Первый товарищеский матч — в гостях у итальянцев, первого марта. Потом — игры у нас. После — опять сборы и товарняк в Германии. И все лето — бешеное: мотаться в Европу и обратно, а связи-то с Союзом нет: железный занавес!

— Мы справимся, — улыбнулась девушка. Жена. Мать моего будущего ребенка.

Второго января Рина нанесла визит вежливости матери и родственникам, никому из них ничего не сказав о своей беременности. А новогодние каникулы мы провели вместе, сперва дома, потом поехали в Москву, наряженную и сияющую. Посмотрели шоу голограмм на манежной площади: известные певцы и музыканты были, как живые, в том числе те, кто не дожил до наших дней. Походили по музеям и достопримечательностям.

Погода стояла праздничная: небольшой мороз и снег, много белого пушистого снега. Рука любимой женщины в моей руке. Детишки в разноцветных куртках, использующие дорожку как каток, скоро и у нас будет такое маленькое чудо.

В первые дни после того, как узнал об интересном положении Рины и предчувствуя скорую разлуку, я излишне опекал жену: не устала ли? Давай присядешь, отдохнешь. Не замерзла ли? Она терпеливо объясняла, что беременность — естественное состояние, а не болезнь, чувствует она себя великолепно, но я все равно тревожился. Хотелось провести с ней все свободное время — я винил себя за то, что в такой ответственный момент буду за границей и даже не смогу позвонить ей, когда захочу: железный занавес, все дела.

Рина отшучивалась, что чем больше препятствий, тем ценнее приз, она меня два года ждала, уже надежду потеряла, так что полгодика как-нибудь потерпит.

Но легче не становилось. Вот сегодня проснулся утром, как привык, в семь, посмотрел на нее спящую, и захотелось послать все к чертям. Как же сложно выбирать из двух добр! «Да и нужно ли выбирать? — подал голос здравый смысл. — Это просто глубинные инстинкты: нужно оберегать свою самочку, чтобы конкуренты чего плохого не сделали. Но мы-то не звери, да? Не случится ничего плохого, успокойся».

Только закончились новогодние каникулы, и началась беготня. Сперва — медосмотр по месту жительства, который длился два дня, в том числе — энцефалограмма, МРТ головного мозга, дабы на начальном этапе выявить одаренных и не тратить время и ресурс, все равно их выявят и не допустят к играм.

Обследование проходили только те «титаны», кто получил вызов в национальную сборную: я, Микроб и Сэм. Самату бояться было нечего, он-то нормальный. Я уже ЭЭГ проходил и знал, что меня выявить реально, только когда я сознательно, так сказать, перехожу в другой режим. Может, и у Федора так же, но уверенности в этом не было, я-то — скульптор, а Микроб, выходит, — мое творение.

Потому на энцефалограмму мы отправились втроем, Сэма в кабинет запустили первым. Поймав нашу волну, он трясся, я его подбадривал, как мог.

Вышел он подавленным.

— Ну что? — спросил Микроб, а мне подумалось: «Неужели и он одаренный?»

Сэм посмотрел на нас и проговорил:

— Думал, обделаюсь, реально! Сначала нормально. Башку чем-то смазали, надели резиновую шапочку, а потом, епта! — Самат позеленел, и Микроб напрягся. — Мужик берет вотакой шприц, короче. С вотакой иголкой, чего-то туда набирает, и ко мне. К моей башке. Думаю, ща весь мозг высосет. Пячусь, значит, говорю: «Вы че это, епта? В башку колоть?» Он как давай ржать. Это, говорит, как его, гель для контакта.

Микроб проворчал:

— Ты пугай, да не запугивай!

— Ваще ничего страшного, епта! Кровь из вены брать и то страшнее.

В процедурном кабинете, когда иголка оказалась в вене, и пошла кровь в пробирку, Самат позеленел, закатил глаза и начал оседать. Маленькая молодая медсестричка запаниковала, и если бы не мы, перетащившие Сэма на кушетку, валяться бы ему на полу.

Медсестра пожаловалась, что такое не в первый раз, женщины привыкли к виду крови, а мужчин часто вырубает, причем брутальных, татуированных, от которых не ожидаешь такого.

На двери загорелась зеленая лампочка — сигнал, что можно заходить.

— Давай ты, — подтолкнул меня в спину Микроб.

— Ты мазохист? — спросил я. — Отмучайся уже и забудь.

Он тяжело вздохнул.

— А результат сразу будет? — Он покосился на Сэма, давая мне понять, что об интересующем его результате говорить нельзя.

— Нет, — качнул головой я.

— А мне сразу сказали: здоров, как конь! — похвастался Самат.

Микроб шагнул к кабинету, постоял, держась за ручку, и решился-таки, открыл дверь и исчез за ней.

По правде говоря, и мне было волнительно, ведь все меняется, в том числе мы. Но за Федора я переживал больше, чем за себя.

Вышел Микроб минут через десять, мрачный и подавленный. Глянул на меня и сказал:

— Здоров. Типа здоров. Там два человека, так и должно быть?

Самат — парень хороший, но недалекий, конечно же, он не в курсе, что так проверяют активность коры головного мозга, а у одаренного она выше, и очень напоминает ту, что у больных шизофренией.

— Оба сказали, что ты здоров? — уточнил я.

— Один. Второй молчал.

Что ж, посмотрим. Наверняка одаренный в курсе, что мы с Микробом из их лагеря. Я вошел в кабинет, поздоровался, уселся в кресло, сосредоточился на мужчине, похожем на Пуговкина, но с залысинами. Больше всего на свете он хотел… ничего. Абсолютное отсутствие желаний.

А считать желания худой коротко стриженной женщины я не смог — услышал белый шум. Так и есть, одаренная. Я закрыл глаза и отрешился от всего, пока Пуговкин подключал электроды.

Наверное, это самая приятная безболезненная медицинская процедура. Если бы еще не знать, для чего она проводится, было бы вообще прекрасно. Хотя мои веки были сомкнуты, я почти воочию видел, как эти двое уставились в монитор. Или все-таки одаренная не в курсе?

Потянулись долгие минуты. Когда наконец все закончилось, девушка обратилась ко мне:

— Вы случайно эпилепсией не страдали?

По телу прокатилась волна жара. Неужели мой дар так прокачался, что теперь невозможно скрыть, кто я?

— Может, в детстве. Не помню, я детдомовский. — Собственный голос прозвучал гулко, будто бы издалека. — Что-то серьезное? В прошлый раз все было хорошо.

Медики переглянулись. Врач сказал:

— Если вас ничего не беспокоит, то все в относительном порядке…

Черт дернул проверять девушку! Вот оно и отразилось! И за границей способности использовать будет нельзя! Потому что, если включу «лучшего», то это сто процентов будет видно! И на следующий день, во время отката. И, наверное, после того, как я разожгу солнце за грудиной. И команду могут дисквалифицировать.

Или энцефалограмма — не каждый день, и можно попробовать пропетлять?

Ха! Если меня вообще туда допустят! Надо срочно звонить Витаутычу, пусть объясняет.

— Это допуск или нет? — спросил я.

— Допуск, — улыбнулся Пуговкин, женщина же промолчала.

Я попрощался и вышел из кабинета. Увидев мое лицо (так и не научился брать эмоции под контроль!), Микроб тоже встревожился:

— Ну что?

— Подозревают в эпилепсии, — процедил я, повертел головой в поисках двери со значком туалета. — Подождите меня, отлить надо.

— Ха-ха! Вот же не зря говорят, что трусишь — равно ссышь! Я сам туда уже сгонял. — Сэм указал на лестницу. — Сортир на втором этаже, напротив лифта.

Я рванул туда. Закрылся в кабинке и набрал Тирликаса. Он сразу же ответил:

— Да, Саня. Что?

— Энцефалограмма, — процедил я. — Что-то нашли. Черт! Я протупил, перед диагностикой сделал, чего не следовало… Типа я эпилептик.

— Саня, ну что же ты, — вздохнул он. — Ладно, сейчас узнаю.

— Надо перепровериться, — настаивал я.

— Посмотрим, — зло бросил он и отключился.

Я глянул в зеркало. Дебил. Думал, можно включить и выключить способности, а про остаточные явления забыл. Хорошо хоть тут все наши, если бы проверяли буржуи, сто процентов отправили бы домой. А может, и наши не допустят, потому что у меня начались изменения физиологии?