Смоль обреченно кивает, продолжает кивать и тогда, когда широкие губы оставляют размазанный след от губной помады на скуле, и когда Надя неловко пошатнувшись вскакивает, бегом исчезая за порогом комнаты. Протяжно застонал Бестужев.

– Ты сошла сума? Если этот нас не пугает, то идти в лес равносильно самоубийству. Ты смертница, Кать?

Жестокие слова правдивы, она это знает. Ни он, ни она не были дураками, так почему сейчас её поступки настолько необдуманные и легкомысленные? Смоль лихорадочно соображает, пытается дать себе оправдание, не звучащее идиотским благородством.

– А ты будешь ждать, когда сюда за ней явятся? И дальше что, Саш, преспокойно выдадим невесту Полозу или может сразу сунем её в бочаг к кикиморе? Кто сюда придет раньше, тому и Надя? Я иду. – Она заставляет себя подняться, прожигая взглядом молчавших мальчишек. Повысила голос, – Надя, иди к бане, я пойду за обувью.

Коленкой она мягко подвинула Щека, вскарабкалась на печь, забрала одежду на смену пропитанной потом и сукровицей пижаме. И помчалась к двери, надеясь, что ей хватит сил пережить эту дорогу, что им действительно повезет. Ничего, они быстро справятся, все будет отлично.

Бестужев остался сидеть.

Он остался на лавке. Молча провожал её удаляющуюся спину взглядом и понимал, что по-другому не сможет. Не будь у скамьи лениво потирающего ладони Щека, он дал бы волю эмоциям – опрокинул стул, ударил по столу и взвыл от абсурдности всего происходящего. Жалкие остатки гордости давили желания. Наступали на глотку, заставляя шумно выдохнуть, массируя виски указательными и средними пальцами. Прикрыть глаза, сосчитав до десяти и поднимаясь с места.

Ничего, они пройдут через это вместе, а по дороге он сумеет поговорить со Смоль, признаться во всем произошедшем и понять, куда им нужно будет двигаться. Двоим. Потому что без неё смысл жизни был неясным, неопределенным. Потому что, когда мысли возвращаются к ней и наскоком мчатся по кругу, он сходит сума.

Разум хладнокровно и методично раскладывал мысли по полочкам, он решал, как им быть дальше. А руки на автоматизме заворачивали широкий кухонный нож в пожелтевшую от времени газету, укладывали в рюкзак плотно закрученную бутылку воды. Когда сзади раздалось слабое шевеление и широкие шаги, сердце пропустило удар:

– Куда-то торопишься? – Беспокойство лизнуло загривок, но он заставил звучать свой голос отстраненно. Даже голову на шум удаляющихся шагов не повернул, пока все внутри покрывалось коркой ледяного колкого инея. Он уже знал ответ.

– За Катей. Прогуляюсь по лесу, не оставлять же их одних.

В висках что-то громко щелкнуло, навылет прострелило болью. Саша прикрыл глаза, понимающе кивая. И с этим движением идеально отстроенный план начал разваливаться – по кирпичику крошиться и падать к ногам. Ему не просто нужно было поговорить со Смоль, в последние дни это начало напоминать манию. Щеку не место в этом разговоре, он не должен идти с ней рука об руку.

– Окей, значит идем все вместе. Подожди меня, мне осталось немного. Достань пока из подвала консервы, они в дальнем углу на широком столе, ты сразу их заметишь.

Шаги замерли у двери, Щек медлил. Пальцы сжимают дверную ручку, но не открывают, одна бровь недоуменно изогнулась.

– Зачем тебе консервы? Дорога не такая далекая, в лесу задерживаться не стоит.

– Есть можно на ходу, вчера Катя потеряла много сил, а с самого утра Гаврилова гонит её в дорогу. Ей не нужна ни еда, ни вода? – Нейтральный вопрос повис в воздухе, деревенский молча размышлял. Сверлил ореховыми глазами его спину, Саша чувствовал это физически, будто взгляд Щека был осязаем. Методично и неприятно вкручивал болт между лопаток, громко хрустя мясом и нервами позвоночника.

– Хорошо.

Шаги меняют направление. Не нужно оборачиваться, чтобы понять происходящее – лягает засов на крышке люка, скрипит открывающаяся дверца. А у Бестужева нервы скачут и вяжутся в узлы, дрожат пальцы. Он заставляет досчитать себя до пяти – этого времени достаточно, чтобы Щек спустился поглубже. Застегивает молнию рюкзака, закидывает его на плечи.

… четыре, пять.

Он не верит в то, на что становится способен в последнее время. Крышка люка с грохотом ударяется о пол, засов входит в паз легко, как по маслу. С той стороны тишина. Бестужев нервно облизывает губы, вытирает о джинсы вмиг вспотевшие пальцы и убеждает себя, что не делает ничего плохого. Шипящий голос Щека заставляет дернуться всем телом. Попятиться. Он не звучал приглушенно, как голоса Кати и Славы, в тот день, когда они обнаружили подвал и болтали внизу о закатках. Нет. Он пробирался через щели, стелился по полу и карабкался вверх по ногам, забирался до самых перепонок. Тихий, но такой отчетливый. Будто странный деревенский парень шептал ему на ухо.

– Досадно. Я поддался на детскую глупую уловку. Люк ты открывать не планируешь?

К лицу начала прикипать озлобленный оскал, он молчал.

– Открой люк, побудь хоть немного разумным. Ты обречешь всех на смерть, без меня вам не выбраться живыми. Глупые, не знающие банальных правил безопасности, вы не выйдите из леса никогда, стоит только наткнуться на лешего. Рассказать, какие ужасы вы можете повстречать на своем пути? Открой люк.

Убеждение не пробирает, злоба хлещет из него ручьем, в голове одна картинка сменяет другую: вот самоуверенный парень опрокидывает Смоль на лопатки на цветущем лугу, вот она уже сверху. Что было между ними в ту ночь, когда она выскользнула из дома? Если он позволил себе подобное на вторую их встречу, как далеко зашли его проклятые руки тогда? Одни ли руки?

– Молись, чтобы я был снисходителен и открыл засов сегодня. Я уведу их в дом старосты, а сам перенесу вещи. Посмотрим, сколько дружков у тебя в этой деревне и как скоро они тебя найдут. С голода не сдохнешь, горе можешь утопить в самогонке. До новых встреч, Щек.

Он не верит собственному голосу – упавший и хриплый, вместо победных нот в нем скрипит страх. Сознание пытается что-то втолковать, но он слеп. Слышит разочарованный мягкий смех, а на руках приподнимаются волоски от ужаса. Смех Щека обещает мучения, так поддаются веселью социопаты, опасные и непредсказуемые. И он трусливо сбегает – ускоряет шаг, чтобы не передумать. Надежно прикрывает за собой дверь, направляясь к бане.

Девочки уже не просто собрались, они отправились в путь. Смоль впереди, семенящая на подгибающихся ногах Гаврилова сзади. Они почти дошли до первых деревьев, обозначающих границу леса. Саша побежал. Дорожка сама бросалась под ноги, только успевай передвигать. Даже не запыхался. Обернувшиеся на шум девчонки остановились, решили подождать.

– Изменил свое решение? – Смоль по-птичьи клонит голову в бок, но в глазах искры радости. Она окидывает беглым взглядом дорожку к дому и деревянный сруб, а затем возвращается к его глазам. И на какое-то мгновение Бестужеву кажется, что он уловил в её глазах разочарование. Он кривовато улыбается.

– Ты ведь пошла, куда я без тебя.

Она растерянно кивает, неловко поправляет за ухо прядь волос и разворачивается, чтобы продолжить путь. Надя молчит, пробегается напряженным взглядом по его профилю и занимает место за их спинами. Ничего, ему уже давно плевать кто что услышит и как это расценит. Он равняется с Катей. Прочищает горло, не зная, как подступиться к тому, что лежит на душе. Как обличить мысли в слова?

– Не надо, давай просто пойдем в тишине?

Оказывается, все это время она шла, глядя на него. Натянутая, словно струна, напряженная. Руки мнут край расстегнутой куртки, губы поджаты, а в глазах такая мука, что ему почти становится стыдно за все происходящее. Но по-другому он не умеет.

Господи, Смоль, этот крест слишком тяжел для меня, просто позволь мне выговориться. Позволь оказаться рядом.

– Всё что я делал в последние дни, все мои поступки… – Он сглотнул вязкую слюну, продолжая. – Ты должна понимать, что я не со зла, Катя. Я по-другому уже не могу, ты стала слишком дорога мне.

– Лучшая подруга, о которой ты обещал заботиться, помню. – Она разочарованно отворачивает от него лицо, смахивая с прохода между кустарниками низко висящую паутину с жирным крестовиком в центре. Та липнет к руке, и девушка резко ею трясет. Стоило им углубиться в лес и их голоса переходят на шепот. – Но мне не нужна такая забота, Саша. Я хочу строить свою жизнь без чужой помощи, хочу, чтобы ты уважал мой выбор так же, как я уважала твой.