Но я ведь хочу их спасти.

Или…

Или я хочу через дочерей отомстить Роману? Я хочу, чтобы мои дочери были рядом со мной, потому что я добиваюсь одиночества бывшего мужа?

Если дочки откажутся от него, то только тогда ему будет действительно больно.

Но если ему будет больно, то он точно слетит с катушек. Он не будет тихонько лежать в уголке и выть.

Так без дочек буду страдать я.

А он?

Судя по этому дню мой бывший муж уйдет разрушение всего вокруг и самого себя. И он накажет меня за то, что я лишила его любимых девочек, с которыми он все еще держится роль хорошего отца.

— Девочки, милые, — шепчу я. — Папе надо отдохнуть. На несколько дней… Да я не смогу никого из вас сейчас с ним наедине оставить.

Варя бледнеет, а Алина молчит.

Еще немного и я, похоже, их уговорю. Сказать, что их любимый папочка влепил мне пощечину, а о моей истерике с попыткой столкнуть его с балкона промолчать?

Сказать им те слова, что он мне в лицо выплюнул. О том, что в постели со мной, он как с умирающей бабкой?

И для убедительности расплакаться?

Прикусываю язык, когда слышу шаги.

Дверь на кухню через несколько секунд открывается. Заходит Роман, встает у раковины и, не моргая, смотрит себе под ноги, спрятав руки в карманы.

— Папа, — Алина смотрит на него настороженно. Слабо улыбается. — Мы тут чай пьем.

Он переводит на нее темный взгляд, потом на Варю. Молчит несколько секунд и говорит:

— Возможно, мама права. Вам стоит поехать с ней, — сглатывает. Небольшая пауза и хриплое продолжение. — Наташа родила. Я сейчас поеду в больницу, — вновь молчит и переводит взгляд в сторону окна, и по лицу пробегает судорога то ли гева, то ли беспокойства. — Это не было игрой. Она не лгала.

У меня внутри все холодеет от взгляда Романа, который лишь мельком смотрит на меня и шагает к двери.

Девочки сидят передо мной белые-белые.

Они, конечно, знали, что Наташа однажды родит от их папы, но не осознавали, что это действительно произойдет.

Потому что я сама этого до конца не осознавала.

Но она родила.

Вероятно, через экстренное кесарево. Мой низ живота сейчас будто заморожен и идет трещинами.

Наташа не придуривалась.

— Рома… — едва слышно говорю я и могу в любой момент потерять сознание. Сжимаю край стола, — кто?

— Господи, — отзывается за моей спиной Рома, — ты все никак не оставишь этот вопрос, да?

Меня саму от себя тошнит.

— Девочка, Лер, — мрачно отзывается, — маленькая, слабая девочка, которая, может, к утру умрет. Поэтому я должен быть там, ясно?

Мою глотку сейчас просто разорвет, а глаза расплавят едкие слезы.

Алина и Варя так и молчат. Не шевелятся.

Это я виновата?

Рома выходит.

Маленькая недоношенная девочка, которая, возможно, к утру умрет.

Я не хотела этого и не преследовала цели Наташу эмоционально встряхнуть и спровоцировать на нервный срыв.

— Господи, — прижимаю ладони к лицу, накрыв рот и нос, — Господи…

— Мам, — шепчет Варя, — мам…

Я не понимаю, что происходит.

Меня сковал холодный ужас перед бывшим мужем, который закрывает дверь с тихим щелчком, который меня оглушает.

Если бы я согласилась тогда на план Романа забрать у Наташи ребенка, то мы могли бы все этого избежать.

— Мам…

Я хочу забиться в уголок, свернуться калачиком и уйти в анабиоз на несколько лет.

— Мама!

Я выныриваю из ледяного страха к испуганным дочерям.

Я позволила им узнать темную сторону их отца. Когда я кричала о разводе, я даже не думала о том, к чему мы придем в итоге.

К такому жуткому и жестокому вечеру.

— Мам, она правда умрет? — шепчет Алина.

— А тебе не насрать?! — огрызается Варя. — Пусть сдохнет!

— А мне нет! — взвизгивает Алина. — Ты тупая?! Если девочка умрет…

— Пусть умрет!

— Ты не понимаешь! — кричит Алина. — Какая ты дура! Дура! Мама! Скажи ей! Ты же понимаешь, да? Мама!

Простая истина в том, что мои дочери никогда не были во мне уверены, как в сильном родителе, который в случае конца света вытащит их и сможет дать опору.

Папа — да, но не я.

Они меня любят, но пора признаться самой себе, что я слабая, и поэтому сейчас их накрывает истерика.

Если потеряют отца в его безумии, его агрессии, которая с каждым новым часом закручивается в тугую воронку, то со мной их не ждет твердой почвы под ногами и уверенности в завтрашнем дне.

Вот и все.

— Мама!

Их отец сходит с ума, а мать — слабая малахольная идиотка, которая не распознала в любимом муже бандюгана с сомнительными связями.

Или не хотела замечать.

Не хотела знать.

Потому что это лишние тревоги, а меня лучше не беспокоить.

— Сама ты дура! Что, будешь называть ее сестричкой, да? Памперсы менять?! и это я дура?

Я знаю, что должна сейчас сделать и что предпринять, чтобы ограничить истерящих девочек в рамках.

Они должны принять реальность и осознать ее. Не истерить, не кричать друг на друга и обзываться.

Но для этого я сама должна отключить в себе истерику и эгоистичную обиду на Романа.

— Ненавижу тебя!

Я должна стать матерью, которая давит свои обиды, ревность, страх и отчаяние. Я должна.

— Дура! Это я тебя ненавижу!

— Хватит, — тихо говорю я и встаю.

Девочки замолкают и горящими в истерике глазами смотрят на меня. Как волчата, зараженные бешенством.

— Вы ничего этим не добьетесь, — перевожу взгляд с Алины на Варю, — довольно.

— Ты не понимаешь…

— Понимаю, — я не повышаю голос, — понимаю, девочки. У вашего отца родилась еще одна дочь.

Варя и Алина вздрагивают.

— Мы можем всю ночь кричать и даже драться, но факт остается фактом, — я устало пожимаю плечами. — У вас родилась сестра. Мне тоже это не нравится, но наша реальность такова. Папа у нас, похоже, бандит, и него теперь есть третья дочь.

— Надеюсь, она сдохнет, — шипит Варя.

— Легче стало? — перевожу на нее взгляд.

— Отстань.

— Тебе стало легче?! — повышаю я голос.

— Нет!

— И не станет! — рявкаю я. — Никому из нас легче не станет, если мы не примем того, что у вашего отца родилась еще одна дочь! Вот так, девочки, — развожу руки в стороны. — И у нас есть два варианта…

Я усмехаюсь, потому что говорю сейчас словами Романа.

— Мы возвращаемся домой, пьем по кружке какао и ложимся спать, — смотрю на них твердо и прямо. — И потом мы ждем, что будет дальше, — хмыкаю, — с глупой надеждой, что все будет хорошо. Что все разрешится как-то само собой.

— А второй? — едва слышно спрашивает Варя.

— Мы едем в девятый роддом, девочки, — спокойно отвечаю я. — Я оставлю вас с отцом, которому вы сейчас нужны, чтобы он окончательно не слетел с катушек. И этот выбор сделаете вы, как его дочери.

Только мы выходим в прихожую, как в дверь вальяжно, как к себе домой, заваливается амбал под два метра ростом, с коротким светлым ежиком на голове. Рожа квадратная, глаза — серые, мелкие и глубоко-посаженные. Одет в черный спортивный костюм. Жует жвачку.

Только спортивный костюм, а на улице — декабрь. Хотя, может, из машины выскочил и не успел подморозиться.

Я выхожу вперед и закрываю притихших дочерей собой. Мы с мужиком смотрит друг на друга, и я понимаю, что я с ним ничего не сделаю, если он из врагов Романа. Могу рожу его квадратную поцарапать и все.

Амбал щелкает жвачкой и приветствует меня:

— Здрасьте.

Надо взять себя в руки, и не показывать страх, пусть у меня все поджилки трясутся.

— Ты человека моего бывшего мужа.

— Типа того, — опять щелкает жвачкой, — попросил присмотреть.

Шмыгает и прячет руки в карманы спортивных штанов:

— Куда собрались. Домой?

Это мило, что Рома не забыл про няньку для меня.

— Может, представишься?