У меня благодаря его благородству и щедрости будут деньги на адвоката, который докажет, что это было самоубийство.

Ненавижу его.

Я хочу стоять у его могилы.

В состоянии аффекта и в гневе человек не отличается рациональностью, умом и сообразительность. Меня просто переклинивает.

Я обрывками возвращаюсь в реальность, в которой я сначала с рыком толкаю Рому в спину, после он выволакивает меня с балкона в кабинет, и окончательно я прихожу в себя от сильной пощечины, от которой меня ведет в сторону, и я, не удержавшись на ногах, оседаю на пол.

— Успокойся... — чеканит каждый слог и замолкает, шумно и напряженно выдыхая.

В ушах звенит, щека горит, а перед глазами все плывет, но не от пощечины а от всплеска адреналина.

Роман молча нависает надо мной и тяжело дышит. В его дыхании прорывается хрипотца гнева.

Я жду от него матов, но он продолжает молчать, а боюсь поднять взгляд.

Прижимаю холодную ладонь к щеке.

— Я могу тебя, Лера, упрятать в психушку, — наконец, говорит он, — если ты не успокоишься.

Закрываю глаза.

— Ты, блять, сама настояла о разводе, — хрипит он, — и ты прекрасно знала, что для меня значит развод, Лера, а теперь ты не можешь никак успокоиться.

— Я просто хочу понять, — всхлипываю я. — Понять тебя… Почему?

— Потому что трахаться с тобой, Лера, — он наклоняется ко мне, — как с умирающей старухой.

Замираю и поднимаю взгляд. Ни злости, ни обиды. Белый шум в голове после откровенной честности Романа, который прищуривается на меня. У него дергается верхняя губа.

— Я не был тебе мужем, Лера, — на виске пульсирует венка гнева, а от его низкого голоса у меня кишки завязываются в узел, — я был тебе опекуном.

— Неправда…

Сердце тянет, будто в него вогнали тонкую стальную иглу. Я не это хотела услышать, но оспорить жестокие слова Романа я не могу.

— Правда, — шипит он. — А теперь ты встанешь, приведешь себя в порядок и выйдешь к нашим дочерям спокойная и улыбчивая.

Надо было послушать свое чутье, которое требовало и кричало, чтобы я по-тихоньку слиняла, пока была возможность без последствий оставить в покое Романа.

У меня по щеке скатывается предательская слеза.

Всматриваюсь в бледное разъяренное лицо Романа. Крепко сжаты челюсти, стальные глаза горят холодным гневом и ноздри вздрагивают на выдохе.

— И я вижу, Лера, что у тебя опять кукуха едет…

— Нет.

— Да, — он невесело усмехается. — Я очень этого не хотел, но, похоже, тебя нельзя без присмотра оставлять.

— Ты не посмеешь…

— Посмею, — шепчет он. — Еще как посмею.

— Я просто вспылила…

Он прекрасно понял, что я хотела его столкнуть с балкона, и меня саму сейчас эта мысль пугает до дрожи в руках.

— И вот у меня еще один вопрос, — он не отводит тяжелого взгляда, — а девочкам рядом с тобой безопасно сейчас.

— Не переворачивай все таким образом, — дрожащей ладонью утираю слезы. — Это жестоко. Слишком жестоко.

— Встань, — он рывком за подмышки поднимает меня на ноги.

Я отшатываюсь от него и упираюсь руками в грудь:

— Пусти… Я тебя боюсь…

— Мне теперь к тебе нельзя спиной поворачиваться, да? — он ухмыляется и сжимает мои плечи до боли.

— Ром, я же сказала, я вспылила…

— Еще раз также вспылишь, Лера, — приближает ко мне лицо, — то я серьезно подумаю о том, что тебе надо отдохнуть под наблюдением специалистов.

И он имеет полное право на такие угрозы, потому что я была с ним в состоянии невменяемости.

— Я тебя поняла, — тихо соглашаюсь с ним в желании больше не провоцировать его на агрессию.

Он разжимает пальцы, убирает руки с моих плеч и отступает:

— Теперь оставь меня, — разворачивается и вновь скрывается на балконе.

Приглаживаю растрепанные волосы, прижимаю пальцы к губам и выравниваю дыхание. Я должна уговорить девочек уйти со мной.

Он же сказал, что силой не будет заставлять их быть рядом с собой.

А он старается держать слово.

Девочек я нахожу на кухне.

Перед этим я заглянула в зеркало. Немного красная, всклокоченная и глаза горят истерикой и слезами. Ничего нового.

Я в таком состоянии уже несколько месяцев.

Пригладила волосы, собрала их в хвост на затылке, вытерла слезы и похлопала по лицу, чтобы прийти в себя. Пощечина Романа лишь ненадолго меня отрезвила. Вновь накатывает истерика, в которой я не смогу себя контролировать.

Вария и Алина пьют чай с песочным печеньем, которое они ломают на кусочки.

— Я тебе чай сейчас налью, — Алина встает.

Я молча наблюдаю, как она наливает из белого чайника крепкую заварку в желтую кружку и разбавляет ее кипятком.

Варя напряженно смотрит на меня.

Когда это безумие закончится?

Когда я смогу спокойно выдохнуть и жить без этой острой боли в сердце, которое и не думает успокаиваться.

Я еще в юности должна была понять, что с Ромой лучше не связываться.

Он был буквально одержим мной. Не давал прохода, агрессивно добивался моего внимания и всегда был рядом.

Моих студенческих подружек это одновременно пугало и восхищало, а кто-то мечтательно вздыхал, что тоже хотел такого нахрапистого и наглого парня, а то остальные ребята вокруг — нюни и маменькины сыночки.

— Садись, — Алина ставит кружку на стол. — Печенье, кстати, вкусное.

Была для него девочкой, у которой долгие месяцы добивался поцелуя, а стала той, с которой в постели у него ассоциации с умирающей старухой.

Вот так просто?

Он с Наташей связался из секса?

— Мама?

— Ваш отец в порядке, — говорю я, игнорируя желтую кружку с чаем на столе. — Он не собирается кидаться балкона.

Сажусь за стол:

— Я думаю, что мы должны его оставить. На время, — напряженно улыбаюсь подозрительным дочерям. — У него сложный период, и ему сейчас надо многое обдумать.

В принципе, как и мне.

Мой брак с Романом оказался совсем не сказкой. Я видела его таким, а на дела я была замужем не за принцем, а за чудовищем, которое старательно претворялось нежным и ласковым супругом.

И стоило прекрасной принцессе его отвергнуть за его же ошибку, так он оскалил на нее зубы.

— Девочки, дайте папе побыть одному, — говорю уверенно. — Ему сейчас это важно. Он не говорит вам, чтобы не обидеть, но у него сейчас другие заботы, понимаете? Он поэтому нервничает.

Как мне увести с собой дочерей, которые очень любят папу и боятся его потерять? Как жаль, что у меня нет волшебной флейты, трелью которой я бы могла их очаровать и увести за собой.

— Попьем чай, и я с тобой поеду домой, — говорит Алина.

— Ты и Варя поедите со мной.

Молчат.

Вижу по глазам, что не согласны. Состояние отца их напугало, но не отвратило их. Какая детская преданность.

И мне стыдно признаться, но я ревную.

Опускаю лицо, закрываю глаза и медленно выдыхаю, чтобы собраться с мыслями.

— А если я вас двоих у отца оставлю, — поднимаю взгляд на девочек, — вы останетесь?

Наверное, стоит проставить все точки на “i”.

Может, пора признать свое поражение, как матери.

— Мам, — Алина хмурится, — мы же договорились. Я с тобой, а Варя с отцом, а потом наоборот.

— Это глупо! — повышаю я голос. — Девочки, да сколько можно! Ваш отец не в себе! С ним опасно находится!

— Ты ведь сказала, что с ним все в порядке, — Варя хмурится. — Ты солгала?

— Да черт возьми, девочки! Вам меня не жалко? — я иду на низкую и несправедливую манипуляцию, но я в отчаянии. Я хочу выцарапать своих дочерей из когтей Романа. — Не жалко? Это меня тут обманули, меня предали! Варя, — смотрю на старшую дочь, — ты ведь не хотела к отцу…

— Тогда я останусь, — Алина оставляет кружку и упрямо повторяет. — Мам, мы договорились…

— Он и вас предал! С той, с которой вы дружили…

Я должна заткнуться.

Взять в руки свою истерику.

То, что я творю сейчас — неправильно. С детьми так нельзя. Им больно, страшно, а ко всему прочему ковыряю их слабые раненые души тем, что хочу взрастить в них злость на отца.