Я слегка опешил от такого предложения. Человека, с сотрясением мозга, возможно, тяжёлым — и транспортировать на внешней подвеске буксировщика? Где вы, авторы инструкций по технике безопасности?..

— А если вырубишься по дороге?

— Да наплевать. — Дима обозначил слабый взмах рукой. — В ложементе или на подвесе — один хрен, в скафандре. Ну, на наблюю в гермошлем — что ж, значит, судьба такая. До «Лагранжа» лететь недолго, перетерплю…

Я прикинул плюсы и минусы этой безумной затеи. Плюсов выходило больше.

— Пожалуй, ты прав, так и поступим. Давай-ка Валер, берём его и грузим. Только смотри, не улети ненароком, лови тебя потом…

На погрузку и крепление пострадавшего к грузовой решётке «омара» ушло минут десять. Леднёв, вопреки моим прогнозам, никуда не улетел, а вот я не избежал этого позора — отлетел от «омара» на страховочном фале метров на десять, после чего пришлось подтягиваться, перебирая фал руками и выслушивая ядовитые советы спутников.

Когда всё было готово, Леднёв прислонил свой шлем к моему.

— Лёш, разреши заглянуть в Дыру, а? — закалённое, особо прочное стекло забрал превосходно проводило звук. — На секундочку всего, только несколько снимков сделаю. А вдруг «зеркало» после этого выброса погасло? Мне это обязательно надо знать, кровь из носу…

Работники Внеземелья, кому по должности положено работать в открытом космосе, с самого начала придерживались неписанного правила — в Пространстве не материться, ни по-русски, ни по-английски, ни на других языках. Только поэтому я удержался от длинной, насквозь нецензурной тирады, оценивающей интеллектуальный уровень и кое-какие грязные привычки собеседника.

— Валер, что-что, а кровь из носу я тебе гарантирую. Вот снимем скафандры — по роже и получишь, и не посмотрю, что ты старше, и вообще учёный! А ещё хоть слово на эту тему услышу — прямо здесь вытряхну тебя из «Кондора» и харю набью! Взлёт через три минуты — живо цепляйся к «омару», и попробуй только провозиться хоть секунду лишнюю!

К моему удивлению, Леднёв никак на угрозы не отреагировал.

— Знаешь, о чём я сейчас думаю? — физиономия за забралом сделалась задумчиво-мечтательной. — Хорошо бы связаться с Землёй и выяснить — не появился ли этот датчик возле того «обруча», что на орбите Луны?

Этого я точно не ожидал.

— Так ты думаешь?..

— И даже уверен. — он не дал мне закончить фразу.- Но доказательств пока нет, извини… Вот бы нам самим туда нырнуть, хоть на «Омаре» — и тогда сразу всё станет ясно. Как ты полагаешь, получится, а?

Конец второй части

Пространство на краю Пояса Астероидов, в колоссальном по размеру районе, именуемом астрономами «область Хильды», было совершенно пустым. Вопреки расхожему представлению о том, что Пояс битком набит каменными и ледяными глыбами, от которых оказавшемуся здесь кораблю пришлось бы уворачиваться, избегая рокового столкновения, среднее расстояние между попадающимися здесь тёмными углеродными астероидами, превышало миллион километров — что более чем вдвое больше расстояния между Землёй и Луной. Так что посторонний наблюдатель, окажись он здесь, с чистой совестью мог бы счесть окружающее пространство абсолютно, первозданно, девственно пустым.

И вот в этой космической, во всех смыслах, пустоте вспыхнула ослепительная точка — вспыхнула, запульсировала, и развернулась в круглое пятно диаметром в несколько десятков метров. Оно то покрывалось отдельными вспышками, то по нему разбегались концентрические световые круги, то возникала рябь — словно кто-то проводил по светлому кружку толстым волосом. Из-за этого у наблюдателя (которого напомним, в реальности там не было) могло бы возникнуть обманчивое впечатление, что пятно, на самом деле, идеально круглое, хаотически пульсирует, то вытягиваясь в разных направлениях, то судорожно сокращаясь и наоборот, расплываясь. И вот, в момент одной из таких пульсаций, из светового пятна — вернее было бы назвать его озером чистого света, разлитого в пустоте — вынырнул космический корабль. Не успел он отдалиться на несколько километров, как выбросившее его пятно стянулось за кормой в ослепительную точку — и погасло. Корабль же продолжил полёт со скоростью, определить величину которой было бы не под силу отсутствующему здесь наблюдателю — ибо всё в мире относительно, и скорость надо отсчитывать, исходя из какого-то внешнего ориентира. Но такового, повторюсь, не нашлось — да и откуда ему взяться в этой пустоте, подсвеченной, только блёстками чудовищно далёких звёзд да маленьким кружочком Солнца? Оно-то как раз было сравнительно недалеко, — по космическим меркам, разумеется — каких-нибудь четыре с небольшим астрономические единицы, о есть отрезка, равного расстоянию от светила до нашей родной Земли.

Но отвлечёмся от астрономических понятий и рассмотрим появившийся практически ниоткуда корабль поближе. Выглядел он довольно неуклюже: плоский здоровенный бублик, к которому в задней части пристыкованы две квадратные в сечении колонны, толстые и коротко обрубленные. Противоположные концы этих колонн (на самом деле, реакторных отсеков планетолёта) упирались в большую прямоугольную секцию корпуса, в торце которой пульсировали зеленоватым светом три круглые дюзы. Сверху и снизу этой секции торчали широкие конструкции, напоминающие кургузые крылышки боевых вертолётов, только вместо дырчатых кассет с НУРами, на них с обеих сторон крепились по четыре длинных тупоносых цилиндра. То есть их должно было быть по четыре — два места верхнем пилоне были пусты, словно пилоны под крылом истребителя-бомбардировщика, израсходовавшего часть боекомплекта. И из-за этого у наблюдателя (отсутствующего здесь, как факт) мог невольно возникнуть вопрос: по каким целям эти то ли ракеты, то ли торпеды могли быть выпущены, и не связано ли это как-то с пропавшим несколько мгновений назад световым пятном?

Вопрос этот — если бы его, конечно, нашлось,кому задать — стал бы далеко не праздным, и свидетельствовал бы о недюжинной проницательности вопрошавшего. Загадочные цилиндры, к слову, носившие подходящее название, «тахионные торпеды», на самом деле имели самое прямое отношение к появлению давешнего светового пятна, через которое корабль (если верить надписи на реакторных колоннах, носившем имя «Заря») и проник в эту глухую область Солнечной Системы.

Всякий, кто имел возможность посмотреть фильм, из которого, несомненно, и было заимствовано это название, отметил бы некоторое сходство кинематографического прототипа и реального космического корабля. Отличий, впрочем, было ничуть не меньше — и реакторные колонны не той формы, и элегантные чаши фотонных отражателей заменил сплюснутый сундук двигательного отсека, и обитаемая, в виде сплюснутого тора, часть корабля, так называемый «бублик», непропорционально велика. А вот ходовой мостик, подсвеченный изнутри огоньками (конструкторы решили не ограничиваться экранами, а дали команде возможность любоваться Космосом собственными глазами) был на своём месте — в передней части «бублика», в носовой части корабля. Даже внутренний интерьер этого мостика напоминал тот, которым могли любоваться зрители фильма — но, в отличие от киношного, в нём царила невесомость. Причина очевидна: отсек мостика находится на внешнем из трёх «слоёв» бублика — неподвижного, в отличие от центрального, жилого, где сила тяжести в шесть десятых земной создаётся при помощи вращения, на обычных орбитальных станциях. Собственно, «бублик» и был такой станцией — только ставшей, по воле конструкторов одним из отсеков нового корабля. Имелся даже стандартный для подобных объектов «космический батут», установленный в «дырке от бублика» — правда, в настоящий момент он не действовал.

Так вот, о мостике. Он был вспомогательным, резервным — основной, расположенный во вращающейся части «бублика», позволял своим обитателям пользоваться всеми благами постоянной силы тяжести. Потому и находились там, по большей части, «взрослые» члены экипажа, включая капитана корабля, Бориса Волынова. Сорокачетырёхлетний космонавт, дважды Герой СССР, занял эту должность, оставив место капитана корабля «Резолюшн». Это была для него уже вторая спасательная миссия в Дальнем Внеземелье. Первую он выполнил как раз на «Резолюшне», вернув домой людей, запертых в изувеченном «Эндеворе», застрявшем в межпланетном пространстве после исчезновения «Лагранжа» — и как раз этот опыт стал решающим аргументом при новом назначении.