Пятнадцать лет брака.

Хорошего и крепкого брака. Да, не без трудностей, но наш брак был для многих примером того, как мужчина и женщина должны строить семью.

— Лер, — Роман берет меня за ладонь и мягко ее сжимает. — Ты ведь у меня умная женщина…

Вырываю руку, замахиваюсь для пощечины, но Роман успевает среагировать на мою вспышку агрессии.

Перехватывает мою руку за запястье. Глаза становятся темные-темные, а на щеке перекатывается желвака.

— Мы без тебя не пропадем, — цежу я сквозь зубы, а у самой в груди нарастает паника. — Ясно? Я с девочками…

— А я все еще их отец, Лера, — голос у Романа становится холодным и острым, как лезвие ножа.

— Ты им перестал быть…

— Давай-ка, ты сбавишь обороты, — сжимает мое запястье крепче. — Выдохни, Лер. И ты не та женщина, которая начнет настраивать дочерей против отца. Верно?

— Что ж ты о них не подумал, когда на Наташечку полез, а? — я вскидываю подбородок.

Он хмыкает.

— Что нечего сказать?

— Да, — поскрипывает зубами. — Нечего. Да и наш весь разговор вышел не таким, каким я его представлял.

— Ну да, я не терпила, которая будет воспитывать чужого ребенка, — скалюсь на него в отчаянии, — ты совсем офанарел?!

— Я тебя уже услышал, — лицо романа становится отстраненным. — Услышал и понял. Можешь не повторять.

— Тогда какого черта ты все еще стоишь предо мной? Или ты ждешь, чтобы я ушла?! И тогда ты в нашу квартиру приведешь свою беременную блядь? — кричу и брызжу слюной в лицо Романа. — Ей же наше гнездышко очень понравилось, да? Не зря она так хвалила нашу квартиру! Какая она большая! А я дура! Уши развесила! Может, ты ее в нашей спальне уже успел отыметь.

— Нет, — у Романа вздрагивают крылья носа. — Нет, Лер, я не позволил себе такую наглость.

— Ой, ну спасибо! — рявкаю ему в лицо.

— Ты права, — он отступает, не разрывая нашего напряженного зрительного контакта, — я должен уйти. Теперь это не наш дом, а только твой.

Смотрю на ромашки, что в хаосе лежат на полу среди осколков в луже, и выдыхаю. Я была в поле умиротворенной и по-летнему счастливой. Срывала ромашку за ромашкой, оглядывалась на Романа, который стоял у машины, и с улыбкой махала ему.

Прошло всего пара часов и все изменилось.

Во мне больше нет тепла и летнего уютного счастья. Во мне много страха. Да, именно страха, а не обиды.

Как я теперь без Ромы?

И вопрос тут не в финансах, а в душе, которая приросла намертво к нему. И сейчас ее жестоко дернули, и мне больно.

Также больно, как после слов врача, что меня чудом спасли и что больше у меня не будет детей.

Я думала, что я больше не испытаю этого ужаса и слабости перед жестокой реальностью, но я ошибалась.

И удар нанес самый близкий человек. Тот человек, который в прошлый раз меня спас.

Расстегиваю дрожащими пальцами ворот льняного платья в мелкую крапинку и медленно опускаюсь на стул, глядя на осколки и ромашки.

Сердце давит.

Нет больше Леры и Ромы.

Какая глупость.

Мы ведь обещали быть друг у друга всегда.

С сиплым присвистом я выдыхаю через рот. Покачиваюсь и закрываю глаза.

Что мы скажем нашим дочерям, когда они вернутся? А вернутся они уже через сутки. Загорелые, счастливые, с письмами от друзей, которые завели в лагере.

И кто их встретит?

Господи.

Крепко зажмуриваюсь. Правда их не убьет, но сильно ранит. Так сильно, что шрам в их сердце останется навсегда. Самый важный мужчина в их жизни окажется мудлом обыкновенным и лжецом.

Это так несправедливо и нечестно по отношению к ним.

Я встаю.

Минуту смотрю в окно, прижав ладонь к шее, а после выхожу из кухни, аккуратно перешагивая осколки.

Я все еще верю, что мне снится кошмар.

В гостевой уборной я умываюсь холодной водой и смотрю в отражение. Конечно, мне уже не восемнадцать лет, но выгляжу я хорошо. Ко мне не прикопаешься с претензиями, что я потолстела, что я не ухаживаю за собой и что не брею интимную зону.

Я могла наскучить. Это да. Мужики же такие. Они же любят сравнивать женщин с пельменями, которые надоедают, когда ешь их изо дня в день.

Меня это всегда возмущало.

Я — не пельмени.

Я — человек. Я — женщина. А если тебе захотелось свежей плоти, то дело в том, что больше нет любви.

Захожу в спальню и заглядываю в гардеробную. Роман срывает с плечиков рубашки и кидает на пуфик. Замечает меня.

— Ты хочешь что-то сказать? — спрашивает он и выдвигает ящик с носками. Переводит на меня взгляд. — Или позлорадствовать?

— Я хочу с тобой разосраться в пух и прах, — честно говорю я. — Понимаешь? Я хочу остаться с тобой врагами. Я хочу, чтобы ты исчез из жизни наших дочерей. Исчез, Рома.

— Я не исчезну из жизни дочерей, — смотрит в упор. — Они — мои малышки. Алинку вообще я сам выкормил своими руками, Лер. Я их отец. Не на словах. Я прожил с ними все. И болезни, и бессонные ночи, и зубы…

— Я знаю, — едва слышно отвечаю я. — Знаю…

От этого и больно. Роман — не мудак. Не равнодушный отец. Не жестокий урод.

— Я знаю, что будет сложно, — говорит Рома. — Будут истерики. Крики. Признания в ненависти. Будут, да, но я останусь их отцом.

В голове вспыхивает предательский огонек отчаянной надежды, которая родилась из страха перед одиночеством.

Может, согласиться на его план? М?

Тогда для наших дочерей сохраниться иллюзия крепкой и счастливой семьи, а я… Я постараюсь принять ситуацию такой, какая она есть ради Алинки и Варьки.

Нет.

Что за глупость?

Я не смогу.

Я возненавижу всех вокруг и особенно себя за самообман. Если что я и должна принять, так это то, что у нас нет будущего с Романом.

— Я не смогу все вещи сегодня забрать, — Роман кидает к рубашкам черные носки, — возьму лишь часть, а за остальным пришлю человека.

Это действительно происходит. Он собирает вещи и сегодня съедет. Покинет мою жизнь, как любимый муж.

— Уж не Наташечку ли пришлешь? — едко интересуюсь я.

— Нет, не Наташу, — аккуратно и медленно задвигает ящик, а затем выдвигает другой с чистыми трусами и футболками. — С Наташей меня ждет отдельный разговор.

— И какой же?

Роман подхватывает стопку белых футболок, разворачивается ко мне и криво улыбается:

— Если мы разводимся, Лер, то тебя это не должно волновать.

— Я знаю, что ты обижена, Лера! — Роман говорит на повышенных тонах. — И согласен, что мое предложение сейчас на эмоциях кажется абсурдным и возмутительным, но…

— То, что я не могу больше тебе родить, не дает тебе индульгенцию! Не дает! — я кричу. — Мы это с тобой обсуждали!

Я сейчас разорвусь на части от гнева, обиды и отчаяния.

— Обсуждали! — повторяю я. — Это не моя вина!

— Да я не об этом! — Роман тоже кричит, пинает чемодан, который падает, и смотрит на меня. — Я не планировал этого ребенка, ясно? И все это завертелось не из-за того, что я хочу третьего! Не передергивай, Лера! Но раз этот ребенок будет, то…

— Нет! Нет! Нет!

Накрываю лицо ладонью:

— Я тебе, конечно, говорила, что мы можем третьего завести через донорскую яйцеклетку и суррогатную маму, но… — смеюсь, — я не подразумевала, что ты пойдешь налево и обрюхатишь свою помощницу.

Убираю рук с лица и смотрю на Романа:

— Согласись, разница между беременной шлюхой и суррогатной матерью с донорской яйцеклеткой огромная, Рома. И как ты собираешься забрать ребенка у родной матери?

— Этот вопрос решаем, — мрачно говорит мой муж и буравит меня взглядом. — Лер, эмоции сейчас лишние.

Усмехаюсь:

— Вот оно что, — всматриваюсь в его лицо, — у тебя ко мне не осталось эмоций. Вот и причина.

— Да что ты несешь?! — рявкает он и в следующую секунду бьет кулаком по стене. На штукатурке остается вмятина и тонкие трещины. По лицу Романа пробегает судорога, которая искажает его губы в ухмылку. — Может, наоборот?! А?! У меня к тебе слишком много эмоций?! Ты об этом не подумала? Слишком много!