— Сорок пять метров. — прозвучало в наушниках. — Всё, хватит.

— Ты же говорил — сорок! — возмутился Леднёв. — Давай ещё немного, а?

— Хватит, сказал! — Дима добавил в голос металла. — Ставь уже свои датчики, и валим отсюда! А будешь препираться — прямо сейчас поднимемся!

Я отвернулся от Диминого «омара» и сделал попытку заглянуть вниз, под лыжи буксировщика. В громоздком «Кондоре» с закреплённым на плечах шлемом это было не слишком удобно — пришлось распустить плечевые ремни, чего, вообще-то, делать категорически не рекомендовалось. То, что я увидел, походило наозеро жидкой, подкрашенной лиловыми чернилами, ртути, по которому расходилась лёгкой рябью. Пресловутый «альфа-ритм» в его сиянии терялся совершенно; блеск поверхности — на самом деле, тонкой плёнки образованной сложной комбинацией энергетических полей — слепил глаза, смотреть на него без светофильтров было почти невозможно. Но мне было не до красот — буксировщик завис метрах в трёх от вертикальной ледяной стены, повернувшись к ней левым бортом, где на грузовой решётке висел Леднёв. Дима, пред тем, как начать спуск, самолично проверил надёжность креплений и раза три повторил запрет прикасаться к удерживающим его защёлкам и карабинам.

Справа и слева от астрофизика на скобах болтались контейнеры с датчиками. Ещё четыре точно таких же оставались на втором «омаре» — на мой вопрос, почему он решил установить в колодце только два датчика, а не три или четыре, Леднёв ответил, что дело тут не в научной целесообразности, а в банальной конспирации. Отсутствие сигналов двух датчиков ещё можно как-то объяснить — скажем, один получил повреждения при посадке, а второй не отвечает на сигналы — но три неработающих устройства наверняка вызовут у Гарнье подозрения. Дима, услыхав это объяснение, скривился — ему претило врать, даже французу! — но промолчал, сочтя аргументы достаточно убедительными.

Каждый из датчиков был снабжён парой петель-проушин, за которые их и предлагалось крепить. Делать это нужно было при помощи обычного монтажного пистолета — сейчас Леднёв держал его в руках, а запасные штыри, шесть штук, по числу патронов в обойме, торчали из закреплённого на бедре скафандра футляра. Патроны были самые обыкновенные, строительные, близнецы тех, с которыми, случается, балуются мальчишки во дворе, порой получая при этом серьёзные травмы; каждый раз перед выстрелом следовало передёрнуть затвор, а потом вставить в ствол новый штырь.

С первым датчиком всё прошло гладко. Астрофизик вогнал в лёд сквозь проушину первый штырь, перезарядил пистолет и произвёл второй выстрел. Подёргал, проверяя надёжность крепления — всё оказалось в порядке — нащупал клавишу «пуск» и нажал. Датчик в ответ мигнул зелёным светодиодом и сразу замигал другой, в коконе моего «омара». Мы по очереди отрапортовали Диме; тот предложил не возиться, а поставить второй датчик поблизости, в десятке метров от первого. Но Леднёв упёрся: мы заранее договорились, что установим датчики один напротив другого, и астрофизик нипочём не желал отступать от этого плана, уверяя, что только так можно будет получить полные данные. Дима, поворчав, сдался — и приказал изготовиться к манёвру.

Я отошёл на десяток метров от ледяной стены, развернулся на месте и направился к противоположной стене колодца. Отсветы «тахионного зеркала» плясали на идеально ровной поверхности — работа энергетического выброса, пробившего этот вертикальный тоннель в восьмисотметровой толще ледорадо. На миг мне показалось, что я вижу выступающие изо льда кромку «звёздного обруча» — а может, это был обман зрения, порождённый рябью энергетических полей? Ладно, потом рассмотрим повнимательнее, видеозапись ведётся, а пока — ледяная стена приближалась, и я развернул буксировщик, чтобы подойти к ней левым бортом, на котором висел изготовившийся к «швартовке» Леднёв. Монтажный пистолет висел у него на запястье; блок датчиков он держал перед собой на уровне груди, отстегнув от скобы. Это было нарушение инструкций — при работе в условиях слабого тяготения или полного её отсутствия, ценную аппаратуру предписывалось пристёгивать страховочным фалом. Я хотел, было, сделать астрофизику замечание, но не стал — «омар» уже приблизился к стенке колодца, и я сосредоточился на пилотировании. Это было непросто — отсветы ртутного озерка на ледовой глади не позволяли точно оценить дистанцию; дальномером же я воспользоваться не мог, поскольку обе руки были заняты управлением маневровыми дюзами.

Я пересел с «крабов» на «омары» совсем недавно, перед самым вылетом на «Тихо Браге», и не успел отвыкнуть пилотировать буксировщик в скафандре. Тем не менее, управляться с джойстиками в «Кондоре» было заметно сложнее, чем в тонком «Скворце» — это и сыграло роковую роль в том, что произошло несколькими секундами позднее.

Леднёв, как я уже упоминал, висел на грузовой решётке левого борта. Здесь, на Энцеладе он тянул едва ли на десять килограммов вместе со скафандром — но инерция-то никуда не делась, и из-за неё «омар» выполнял левый и правый развороты в разном темпе, а при левом ещё и перекашивался градусов на десять. И когда я выстрелил двумя импульсами из боковых дюз, стараясь как можно точнее притереть буксировщик к намеченному месту, рука в толстой, плохо сгибающейся перчатке задержалась на джойстике чуть дольше необходимого — «Омар» врезался в стенку колодца углом рамы и сразу же отлетел метров на пять.

Сотрясение было не таким уж сильным — но его хватило, чтобы я стукнулся лбом гермошлема о прозрачную скорлупу капсулы. Мягкие подушечки внутри шлема защитили голову, но язык я себе прикусил — и едва не взвыл от боли. Возгласа же Леднёва я вовсе не слышал, зато успел увидеть, как его мотнуло на привязных ремнях, а блок датчиков, вылетевший из его рук, отлетел за корму буксировщика, пропал из виду.

Как я успел среагировать — ума не приложу. Двумя толчками джойстиков я развернул «омар», а когда тот поплыл к середине колодца, перехватил задвинутые за ложемент рычаги клешней-манипуляторов и заученным движением вытянул их вперёд.

Честное слово, лучше бы я этого не делал! А ещё лучше — немного подумал бы и не стал торопиться. Беглый прибор, вырвавшись из рук астрофизика, отправился вверх-вбок, через весь колодец, к его противоположной стенке. Там он снова ударился бы об лёд чтобы в полном соответствии с законами механики продолжить движение к верхнему обрезу Дыры. Микроскопическая сила тяжести Энцелада сказывалась на баллистике этого полёта минимально, и мне оставалось только дождаться, когда контейнер остановится и начнёт медленное, очень медленное падение — и уж тогда, в безопасном отдалении от «зеркала» заняться ловлей. Вместо этого я сделал попытку поймать его сразу — и почти преуспел, промахнувшись совсем чуть-чуть, на несколько сантиметров. Вместо того, чтобы ухватить пропажу клешнёй, я только задел его, и блок, блеснув алюминиевыми боками, отскочил, словно целлулоидный шарик от ракетки игрока в пинг-понг — и, кувыркаясь, полетел вниз, в ртутно-лиловое сияние, разлитое на дне колодца.

— Орбита — Первому. Вы там как, живы? Что произошло?

Я узнал голос Сансара. Первый монгольский космонавт был взволнован — неудивительно, если вспомнить, какую картину они только что наблюдали с орбиты…

— Первый — Орбите. При установке датчиков возле Дыры… — э-э-э… объекта «Провал», возникла нештатная ситуация. Буксировщик Второго получил повреждения, сам он без сознания, на запросы не отвечает….

Я нарочно строил фразы из казённых, максимально длинных, неуклюжих оборотов — хотел выиграть время, сообразить, что отвечать, по возможности, обойдясь без прямого вранья. Пока что это получалось.

— … визуальный осмотр показал, что его скафандр сохраняет герметичность, данные телеметрии не поступают, понять, жив он или нет, не представляется возможным…

Повторилась та же история, что на Луне. Телеметрия, как и прочая электронная начинка, и оборудование, установленное на «омарах», вырубилась напрочь. Электромагнитный импульс пощадил только резервную ламповую радиостанцию (наследие советского ВПК, рассчитанное на ЭМИ ядерного взрыва, неожиданно пригодившееся и во Внеземелье), с помощью которой я сейчас и беседовал с «Лагранжем».