Они явились в тот же вечер: блистательный князь Тансю в окружении верных вассалов, среди которых был и Сэйбэй, а с ними очень популярная и недоступная таю — высокооплачиваемая подруга очень богатых мужчин — Окарин, в шелковом кимоно, под пурпурным зонтиком, владычица Тростникового Поля.

Мне не было еще известно — но наша драма в этот момент как раз началась.

После репетиции отец представил меня знатным гостям.

— О! Какое милое дитя! — воскликнула прекрасная Окарин. — Она диво как хороша. Я могла бы поработать с нею, навести блеск и придать естественность, утонченность.

— Боюсь, нам не по силам отблагодарить за вашу милость, — смиренно поклонился мой отец.

— Ах, что вы, оставьте, — это мне следует быть благодарной. Столь блестящий материал для приложения мастерства куда как редок. Отпустите этого ребенка со мной. На один день.

Мое крайнее смущение было заметно каждому.

— Как мило! — засмеялась блестящая таю. — Посмотрите на этот нежный румянец!

Князь Тансю обратил на меня внимание, поманил меня веером, приблизил свое лицо к моему и осторожно вдохнул аромат моих волос.

— Я, пожалуй, обращу свое внимание на этот нежный цветок, — произнес князь. — После того как вы, нежная Окарин, поможете ему вполне распуститься. Целиком полагаюсь на ваш опыт, госпожа. Я настаиваю.

— Как будет угодно блистательному господину, — учтиво поклонилась таю. А мне пред уходом шепнула: — Приходи ко мне утром. Завтра. Не могу дождаться.

— Мы безмерно благодарны, — поклонился отец покидающим нас гостям.

Отец рассказал все деду. Отец был в отчаянии. Он думал о самоубийстве, о бегстве, изгнании. Дед кратко прервал его многословные излияния, пересыпанные цитатами из китайской классики и трагических ролей:

— Это будет крайне полезно.

— Отдать единственного ребенка в обучение куртизанке? — воскликнул отец. — Чтобы подложить в постель влиятельному ценителю едва распустившихся бутонов?

— Это будет крайне полезно, — сухо прервал его дед. — Роли станут жизненнее, опыт наполнит ходульную игру. Внутренние переживания дадут заученным речам полнокровную жизнь.

— Это безжалостно, батюшка! Как вы можете?

— Так и мы здесь не в игры на рыночной площади играем, — сурово ответил дед. — Это Кабуки. Здесь нужно быть более чем подлинным, иначе кто поверит в тебя, раскрашенного как маска и шагу не ступающего без помощи трех помощников из-за тяжести четырех перемен одежды? Пусть идет.

Отец прослезился. И подчинился.

Нужно было посетить баню, расчесать волосы. Меня одели, как подобает приличной девушке. Отец сам собрал мне волосы в прическу и поделился дорогим ароматом.

— Ах, если бы твоя мать была жива…

— Не беспокойтесь, батюшка. Вам не доведется меня стыдиться.

— Твой дедушка безжалостен. — Отец, не замечая этого, привычно изображал лицом одно из классических выражений отчаяния. — Но таков путь нашей семьи. Зритель пожирает нас без остатка. Он хочет нас целиком — плоть, кровь, разум и дух. И так мы жертвуем собой. Ради династии.

Тогда мне еще не было известно, насколько он прав.

Утро встретило меня у ворот Тростникового Поля. Когда ворота его отворились, таю Окарин вышла ко мне в сопровождении Сэйбэя, которого прислал князь охранять нас в прогулках по переполненным разнообразнейшим людом улицам Восточной столицы.

— Как ты прекрасна этим утром, — улыбнулась она мне и поцеловала.

— Отличный наряд, — приятельски кивнул Сэйбэй, коренастый здоровяк в коричневой одежде с гербами князя, с двумя мечами за поясом. — Милые клеточки. Как на доске для игры в го.

Его участие меня тронуло.

— Мы проведем этот день как две подружки, юные девушки, — сказала мне Окарин. — Тебе будет полезно попробовать настоящей жизни вне театра, простой и сдержанной.

— Да, старшая, — мой поклон был ученически низок.

— Как мило, — захлопала таю в ладоши. — Это трогает! Хочется заботиться о тебе, баловать! Так я и поступлю!

И она баловала меня, не жалея сил и средств.

Покупала мне подарки и лакомства. Украшения. Тушь. Узорчатое кимоно. Между прочим, угощала Сэйбэя чаем. Купила мне фарфоровую маску лисы и заставила носить, словно уже праздновали сбор урожая. Она склонялась над моим плечом, и ее жаркое дыхание обжигало.

Так таю Окарин из Тростникового Поля оказалась моей первой тайной любовью и настоящей любовницей. Наше женское знакомство, наши девичьи игры и шепот, прогулки под дождем под одним зонтом и жертвоприношение в храме богини — покровительницы веселых девушек…

А потом, когда Сэйбэя стыдливо отослали, настал наш томный вечер в доме свиданий за игрой в го: она заставила меня раздеться, чтобы играть на клетках моего верхнего кимоно. Потом — острое как поединок чаепитие, уколы флирта и истощающий аромат ее пурпурных одежд и горячий запах кожи перешел в жаркую, глубокую как омут ночь, после которой утром я покинул Ёсивара оглушенным до беспамятства, впервые мужчина, впервые по-настоящему за всю свою недолгую жизнь…

Дома меня встретил дед, всю ночь не сомкнувший глаз у бумажного фонаря. Он встретил и обнял меня:

— Это был хороший урок, внук?

— Да, дедушка. Это был замечательный урок.

Мы сильно рисковали.

Женщины давно не играют ролей в театре Кабуки. Театральные роли исполняют исключительно мужчины: героинь древности, служанок, китайских принцесс, купеческих дочерей. Исполнитель женских ролей обязан следовать принятому образу всегда, даже вне театра. Дома, в бане, наедине с собой. Или хищная критика уличит тебя в неискренности, ложности, смешает с грязью, и разъяренная обманом публика растопчет тебя. Если бы только тебя одного…

Наше семейное дело — женские роли в представлении столичного театра Кабуки. Их играл мой прадед, ныне почивший и когда-то оставивший меч убийцы ради игры воображения, мой великий дед, воздвигший славу нашей фамилии, мой отец, достойный продолжатель, и я — их недостойный ученик. Тень былого величия.

Но я буду учиться. Учиться у всякого, кто сможет мне что-то дать.

Еще несколько раз я брал уроки у прекрасной и искушенной таю Окарин. Это сказалось на моей игре. Мне говорили, что критик Эдозава скупо отмечал, как я расту в мастерстве, что я становлюсь популярен, пусть и благодаря пока исключительно юной свежести.

Князь Тансю почтил нас еще одним посещением и изволил отметить меня личной беседой в своей ложе.

— Вы прекрасно поработали, — сказал князь присутствовавшей в его свите Окарин. — Это замечательно! Естественность, женственность. Вы воистину много сделали! Ведь так, Сэйбэй?

— Это действительно так, господин, — ответил Сэйбэй смущенно. — Прекрасные девушки…

Князь захохотал, прикрыв лицо веером:

— Какая же ты еще деревенщина, Сэйбэй. А вы действительно хороши, «прекрасные девушки». Я вами доволен.

Я и таю почтительно поклонились. Князь, прищурившись, переводил внимательный ищущий взгляд с меня на Окарин и добавил мельком:

— Я, пожалуй, даже ревную…

После чего быстро покинул театр. Окарин, удаляясь вслед за ним, горячо попрощалась со мной и назначила время и место нового сладкого свидания, оглушила меня нежданной радостью, незаслуженной наградой.

Это был последний раз, когда я видел ее…

Я любил мою яростную, нежную и заботливую таю. Но она была прекрасна, она была замешана в придворную жизнь князя Тансю, и это ее сгубило.

Ее нашли утром, в доме свиданий, задушенную поясом ее нижнего кимоно. На подносе остыли три курительные трубки. Кто-то ее убивал, и кто-то смотрел, как ее убивают, — словно кульминационную сцену театрального вечера.

Князь Тансю объявил, что найдет убийцу, и я не поверил ему. Актеру не нужно много доказательств, лишь немного знания человеческих страстей и животной проницательности. Я почему-то мгновенно понял, кто убил ее, и ледяная необратимая ярость пожрала мое горе.

Я снял черный парик, смыл с лица белила и чернение с зубов. Надел мужскую одежду, вытащил из ящика несколько подаренных поклонниками серебряных монет. Пошел в портовый кабак и в одиночестве напился там. До беспамятства.