Я едва не бросился преследовать его — мысль о ящике остановила меня. Я спугнул того, кто сторожил его. Но стоит мне уйти — выйду ли я уже назад из этой чащи, оттуда, где уже сгинули остальные?

Сейчас как закидают стрелами…

Я немедленно вернулся обратно под защиту стен. Впятером здесь было бы удобно отбиваться какое-то время, дерево сырое — так просто не поджечь. Но я тут один. Дверь и пролом в крыше, низкие балки, значит, никаких высоких замахов — меч засядет.

Ожидание нападения было ужаснее самого нападения.

Я провел час в таком ожидании. День перевалил за полдень. Лес был безмолвен. Только крики птиц. Никто из наших так и не появился. Из чужих тоже никто.

Ждут чего-то.

Ночи? Видимо, ночи.

Значит, нужно уходить немедленно, до наступления темноты — ящик следует доставить в Эдо любой ценой. Это главное.

Убиты ли остальные?

Остальные убиты. Нужно смириться.

Я вложил меч в ножны.

Нужно было оставаться вместе со всеми, думал я, привязывая свой походный ящик к денежному. Вставил палку в плетеные лямки и вскинул увесистый ящик на спину — я бы их предостерег, как-то помог. Может быть, спас.

А теперь я их оставляю. Я ими жертвую — вот та любая цена.

Я не легендарный мастер меча, чтобы всерьез рассчитывать победить один шестерых или больше и ждать в засаде.

Но я могу уйти далеко раньше, чем те, кто их утащил в лес, вернутся. Нужно смешаться с путниками на Токайдо и уйти как можно дальше до заката. А там охрана на дороге, гостиницы. Много свидетелей. Не посмеют. Днем — не посмеют.

Я вышел из святилища. Нет, наш носильщик не притворялся, ящик и впрямь неподъемный…

Я широким шагом спустился со склона и влился в редкий поток путников. Вскоре заброшенное святилище, место коварной засады, скрылось за поворотом. Меня пока никто не преследовал.

Я шел и думал.

Кто же может позволить себе травить путников на дороге чудовищно дорогим заморским опиумом? Белый Ямабуси? Тот, если судить по слухам и записям, склонен к прямолинейной кровавой бойне. А тут тихое дело: усыпить, раздеть, связать. Допросить. Подменить. И никто не отличит, что по дороге идет уже не тот отряд. Тихо и мирно. Незаметно. И исчез ящик, и исчезли люди при нем. И никто ничего не видел.

Синоби? Тайные лазутчики Ставки? Еще одно злоумышление против нашего княжества, как уже бывало? Правящий дом делает все, чтобы ослабить удельных князей, без разбора прежних заслуг, — прошлый сёгун разорил, распустил под любыми предлогами и конфисковал земли двух десятков родов, тысячи воинов пошли по миру. Большой и успешный дом Сатоми на юге распустили только за то, что они начали подпирать жердями разваливающиеся стены замка Хиросима, готовые обвалиться им на головы после землетрясения, не дождавшись высочайшего разрешения Ставки на запрошенный ремонт.

Если это тайное дело, мне никто не поможет на этой дороге. Меня не упустят. Догонят. Стоит мне обратиться за помощью, привлечь к себе внимание — и весть обо мне быстро дойдет до человека-паука, затеявшего эту подмену, и меня достанут. Убьют, если найдут, — и на доске с преступлениями Белого Монаха появится еще одно деяние. Или вообще исчезну бесследно.

Впрочем, что со мной там будет, не важно. Ящик — вот что важно. Вернуться в замок? Я вспомнил господина старшего садовника. Он не повернул бы назад.

Среди всех путей выбирай ведущий к смерти, сказал он.

Нужно донести ящик до нашей усадьбы в Эдо. Он нужен господину нашему князю. Да и ближе уже к Эдо.

Я шагал по горной дороге как мог быстро. Шел, пока солнце не закатилось за громоздящийся на полнеба горный склон, пока не выбился из сил.

Тогда я достал из шкатулки для лекарств все, что нужно для прижиганий, запалил огонь и тлеющим шариком моксы, травы для прижиганий на бронзовой игле, прижег себе кожу в точках цзу-сан-ли под коленями. Больно. Но нужно терпеть. Сейчас полегчает.

Полегчало.

И я пошел дальше, несмотря на то что спина от тяжести ящика не разгибалась.

Дорога пустела. Путники останавливались на ночь. По Токайдо не ходят в темноте. Если бы в тот момент дорога не опустела по всей длине, насколько я мог видеть, я бы не решился идти. Я пошел дальше.

Я шел и шел до утра.

Ночью в горах было холодно. Огромная луна над хребтом бросала тяжелый синий свет на дорогу. Я шел один среди ночных теней. Бодрило. Я продержал выматывающий марш до рассвета, никого не встретив. Потом уже брел сколько было сил почти до полудня. Нужно было уйти как можно дальше. Затеряться в дороге.

Я очень устал. Не замечал путников и проезжих верхом — чуть не сбили меня с ног… Краткий отдых на обочине уже не помогал — и я перестал останавливаться, я опасался, что не смогу встать. Прижигания тоже не помогали. Нужно было просто упасть и заснуть — но я не мог себе такого позволить. Не здесь. В гостинице…

Не помню, как я дошел до очередной станции, и не помню, что это была за станция, не помню, как входил за гостиничную ограду и как просил комнату. Проснулся следующим утром на полу. Еле смог сесть. Все тело ломило.

В это время меня можно было убить зубочисткой в ухо. Или просто забрать ящик — я бы, наверное, не заметил. Но ящик был при мне. Не догнали. Или, точнее, пока не догнали…

Это была станция Эдзири. Впереди был перевал Сэтта.

Далеко же я ушел.

Уже темнело, и я понял, что сегодня со станции мне не уйти, — это не мимо пройти в темноте, будет подозрительно, могут остановить, затеять разбирательство. Придется ждать до утра.

Я заказал пищу к себе, отдал смену одежды в стирку и потом просидел в своей комнате почти до поздней ночи, не зажигая огня, едва мог ноги согнуть, — к такому переходу я был непривычен.

Я вынул из своего ящика горшок с сосной — не подмерзла ли после ночного перехода? — но она отлично переносила путешествие, отважное деревце. Осторожно полил водой из бамбуковой фляжки — не стоит сильно размачивать почву в горшке, во время ходьбы деревце может начать раскачиваться и лечь набок. Хвоя не помялась, надломленных веток я не обнаружил. Пусть постоит на воле.

Я сидел в полутьме комнаты, размышляя, как подвязать ветви деревца так, чтобы не изменить контур кроны за остаток путешествия, как загородку в комнату немного отодвинули.

Я продолжал сидеть неподвижно, только глаза прикрыл, чтобы не блестели в темноте, мы так делали очень давно, на передовых постах под стенами осажденного замка Хара в Симабаре. Там это могло спасти жизнь. А что будет сейчас?

Кто-то не мигая смотрел внутрь комнаты.

Я сидел неподвижно.

Похоже, меня догнали.

Хання-Син-Кё лежал на подставке у стены, на поясе у меня был только короткий меч, я чувствовал под пальцами прохладный узор на его бронзовой цубе — я сидел неподвижно.

Потом тот, кто сидел у входа, вздохнул и тихо произнес:

— Господин Исава?

Мое удивление осталось молчаливым.

— Господин Исава? Вы там? Можно я войду? Я один.

Я подобрался и тихо произнес:

— Войди.

Дверь в комнату стукнула, задвинутая за вошедшим.

— Господин Исава, разрешите зажечь огонь?

— Лампа слева от тебя, — произнес я напряженно, стоя на одном колене, готовый к броску.

В темноте он снял бумажный ящик с лампы, трескал кресалом, летели искры. Потом занялся огонек лампы, он поставил ящик обратно — рассеянный бумагой свет залил комнату, и он обернулся.

Это был тот «купеческий приказчик», что следил за нами на станции Симада. Я совсем забыл о нем.

Его звали Итиро, и его послал банк семьи Едоя присмотреть за этим рискованным займом. Не то чтобы он меня убедил, но бумажные деньги у него были надписаны именно от торгового дома Едоя, что в Осаке. Мне доводилось видеть эти деньги, когда господин главный садовник платил курьерам за корзины с луковицами тюльпанов, доставленные из осакского порта.

— Я видел, как их всех убили, — произнес он, сидя предо мной на коленях.

— Как это случилось?