Усмехаясь и переглядываясь, студенты пошли следом.

Сама она не смогла бы приметить узкую тропинку за цепью домов. Нехоженая, та оставалась едва заметной среди бурьяна из крапивы и репейника, рядом грозно топорщились широкие лопухи борщевика. Катерина переставляла ноги механически, не обращала внимание на скачущих по веткам воробьев и посвистывающих малиновок. Голова оказалась забита.

Её волновало поведение Бестужева.

Пару дней назад, когда ребята растопили баню и накрыли стол, когда под настойки пошло неспешное обсуждение работ, он не пришел. Возвращаясь в дом, Смоль обнаружила раздраженного друга одетым, он сидел над работой и недовольно сжимал челюсть.

Бестужев изменился, и она не понимала, что стало причиной этих изменений: всегда открытый, харизматичный и уверенный в себе, в последние дни он неожиданно одичал. В голубых глазах появился непонятный ей огонь, черты лица хищно заострились, он стал её сторониться. Не было больше расслабленных разговоров с головой, лежащей на её коленях – он игнорировал любые попытки контакта. Сжимал кулаки и задерживал дыхание, пока она беспомощно тянулась навстречу:

«В чем моя вина? Что я натворила?»

Она его не узнавала. Тот Саша сейчас шагал бы рядом, чужой – остался в избе вместе с Гавриловой, которой фото были не нужны – ей бы их Смоль не отдала.

– … мамке только моей не говори, дядь Слав, она мне уши надерет. А я то что? Только к болоту вас выведу, сам-то ни-ни. Ты вот смеешься, а там страшно, приезжал к нам какой-то ыколог со своей группой. Дык он там и остался, не нашли. – Алеша простодушно пожал плечами, подпрыгивая по тропинке молодым зайцем. Смерть для него была пустым звуком, оттого речи его были легкими и беспечными. Судьба погибшего мужчины ребенка не волновала.

А Катю эта новость насторожила, сморгнув пелену задумчивости с глаз она вклинилась в разговор.

– Он будет молчать, Леша. А что его группа говорила? Неужели опытные экологи смогли допустить такой несчастный случай?

Спина Павла впереди напряглась, он тоже прислушался к болтовне ребенка.

– А что они скажут? Говорят, что из-за газов каких-то мерещилось им всякое, вот он в топь и ухнул. Потом приезжало сюда много людей, всё выясняли что-то, взрослых спрашивали. Не нашли ничего и обратно поехали. Папка мой говорит, что на кикимор они наткнулись, а они обратно уже не пущают.

– Елизаров, Одоевский, может ну это всё? Давайте не будем заходить, с бережка вид сфотографирую и потом отредактирую, будет мрачнее мрачного?

– Катюха, нет в тебе духа авантюризма. Это же берег болотный, его любой дурак сфотографировать может. А мы курганы найдем, недавно дожди были, вот бы ручку или ножку вымыло – ты представь какой кадр. – Голос Елизарова мечтательно тянул слова.

Она представила. Замутило.

Группа прошла совсем немного, когда мальчишка замер на месте и неловко переступил с ноги на ногу. С хлюпаньем вытер нос рукавом. Больной Славик тут же это движение продублировал, вызывая у Кати и Павла широкие усмешки.

Большой ребенок. Другого и сказать нечего.

Они быстро поняли, что стало причиной этой заминки – глядя над головой Алеши, каждый из них видел болото. Исчез уверенный и юркий балабол, перед ними стоял испуганный ребенок, переминался с ноги на ногу. И косил, все время косил испуганными серыми глазами на мертвенно-тихую водную гладь, блестящую в ещё мелких лужицах впереди. Было сразу видно – отпустят и он задаст стрекача.

По словам его бабки идти нужно было с три версты, а там и курганы покажутся. Когда Славик уточнил как их узнать, тот лишь стрельнул в него глазами из-подо лба и бросил не по возрасту серьезное: «Их ни с чем не спутаете».

Болото встретило их негостеприимно. Из воды выглядывали редкие, но неожиданно широкие острова с рыжеватым сфагнумом и хлипкими чахлыми деревцами. Под высокими ботинками у всех троих хлюпало. Даже сосны, которым положено подпирать небесный свод здесь были другими: болезненно кривыми и низкими, с вывернутыми, словно жадные руки, ветвями. У ног стелился редкими клочками утренний туман. То тут, то там выглядывали рахитичные кусты багульника и росянки.

Местами вода казалось кристально чистой – под ней проглядывались длинные коричневые стволы поваленных деревьев. И эта чистота тянула, лукаво блестела под первыми солнечными лучами, придавая мрачному месту таинственности. На какое-то время Смоль замерла. Осмотрелась, неловко поводя плечами, включила фотоаппарат. Щелкнул затвор и она, словно завороженная, уставилась на экран. Сзади присвистнул Славик:

– Вот эту точно мне скинь. Кажется, что из воды вытянется рука и утащит вниз. Стремное место.

Оно и было страшным. Виноваты в этом слова мальчишки или нет, но атмосфера вокруг была тяжелой. Несмотря на высокий писк комаров и шустрых водомерок, в скольжении пускающих рябь по тихой воде. Несмотря на редко пролетающих птиц. Это место казалось неправильным, давящим.

Пустота вокруг не просто существовала, она заполняла внутренности и выбивала мысли из головы. Они просто бездумно шагали вперед, ежась от сырости, задерживая дыхания на подольше. Чтобы потом сдаться, шумно и жадно втянуть воздух, пропахший гнилью, тиной и сыростью. Мысли о том, что рядом может быть трясина, её давили.

Через тридцать метров в дело пошли шесты – коварные кочки проваливались при нажатии, а кажущиеся ненадежными островки героически стояли под ногами. Не проверь куда тянешься и придется вылавливать из болота. Где-то совсем близко закричала выпь, заставляя Катю шарахнуться. Одоевский и вовсе прыгнул куда-то в сторону, с почти девичьим высоким криком оступился и чуть не слетел с тропы. Его нога с громким хлюпаньем ушла по колено за миг до того, как гогочущий Славик успел поймать его за шкирку. Все истерично просмеялись и путь их продолжился.

Бессмысленный, упрямый, под грустное хлюпанье ботинка Одоевского. Они искали любое упоминание захоронений, любой подходящий холм, который мог оказаться курганом. Когда за их спиной лес превратился в далекую точку – часы Славика показали, что они идут третий час. Рюкзаки за спиной стали тяжелее, ноги не желали двигаться дальше.

Смоль в очередной раз проверила лямки, пальцами оттянула их от ноющих плеч с громким выдохом. Вечером будет сеточка кровоподтеков и натертая кожа, не иначе. Изнуренная, она почти убедила себя, что никакие снимки ей не нужны и нужно просить ребят возвращаться. Не обязательно в работе упоминать болотных ведьм, рассказывать о страшном месте, в котором они обрели свой покой. Жаль, какая хорошая была бы работа…

Первым сдался Павел – он просто замер на середине широкого островка. Постоял, презрительным взглядом огибая бескрайнюю и унылую водную гладь впереди, а затем сел прямо на землю. Принялся расшнуровывать хлюпающий на каждом шагу ботинок. Елизаров прошел ещё несколько шагов вперед, не услышав за своей спиной пыхтения обернулся и вернулся к товарищам. Как раз к моменту, когда Одоевский снял ботинок и стянул мокрый носок, выкручивая на землю.

– Не могу, всё. Давайте пожрем?

С ботинка грустно скатилась осиротевшая пиявка, не успевшая добраться до кожи. Славик невозмутимо поставил на нее ногу, послышалось тоскливое «хрусь».

– Тебе, Одоевский, лишь бы пожрать. А как же дух приключений, не чуешь?

– Я тут другое чую, менее привлекательное. – Павел мрачно втянул трепещущими ноздрями воздух и раздраженно скривился, для вида помахивая ладонью у собственного носа. Сбросил с плеч лямки рюкзака и тот бесшумно упал на мягкую сырую землю. Все присели на корточки.

На мох постелили старый, проеденный мышами плед, который утром нашли в сарае у дома. Катя со стоном стянула с плеч тяжелый рюкзак, поставила на край ткани и опустилась рядом. Болела спина, дрожали сведенные в напряжении ноги. Им нужно было пройти несколько километров – всего ничего. Но каждый метр они преодолевали с боем, природа вскидывалась и бунтовала, здесь живым было не место.

– Это всего лишь сероводород. Мне кажется, тот мальчик не имеет ни малейшего представления о курганах. – Она потянулась к рюкзаку, достала припасенные консервы и воду. Все задумчиво последовали примеру. Никому не хотелось верить, что такую дорогу они прошли напрасно.