Может быть.

Все же знали, что я женат, но моя семья была в стороне от настоящего меня, а тут появляются мои дети и бывшая жена личной персоной.

Они — не сказка.

Не миф.

Они — настоящие и совсем не выдумка.

— Могу посмотреть ближе?

Удивленно оглядываюсь, А Серый криво улыбается. Праздное любопытство?

— Ну, подойди, — щурюсь, и Серый уверенно шагает к инкубатору.

Нависает над ним, и у Ивы пальчики медленно сжимаются в кулачок.

— Мой племянник родился раньше срока, — Серый переводит на меня взгляд, в котором я улавливаю мужское сочувствие. — Могу расспросить у сестры, как и что… И если что… Ром… Я могу попросить, чтобы… — слова ему даются с трудом то ли от волнения, то ли от страха, — чтобы она помогла тебе выходить девочку… Тут нужна женщина…

— Иди, Сергей, — тихо отвечаю я. — Спасибо за предложение, но тут не просто женщина нужна, а мать. Хотя бы на ночь, но… буду только я.

— Я могу остаться.

— Не надо. Иди.

— Ладно, — кивает, смотрит несколько секунд на Иву и показывает ей крепко-сжатый кулак, — держись.

Если выживет, то тоже хороших гарантий или хотя бы прогнозов никто не дает. У меня пальцы дрожат, как в мелком треморе, и мне бы сейчас кулаки разбить о стены в кровь.

Лера привезла дочерей, но ко мне все же не поднялась, а я, похоже, ее ждал и надеялся, что она проскользнет тихой тенью и встанет рядом.

Но она пришла.

К Наташе заглянула.

Я чувствую злость, которая вновь обнажает острые зубы в кровавом оскале. Не пришла.

Тревожный писк, и я напряженно смотрю на экран, что подвешен над инкубатором, но ничего не понимаю. Линии какие-то дергаются. Цифры растут.

А потом меня из палаты выводят в коридор медсестры, и мне дышать трудно. Я не сопротивляюсь, не в силах отвести взгляда от Ивы.

— Она умирает? — спрашиваю я.

Мне не отвечают. Уводят дальше по коридору, усаживают на скрипучее сидение и оставляют одного.

Опять на меня обрушивается беспомощность.

Я ничего не могу решить.

Ничего не исправить.

Я теперь могу только ждать и осознавать, как я ничтожен перед реальностью, которая бывает слишком жестокой и мстит через тех, кто ни в чем не повинен.

— Босс… — раздается надо мной голоса, — воды принести? Или, может, водки?

— Нет, — смотрю перед собой пустым взглядом, — я должен быть трезвым, чтобы все это запомнить.

Алинка и Варька спят по обе стороны от меня и тихо посапывают в тишине. Завалились ко мне в спальню, залезли под одеяло, обняли и затихли.

Мои птенчики со мной.

Я знаю, почему они так прилипли ко мне сейчас.

Они сегодня увидели маленькую и недоношенную девочку, которую пыталась убить родная мать.

Это страшно.

А у моих дочерей мама есть. Она даже в страшные истерики, когда рот выплевывает грубости и обзывательства, не отталкивает и любит.

Любит больше жизни.

Вслушиваюсь в дыхание дочерей и гадаю, что им сейчас снится.

Светлые или тревожные грезы?

Вздрагиваю, когда на животе начинает вибрировать телефон. Кошу на него взгляд, и сердце чуть не останавливается.

Роман.

Я пугаюсь.

Почти утро, а он решил позвонить? Вряд ли просто сказать “привет” и “как дела?”.

Ему донесли, что я с Наташей поболтала, и он сейчас звонит, чтобы опять накинуть на меня агрессии с угрозами?

Или поделится плохой новостью, от которой у меня все заморозится в душе и потрескается? Нет. Я не хочу слышать о смерти ребенка, потому что после страха меня накроет бессильная ярость.

— Мам, — бубнит сквозь сон Варя. — Это будильник или тебе кто-то звонит?

— Звонит, — тихо отвечаю я.

И звонит настойчиво.

Варя с закрытыми глазами шарит рукой по моему животу, находит телефон и кладет его мне на грудь:

— Ответишь?

Я неуклюже подхватываю телефон и, задержав дыхание, принимаю звонок. Прикладываю смартфон к уху и молчу.

И на той стороне тоже молчат.

Не кричит и не рычит.

Выдыхает.

Закрываю глаза и шепчу:

— Рома?

Сердце ноет.

Бывший, но родной, и от мое сердце все еще тянется к нему тонкими ниточками. и мне сейчас больно за него.

— Рома, — повторяю я.

— Я просто хотел услышать твой голос.

Я сжимаю смартфон до тихо скрипа корпуса. Голос у Ромы — хриплый и надтреснутый, будто она несколько часов кричал без остановки.

Мне, наверное, стоит что-то сказать, но я не нахожу слов, но даже если бы нашла, то они бы застряли в глотке комом слез.

— Я бы хотел, чтобы ты сейчас была рядом.

По щекам скатываются слезы.

Он слишком честный сейчас, и эта честность режет меня острой бритвой и выпускает ручьи крови из сердца.

— Я не могу, — сдавленно отвечаю я.

— Я знаю.

И опять между нами натягивается молчание, как струна. Алина и Варя вздыхает с двух сторон. Одна закидывает на меня руку, вторая — ногу.

— Ром, — сиплю я и нарушаю тишину, — только не говори, что…

— Нет, — тихо перебивает он. — Она дышит.

Выдыхаю и сглатываю. Алинка сквозь сон что-то неразборчиво ворчит мне в плечо.

— Ром.

— Что?

— Оставь ты брата и отца Наташи в покое, а?

Раз он мне позвонил, то я все еще могу хоть как-то на него повлиять. Молчит, и мне кажется, что я слышу, как он поскрипывает зубами.

— Тебе легче не станет. Ты же понимаешь это?

Так ничего и не говорит. Неужели он находит спасение в агрессии и жестокости, но тогда бы не было этого звонка перед рассветом.

— Ром, я не прошу тебя быть праведником сейчас, — стараюсь говорить спокойно и уверенно, — но что это изменит? Как это поможет? И ведь не они виноваты, так?

Так и молчит.

— Ром, ты тут? — решаю уточнить на всякий случай.

Может, он в вспышке агресси выкинул телефон в окно?

— Тут.

— И ты не добьешься того эффекта, на который рассчитываешь, — вздыхаю я. — Если бы Наташа боялась потерять брата и отца, то не поступила так. Ей все равно. Понимаешь? Ты связался с какой-то маньячкой.

В ответ - напряженная тишина.

— Ты меня слышишь?

— Слышу.

Опять замолкает. Я слышу, как он вдыхает и медленно выдыхает, словно сдерживает в себе крики и маты.

— И ты мне что-нибудь ответишь?

— Ты предлагаешь мне сейчас спуститься к Наташе и ей голову свернуть? — невесело усмехается он.

— Я предлагаю, Ром, сейчас не быть Громом, — едва слышно отзываюсь я. Делаю паузу, в которой я опять сглатываю ком слез и сдавленно, будто в глотке застрял камушек, добавляю, — будь сейчас отцом.

И крепко-крепко зажмуриваюсь, но у меня не выходит сдержать в себе слезы, которые разъедают кожу.

— Понимаю о чем ты, — хрипло отвечает мне Роман. — Это я и хотел от тебя услышать. Именно от тебя, Лер.

Еще несколько секунд молчания, и я сбрасываю звонок. Сжав телефон, я кусаю себя за запястье, чтобы физической болью перебить душевную.

— Мам, — Алина вытягивает из моей ладони телефон, а Варя мягко прижимает мою руку к матрасу. — Мама, не надо.

— Не могу, — всхлипываю я, — не могу…

Дочки вытирают слезы и обнимают меня.

Легкие разъедают всхлипы, которые выходят из меня вместе с дикой тоской по Роме.

— Мам, — Варя сжимает мою ладонь и повторяет мои слова, — я рядом.

— И я рядом.

Но рядом нет Ромы.

Я бы сейчас душу дьяволу продала за то, чтобы вернуться в прошлое и не позволить ему скатиться в грязь.

За то, чтобы успеть схватить за руку, но правда такова, что никому наши души не нужны. Даже дьяволу.

И волшебства, которое исправит прошлое, не существует, и всем нам придется жить в новых реалиях.

Жить и выплывать из грязи.

Выплывать, а не погружаться глубже в ненависть, гнев и жестокость. Это путь в никуда.

— Мы любим тебя, мама, — Алинка поглаживает меня по плечу. — Все будет хорошо. Обязательно будет. Мы справимся.

— Мам, не зайдешь? — спрашивает Варя, когда я паркую машину у глухих черных ворот.