не он. И не сможет ни понимать, ни контролировать ничего.

Трое хоргов набросились разом, видно, понадеялись взять числом. Дерись он по-обычному, может, и взяли бы. Но в этот раз он не церемонился. Одному свернул шею, второму распорол живот, а третьего вновь опустошил досуха. И замер, переводя дух.

Хорги нападать не торопились, кружили вокруг него, словно стервятники. Перед глазами упыря появились красные вспышки. Мир поблек, сделался серым и безжизненным. Лишь тела хоргов в этой мгле горели багровым огнем крови, словно факелы. Страх и тревога о Харпе отступили, словно отодвинулись во времени. А в груди упыря пробудилась жажда. Слепая, дикая жажда, противиться которой он уже не мог.

В три прыжка Мар настиг очередного хорга и разорвал тому глотку, упиваясь кровью как безумный. Он чувствовал вкус сырого мяса на губах, а на зубах сладко хрустели кости. Нутро полнилось и полнилось кровью, а его действия делались все стремительнее, сильнее, неудержимее.

Он рвал одного хорга за другим. Вырезал их, как волк ягнят. Жажда захлестывала его существо, переливалась через край, слепящая, властная, одуряющая. А мысли в голове всё блекли и блекли, словно под напором жажды обращались в пепел, как хворост в пламени костра. Они таяли, пока не исчезли вовсе…

Глаза упыря налились кровью и почернели, рот перекосился от злобы и нетерпения. Ему хотелось калечить и жрать, дробить кости, высасывать жизнь, рвать на части, уничтожать. Он желал вырывать внутренности, разбивать головы хоргов о камни и лакать кровь, такую терпкую и горячую. Вгрызаться в плоть, упиваясь переполнявшим его неистовством.

Запах и биение крови в телах хоргов приводили его в исступление. Куда подевался тот веселый трогательный Мар, добродушный балагур, милосердный вор? Меж хоргов метался яростный зверь, кровожадный хищник, не ведающий ни сытости, ни жалости и не оставляющий надежды на спасение. Воздев к небу перемазанное кровью лицо, он утробно, почти по-волчьи завыл.

И тогда хорги дрогнули. Кажется, они только-только начинали понимать, с каким противником им довелось столкнуться. Некоторые смятенно попятились, другие же, напротив, злобно оскалились и принялись наступать.

Харпа наблюдала за тем, что творится, не в силах шелохнуться. Ей было не понаслышке известно, как умел драться Мар. Скольких противников он мог одолеть зараз. Но то, что творилось на ее глазах… такого она даже представить не могла.

Трава почернела от хоргской крови. Оторванные головы с застывшими перекошенными мордами катились по траве, как срубленные тыквы. И повсюду тела, тела, тела. Изувеченные, обезображенные, обескровленные, с вываленными внутренностями.

Ей не было жалко хоргов, она боялась за Мара. А то, что она видела, никак не укладывалось в голове. Если в нем крылась такая сила, почему он не показал ее раньше? Почему не проявил себя при извечных стычках со злом? Почему ждал до последнего? Мысль о безумии по-прежнему казалась ей невозможной, как снег летом.

Харпа так увлеклась происходящим, что не заметила, как к ней подобрался особенно наглый и прожорливый хорг. Он укрывался в кустах и неожиданно выпрыгнул сбоку, подмяв девушку под себя, выпустил когти, силясь добраться до горла. Обезображенные ноги Харпы неестественно вывернулись, боль прожгла ее насквозь, изо рта вырвался неистовый крик.

Харпа перехватила уродливые руки, не давая пальцам окончательно сомкнуться у нее на шее. Она была сильна, но хорг тоже попался не из слабых, если среди них вообще водились такие. К тому же рысь-оборотень была ранена.

Хорг почувствовал, что сила на его стороне, и стал наваливаться на Харпу всем своим весом. Злобная перекошенная морда жадно пожирала ее глазами. Из черного рта на Харпу пахнуло смрадом. И так задыхавшаяся, она захрипела и задергалась. Взгляд ее скользнул по земле. Она приметила оброненный сук.

Собравшись с духом, она отняла руку, силясь его нащупать. Хорг изловчился стиснуть ее горло когтями, и в глазах у девушки начало темнеть. Она судорожно открывала рот, тщась вдохнуть, но не могла. Слабеющие пальцы наконец нашли шершавое орудие. Харпа вскинула руку и ударила.

Палка вошла хоргу в шею сбоку. Тот выпучил глаза и задергался. Черная жижа полилась у него изо рта. Харпа попыталась увернуться, чувствуя, что ее и так вот-вот вырвет, но все-таки замарала хоргской кровью и лицо, и рубаху. Неожиданно хорг замер и обмяк. Упершись в его грудь рукой, Харпа свалила его с себя, выдернула палку и, согнувшись пополам, зашлась сиплым лающим кашлем.

Взгляд ее медленно прояснялся. Она ошалело покрутила головой, силясь понять, что произошло, пока она сражалась. Нашла глазами Мара и невольно ахнула.

Упыря окружили все хорги разом. Но Мар не казался загнанным в угол, он безумно улыбался и приглашающе скалился. Хорги взвыли по-звериному и набросились на него.

Упырь тотчас пропал из виду. Скрылся за непроглядной стеной черных тел. Воздух задрожал от дикого рева, визгливых возгласов, предсмертных хрипов. Харпа таращилась на эту шевелящуюся свалку тел, позабыв, что надо дышать. Секунды утекали одна за другой. Свалка двигалась все меньше и меньше, рев и вопли понемногу стихали, пока, наконец, не замерло все.

Харпа подалась вперед, впившись в замершие тела неотрывным взглядом. Сердце колотилось так часто, что она даже не различала стук.

Она много повидала на своем веку, но такое побоище видела впервые. Казалось, здесь сошлись в последнем бою две армии. И невозможно было представить, что армия выступила против одного.

Свалка из тел оставалась недвижной. В носу у бесстрашной воительницы из рысей противно защипало. Взгляд сделался мутным. Харпа в отчаянье закусила губу. «Неужто он погиб, желая спасти меня?» – подумалось ей. В сердце девушки словно ткнули пылающей головней.

Вдруг в телах ей почудилось движение. Словно они оживали, пробуждаясь к жизни, безобразные, пустые мертвецы. Но тут из груды тел вырвалась рука.

Худая, длинная, черная от крови. А следом за ней показалось и тело. Упырь выполз на поверхность, озверело таращась вокруг. Весь мокрый и сколький от крови, точно вывалился из утробы матери. Харпа не смогла сдержать радостный вопль. Упырь замер, блуждающий взор его медленно остановился на ней. Девушка выжидающе уставилась на него в ответ.

Она ждала, что он кинется к ней, как прежде. Спросит, цела ли она, возрадуется, что они выдюжили. Но Мар не шелохнулся. Только голодно потянул носом. Он не видел Харпу. Лишь здоровое тело, в котором кровью стучала жизнь.

Утробно взвыв, Мар озверело бросился прямо на нее. И от этого рева ее кожу словно сковал мороз. Харпа что есть мочи замахнулась, но опоздала. Скорость упыря теперь превышала ее собственную в несколько раз. Он вцепился в палку когтями, рванул изо всех сил и отшвырнул в сторону. Краска отхлынула от девичьих щек. Ей нечем было обороняться и убежать она не могла.

– Мар! Мар, ты что? Это я! – в отчаянье вскричала Харпа.

Но Мар продолжал надвигаться. Исчерна-красные глаза его источали лютую жажду. Вот-вот он набросится на нее и разорвет на части, как только что рвал хоргов. Харпа напряглась, отчаянно собираясь с духом, впилась когтями во влажный дерн.