- Выпустят, – невесело хмыкнула я. – Куда денутся… Если уж я раздела самого сенатора Крайтона, то с собственными родителями как-нибудь договорюсь, Эйми.

- Не хочу, чтобы тебя оскорбляли почём зря. Это моя вина. И мне держать ответ.

- Нет тут ничьей вины. Пожалуйста. Мне нужно пойти одной, – он сопел, как ёж, но всё-таки согласился. Перед тем, как обосноваться в выбранной Крайтоном гостинице мы решили заехать ко мне домой.

Я рассказала Эймери далеко не всё, что случилось за время его отсутствия в моей жизни, отсутствия, которое заняло всего несколько часов, но при этом ощущалось, как целая вечность. Я ещё не поведала ему о внуке и предложении сенатора Крайтона – успеется. А вот о разговоре с Мируком Трошичем, возможно, и вовсе не скажу никогда.

И вот экипаж стоял неподалёку от моего родного дома, имения Флорисов во Флоттервиле. В окнах гостиной горел свет. Нужно было зайти. Не исключено, что там же сейчас находятся и Армаль с его разъярённой матушкой…

…нет, их там не было. И лица подскочивших при моём появлении отца и матери были чуть менее потрясёнными и обеспокоенными, чем следовало бы. Сенатор Крайтон не упускал ничего. Что-то они уже явно знали, и это облегчало мою задачу. Невероятно тяжёлую задачу – сказать им, что я ухожу. Попрощаться и выслушать – всё же Эймери был прав – свою дозу проклятий и оскорблений, как же иначе. Я была готова к этому.

Папа и мама смотрели на меня, взъерошенную, бледную, потрёпанную, смею надеяться, решительную. Коссет стояла в дверях, прижимая к глазам платочек.

- Свадьбы не будет, – сказала я вместо приветствия, ещё раз осознав размах бедствия: заказанный ресторан, разосланные приглашения, платье, цветы и прочее, прочее, прочее… Осознав, что свадьбы действительно не будет вообще никогда, никакой – ведь скверные не могут заключать браки. Пока не могут. Когда он возникнет, этот новый мир, о котором говорил Крайтон? И наступит ли вообще? Каким будет?

На столике лежит свадебная тиара. Не у каждой благородной семьи в Айване есть фамильные тиары, но у семьи Аделарда Флориса она есть. В раннем детстве я мечтала о том, как надену её на самое волшебное для любой маленькой восторженной девочки событие. Но девочка выросла, и всё сложилось по-другому.

- Свадьбы не будет, – повторила я. – Простите меня… впрочем, это не обязательно. Можно не прощать, я очень сильно виновата перед вами, перед Флорисами, может быть, даже перед всем этим миром. Наверное, вы не захотите меня больше видеть, и я… ну… я хотела сказать, что я-то вас люблю, даже если оно так. Вы будете правы. Можете сказать всем, знакомым, родственникам, бабушке, что я умерла, если так будет проще. Я вас люблю, но жить я буду с ним, с Эймери. Так получилось, и я ничего не могу с этим поделать. Он хороший, то есть… он такой, как надо, для меня. Не для вас. И это не ваша вина, что всё так получилось, и не его, а только моя.

Я действительно ничего не могла с этим поделать.

В доме оставалось множество моих вещей, очень нужных вещей, но было немыслимо подниматься наверх, уносить что-то с собой. Разрывая связь с прошлой жизнью, я не чувствовала себя вправе брать хоть что-то. Уходить – так уходить.

А ещё мне вдруг безумно захотелось их обнять, их всех, всех троих.

Мама сидела в кресле, обхватив себя руками, словно спрятавшись за двумя напольными вазами. Папа поднялся с софы и подошёл ко мне, а я съежилась, ожидая, что он ударит меня – ожидая и в то же время предвкушая, потому что так уйти было бы хоть капельку легче.

- Уходи, – сказал отец глухо. – Надо – уходи. И…

Я закрыла глаза, думая только о том, как потом успокоить Эймери и убедить его, что так было правильно.

- Уходи. А потом возвращайся, дура. Ты моя дочь. Моей дочерью и останешься. Что бы не случилось.

- Возвращайся, – тихо сказала мама. Коссет отчётливо всхлипнула.

- Если мы вернёмся, то вместе, – ответила я, всё ещё не открывая глаз. И почувствовала, как отец провел пальцем по моей щеке, стирая очередную предательскую слезинку.

- Разумеется. О, да, вместе, именно вместе, мне есть, что ему сказать, этому хорошему человеку, – прозвучало по меньшей мере кровожадно, но я выдохнула. Почти с облегчением, хотя это слово совершенно не подходило для испытанного мной чувства. Открыла глаза. И обняла отца. И маму. И Коссет.

***

Новый мир, обещанный сенатором Крайтоном, не мог быть грубо и топорно создан за один день – это, очевидно, могло бы попросту сломать старый. У крепкого дома должен быть фундамент, которому надо дать время устояться.

Так что сперва создавался фундамент.

Приюты для скверных, не нужных своим семьям, контроль за скверными, остававшимися в своих семьях – всё это оставалось. Пока. Отдел научной магицины получил финансирование и стал заниматься разработками действительно необходимых лекарств для обладателей особой крови. Условия жизни в приютах менялись, и отныне – я была уверена, потому что теперь сама этим занималась под непосредственным руководством сенатора Крайтона – они были куда более достойными, нежели раньше. Нормальное питание, отремонтированные тёплые помещения, полноценная учебная программа, реализуемая опытными педагогами, и воспитатели по большей части из бывших скверных, уже лишённых дара когда-то раньше, но сохранивших сострадание к таким же детям, какими когда-то были они сами. Или не лишенных дара – если, например, говорить о Ноэль и Дикьене, которые с радостью согласились на такую работу. Леа и Лажена педагогическая стезя не прельщала, впрочем, никто и не думал настаивать.

После ухода из КИЛ и КБД они не стали выёживаться и действительно добрались до поместья Айрилей в Фальбуре, к тому же без особых приключений. Надеюсь, об этой странице из истории их жилища родители Аннет никогда не узнают... Мы встретились с ними в середине июня и с тех пор постоянно поддерживали связь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Делайн я видела один раз, не без участия Корба Крайтона. Несмотря ни на что, освободить её в ближайшие лет десять не было возможности, единственное, что утешало – хотя слово "утешало" было в данном случае слишком громким – то, что в камере заключения её держали одну. Без сокамерников – или как там называются заключенные. В противном случае она вряд ли дожила бы до нашей встречи.

Коротко остриженная, отчего ее синие глаза на исхудавшем лице казались просто огромными, Делайн смотрела на меня, без улыбки, но и без слёз или отчаяния. Лишенная своего опасного дара почти сразу же после ареста, она казалась невесомой, лёгкой, как гусиный пух. На меня – и на Лажена, которого я заставила пойти с собой, предварительно убедившись, что это не Дикьен под иллюзией. Лажену очень тяжело дался этот поход, но Леа пригрозила заставить по-плохому, и он не стал спорить.

- Хотя бы поцелуй её, идиот, – в своей обычной манере выкрикнула ему вслед Леа. Покосилась на невозмутимую Ноэль, как всегда, с кружкой в руках. – Чурбан!

- Тебя не спросили, – пробурчал Тринадцатый. Иногда я тоже его так называю, хотя теперь подобной традиции в приютах Айваны больше никогда не будет.

Мы, трое, помолчали, а потом Лажен осторожно достал из-за пазухи маленького бурого крысёнка. Делайн сложила ладошки ковшиком и благоговейно приняла нового друга. Я посмотрела на неё, на Лажена с застывшим лицом, на нового Ноля – и вышла в коридор.

Мне казалось, я слышу чей-то далёкий голос, звучащий изнутри моей головы:

Пусть болит у лесной куницы, у дикой птицы, у ежа колючего, у мороза трескучего, у мыша летучего, а у тебя не боли, не коли, под копытом коня в пыли, отпусти печали, пусть ветра их качают, пусть ветра их развеют, до небесного луга, до горящего круга, хоровода соцветий, уноси горе ветер…

Впрочем, нет. Никому не надо боли. Пусть и правда ветер унесёт прочь всё плохое и тягостное.

Обосновавшись в небольшом домике на окраине Флаттершайна, мы с Эймери вскоре навестили мать Лиссы Чайти и рассказали ей о судьбе её единственной дочери. Не буду передавать, каким печальным и горьким был этот разговор. Оставлять пожилую нездоровую женщину в одиночестве было ещё более горько. Спустя несколько дней раздумий, разъездов и переговоров на правах съёма к пожилой малье переехала малья Самптия с кошкой Ксютой. Она платила на редкость небольшую арендную плату, а малья Чайти обрела собеседницу в её лице. И когда несколько месяцев спустя, опять же, не без нашего участия, дом мальёка Реджеса перешел к некогда близкой ему женщине, Самптия забрала с собой свою квартирную хозяйку.