— Мы рассмотрели жалобу Тирликаса Льва Витаутовича, — проговорил он, и я отвесил челюсть.

Как в дурацком романе, когда вдруг прилетает волшебник и всех спасает.

— Но разговор будет не об этом. И не со мной. — Он поднялся, поглядывая на дверь в еще один кабинет.

Она отворилась, и оттуда вышел… Я чуть вместе со стулом не упал. Ко мне вышел товарищ Павел Сергеевич Горский собственной персоной, причем мужчина 1963 года рождения тоже выглядел на тридцать пять: темно-русые волосы, чуть тронутые сединой, правильные черты лица…

Пожалуй, впервые я подумал, что память меня подвела, и это очень похожий человек.

— А теперь я вас оставлю, — улыбнулся Каретников и вошел в кабинет, где минуту назад был Горский.

— Рассмотрели жалобу Льва Витаутовича, — прохрипел я, и Горский протянул мне стакан с водой. — Значит, футбол и правда у вас на контроле.

— Не футбол. Ты, — сказал он на полном серьезе.

Я как раз сделал глоток и закашлялся, и с губ слетело:

— Здравствуй, Нео, ты избранный.

— Таблетки предлагать не буду, — сказал Горский, — она всего одна, и ты знаешь какая. К слову, «Матрицу» в этом мире не сняли.

Если бы неизвестная сущность меня не перетащила в этот мир после смерти, я был бы шокирован. Если бы лично не познакомился с телепатами и другими суперменами… А так мне оставалось лишь принять происходящее как данность, и я спокойно констатировал, отхлебнув воды:

— Выходит, мы из одного мира? Ельцин, Путин, война…

Он кивнул.

— Так это вы меня выдернули?

— Нет. Я не знаю, кто это сделал. Или — что это сделало. Кстати, о войне. Она есть во всех ветках реальности, которые мне известны, вне зависимости от того, кто пришел к власти. Заканчивается она гибелью человечества в двадцать пятом году.

— Но сейчас же именно двадцать пятый! — воскликнул я.

Новости так огорошили меня, что чувства отключились. Я будто слушал пересказ увлекательной истории, которая меня совершенно не касается.

— Надеюсь, у тебя есть время выслушать меня с самого начала?

Горский распахнул бар, где хранились бутылки элитного алкоголя, и мне захотелось по старой памяти накатить.

— Сам бы выпил, но таким, как мы, увы, спиртное противопоказано. Потому что мы у руля не только собственной жизни.

— Конечно у меня есть время! — ответил я. — Только меня ждут, думают непонятно что. Я и сам думал, что… В общем, неважно.

— Тут нет связи, — сказал Горский. — Вообще. Никакой. Ну и ты догадался, что это за воинская часть.

— Тут учат одаренных?

— Их называют самородками. — Горский достал бутылку виски, разлил по стаканам в бронзовых подстаканниках и один протянул мне. — Это чай. Давай создадим соответствующую атмосферу. Как там пишут в книгах? «И комнату затянуло синим дымом дорогих сигар». Располагайся, как тебе удобно.

— Я только один вопрос задам. Мы с вами, выходит, из одного мира?

— Ты какого года рождения? Я имею в виду первое твое тело. И интересны обстоятельства твоей гибели. Война? Или проснулся — а ты непонятно где и непонятно кто?

— Меня просто зарезали отморозки. — Про диалог с богиней я умолчал, потому что не до конца ему доверял. — Давайте вернемся к вам.

Сидеть за стулом посреди комнаты было некомфортно, и я переместился на кожаный диван. Горский остался стоять, подошел к дивану и протянул стакан:

— Ну, за благоприятное развитие событий!

Стаканы звякнули, соприкоснувшись. И генсек начал рассказ, как жил.

Его звали Павел Мартынов. С детства и до последних дней он дружил с Ильей Каретниковым, потом их убили на войне, и он перенесся в собственное тело в девяносто третий год. Он менял жизни близких и однажды во сне переместился в белую комнату, где был экран и таймер с временем катастрофы. Это время начало отматываться вперед. Так он отсрочил момент катастрофы до января двадцать шестого года. А потом Павел предположил, что ему подвластен дар внушения, но влиять он мог только на тех, кто слаб духом. Был еще нюанс: реальность сопротивлялась ему и пыталась отторгнуть. И когда произошел мощный рывок вперед, возник текст, что его пребывание в данной реальности невозможно, итог — смерть, и его перенесло в это тело, в семьдесят седьмой год.

— А что стало с тем Павлом? — спросил я и снова ощутил острое желание не выпить даже — нажраться.

Я забыл и про несправедливость арбитров, и про команду, и даже о том, что меня ждет Дарина.

— Я не знаю, — ответил Горский. — Очень хотелось бы, чтобы он продолжил жить. Хотя бы просто — жить, пусть и не сохранив мои знания. И чтобы с теми близкими все было хорошо. Ты же наверняка пытался найти своего двойника, да?

— И нашел, но это был не я.

— Потому что мир меняется и меняет людей, и наоборот. Он прожил другую жизнь. А в этом мире я не нашел Павла Мартынова, он просто не родился. Хотя семья была та же и родители вели себя так же, брат и сестра появились на свет, а я, то есть он, — нет. Что наводит на мысль о существовании разных веток реальности. В этой война коллективными усилиями отодвинулась до 2052 года.

— Коллективными? — переспросил я.

— Как видишь, я теперь генеральный секретарь, доверенные люди у власти. До определенного момента я мог награждать способностями. А потом появились другие. Те, кто умеет меняться и менять и от меня не зависят.

— Самородки? — сообразил я.

— Именно. Но даже когда появились они, таймер остановился пять лет назад, что бы я ни делал. А в начале двадцать третьего года сделал рывок. — Меряя шагами комнату, он остановился и пристально посмотрел на меня. — И я предположил, что есть еще один скульптор. Надеялся, что — на другом материке, оказалось — нет.

— То есть вы быстро меня нашли?

— Лев Витаутович Тирликас, — улыбнулся он. — Честный и преданный сотрудник Безопасности Родины.

Я провел ладонями по лицу. Получается, я давно у них на карандаше. Но как они допустили тот арест? Неужели никто ничего не знал? Или это было специально подстроено?

— Шуйский, — проговорил я. — Вы все знали с самого начала?

— Нет, — сказал он, поджав губы. — Я ж не пророк и не провидец. А в тот момент был… очень далеко. Но ту ветку было не спасти.

— А сколько их, таких веток?

— Мне известны три. Третьей я управлял через сны. Решил действовать радикально, ведь в двух известных война была с США. Подумал, нету тела — нету дела. Ошибся. Та ветка уже погибла.

— Кто с кем? — спросил я.

— Китай и Объединенная Европа. То есть в нас заложена программа самоуничтожения, и мы все равно найдем, о кого самоубиться. Точнее в том человечестве, каким оно было.

— Ха, — воскликнул я, — а сколько наших считает, что, если стереть Америку с лица земли, жизнь наладится!

— Там тоже живут люди. Человечество — это все мы, и надо учитывать всех, нет более важных или менее важных. Люди везде одинаковые, и каждый — часть целого, которое мы не осознаем. Меняясь, мы немного меняем целое. Понимаешь, о чем я? Кто-то — больше меняет, кто-то — меньше. Кто-то способен всколыхнуть основы.

Еще бы я не понимал! Сам недавно об этом думал! Предположений было слишком много, и какое из них правильное? Горский ответил сам:

— Твоя девушка. Федор Хотеев. Виктор Гусак… — Он сделал паузу. — Все они внезапно обрели дар, и все были рядом с тобой. Неужели еще не понял? Мы — скульпторы. Ты — скульптор, Саша.

Вот и ответ на вопрос, почему вокруг меня столько самородков. Усмехнувшись, я проговорил речитативом:

— Титаны держат небо на каменных руках! — И рассмеялся, но быстро успокоился и посмотрел на Горского. Он сказал:

— А теперь давай перейдем к главному.

К главному⁈ То есть вот это все были цветочки⁈

— Я понимаю, что для каждого человека главное — личное, — проговорил Горский. — Не стану кривить душой, для меня тоже. Но приходится, скрипя зубами, отодвигать собственные интересы подальше.

Ну да, ну да, смазали — теперь можно переходить к болезненной части диалога. Готовься, Саня.