— Тогда я схожу, принесу ему чего-нибудь. — сказал Дима. А вы пока устраивайтесь.

— Да нечем устраиваться — я оглядел девственно-пустую каюту. — Наше барахло всё на корабле. Придётся сходить — ты, Мира, с котом посиди, а мы с Юркой всё притащим…

— Скрипку мою не забудьте. — попросила девушка. — Не поучилось на корабле — так хоть здесь, на станции, концерт дам, обещала ведь…

Из записок

Алексея Монахова.

«…Для меня загадка, как в не такое уж просторное помещение одной из двух рекреационных зон 'Лагранжа» набилось столько народу. Здесь были все: и население самой станции, и экипаж «Тихо Браге» с научниками Гарнье и, уж конечно, наша троица — автор этих строк, Юрка-Кащей и скрипачка Мира. Наверное, единственным живым существом в системе Сатурна (а может, и не единственным, кто знает, что скрывается в глубинах подлёдного океана Энцелада и на дне азотно-метановой атмосферы Титана?), там не присутствовавшим,был кот Дася, запертый в каюте — да ещё, пожалуй, тараканы, которых можно найти чуть ли не на любом крупном объекте Внеземелья…

Суть докладов Гарнье и Леонова я излагать не буду — первый сводился к повторению гипотезы о спонтанном срабатывании «звёздного обруча», второй же был целиком посвящён хронологическому изложению событий на «Лагранже» — с перечислением всех несчастных случаев и их причин. Всё же начальник станции — достойный представитель «старой школы» космонавтики, ставящий дисциплину на первое, второе и третье места в списке приоритетов. И, правильно, так и надо — иначе, неизвестно сколько фотографий прибавилось бы на мемориальной доске в кают-компании… и было бы кому те фотографии вешать.

Так что ничего по-настоящему нового на совещании сказано не было, разве что, кое-какие моменты, безусловно, важные, безусловно, интересные но представляющие сугубо историческую ценность. Ещё была озвучена программа действий на обозримое время — но и тут всё оказалось вполне предсказуемо. Леонов и Сернан в трогательном единении объявили, что от всех нас требуется в кратчайший срок обеспечить жизнеспособность связки «Лагранж» — «Тихо Браге» (кто бы спорил!), для чего нужно произвести ревизию съестных припасов с учётом доставленного с Земли и как можно скорее возобновить вылазки на Энцелад за водой. Последнее касалось меня напрямую, однако в деталях на совещании не обсуждалось. Гарнье, правда, потребовал вернуть сотрудник его группы, привлечённого для пилотирования второго «омара»; Леонов с этим согласился, выдвинув на замену — кого бы вы думали? Диму, разумеется, которого и назначили старшим «десантной» (как солидно обозвал её Леонов) группы. Что касается меня, смещённого с этой высокой должности, то я такому решению только порадовался. А что? Опыта работы на буксировщиках у Димы куда как побольше моего, на Энцеладе он бывал неоднократно, попадал там в переделки, до тонкостей знает специфику работы на планетоиде — ему и карты в руки, пусть командует. Ну а я наконец-то по настоящему приобщусь к профессии космодесантника, которая, между прочим, значится у меня в личной книжке, и которой я обучался (и, надеюсь, ещё буду обучаться) на нашей маленькой зелёной планете…

После совещания мы направились в столовую. Бутерброды и кофе, которые раздобыл для нас Дима — это конечно, хорошо, но хотелось подзаправиться поосновательнее. И только мы, все четверо, устроились за столиком, принесли подносы с тарелками и чашками — как к нам подсел астрофизик Леднёв.

Раньше мы с ним не встречались, знали друг друга только заочно, по рассказам Димы. Мне он писал о своём напарнике-учёном, к которым они вместе сначала ловили «звёздный обруч», а потом буксировали его к станции «Лагранж» — на свою же голову, как оказалось… Тот, в свою очередь, вдоволь наслушался Диминых рассказов и об артековской «космической» смене, и о кураторстве «юниорской» группы — надо же было как-то занять свободное время, которого у новоявленных космических робинзонов было куда больше, чем нужно?..

Очное знакомство, таким образом, состоялось. Леднёв сразу предложил перейти на «ты» и называть его запросто, Валерой. Когда мы согласились (а куда деться?), долго тряс нам руки — ладонь у него оказалась мягкая и какая-то рыхлая, словно большая котлета, — а потом принялся задавать вопросы о Юльке. Леднёв называл её Лидией Травкиной — так она подписала своё письмо с рассказом о событиях вокруг лунного «обруча» и появлении олгой-хорхоев. А так же, что, собственно, и было поводом обратиться к астрофизикам «Лагранжа» — о своих подозрениях насчёт того, что спонтанное срабатывание артефакта вовсе не спонтанно, а вполне закономерно — и вызвано активностью «батута» на «Звезде КЭЦ».

Всё это Леднёв старательно пересказал нам, посетовав, что не воспринял тогда это предупреждение всерьёз — а заодно, выразил сожаление, что самой Юльки-Лиды на «Тихо Браге» нет. Я, усмехнувшись, ответил, что вообще-то нисколько об этом факте не жалею — учитывая едва ли не катастрофические обстоятельства нашего здесь появления. Леднёв смутился, покраснел и принялся сбивчиво оправдываться: мол, он имел в виду, что на Энцеладе найдётся много такого, что непременно её заинтересует, с сугубо научной точки зрения, разумеется… Я прервал его излияния, заявив, что не всё ещё потеряно: совсем уже скоро придёт «Заря», а с ней и Юлька; Энцелад же, столь интересный для науки, надо полагать, никуда к тому времени не денется, и будет ждать на своей законной орбите…

На том неловкость была исчерпана. Леднёв принялся с энтузиазмом расписывать программу исследований, которую он подготовил с расчётом на наши «омары», и как надеется получить разрешение на спуск на поверхность Энцелада. Я слушал и никак не мог понять: он ведь астрофизик, что ему делать на планетоиде, пусть даже и таком необычном? И, между прочим — с чего он решил, что это так уж интересно Юльке? Она, конечно, не откажется от прогулки на спутник Сатурна, но с профессиональной точки зрения он ей вряд ли заинтересует — ведь она, как и сам Леднёв, занимается физикой «тахионных зеркал», а это, как ни крути, весьма далёкая от науки планетологии область знаний.

Ответ астрофизика оказался для нас полной неожиданностью. В момент, когда «Тихо Браге» возник на орбите Энцелада, аппаратура, установленная на «Лагранже», засекла на поверхности планетоида сильнейший всплесктахионного поля — по словам Леднёва, далеко превосходящий по мощности всплески, возникающие при «штатных» срабатываниях «батутов», Изучив записи приборов, он определил координаты аномалии; оказалось, что они в точности совпадают с таинственным кругляшом, который я видел с борта «Тихо Браге» — и в котором, между прочим, заметил загадочный лиловый блеск. Леднёв о моём наблюдении, разумеется, ничего не знал — зато он уже давно выдвинул гипотезу, что в глубине пятна скрывается ещё один «звёздный обруч», огромный. Через него-то, говорил он, станция и попала в систему Сатурна, а что до странного колодца, который я принял за пятно — это не что иное, как дыра, пробитая во льду энергетическим выбросом при возникновении «тахионного поля».

Нечто подобное, припомнил я, было в одном из выпусков сериала «Звёздные Врата» — там точно так же вмороженное в антарктический ледяной панцирь кольцо-портал производит энергетический выброс-всплеск, проделавший в толще льда изрядных размеров каверну. Ещё одно совпадение с «той, прошлой» жизнью — и это, признаюсь, начинает меня напрягать. Может, я был таки прав, когда в шутку написал в дневнике, что всё произошедшее — и продолжающее происходить, — со мной не более, чем продукт моего собственного неуёмного воображения?..'

— Второй — Первому. Отстрел! — прозвучало в наушниках. Я скосил взгляд на экранчик дальномера — порядок, шестнадцать с половиной метров! — и надавил на кнопку. Два хлопка, слившихся в один, несильный толчок — и «омар» неторопливо поплыл вверх. Отдача, реактивный эффект от двух вышибных зарядов не такая уж и слабая, и если якоря не возьмут лёд, придётся гасить скорость маневровыми движками и снова снижаться до предписанных пятнадцати плюс-минус три метра. На раме «омара» установлено три пары метателей и две я уже израсходовал.