Однако я одержал не совсем пиррову победу[114]. Положение Архелая было теперь в военном отношении не из самых выгодных. Весь Пирей, кроме Мунихии, был в наших руках. Одной когорты хватило бы, чтобы удерживать Архелая на месте. Ему пришлось бы отступать к морю.
Теперь, как никогда, я проклинал свою фатальную нехватку флота и просил всех богов отправить Лукулла назад. Имея флот, я мог бы разгромить Архелая раз и навсегда. Пятьдесят тысяч его людей, почти половина войска, пала здесь или в Афинах; и теперь мы вынуждены беспомощно топтаться на месте, в то время как он посадит оставшихся на корабли и, обогнув побережье, приплывет в Авлиду или Ороп[115], чтобы ударить нам с тыла. Но Лукулл был все еще далеко: в Египте, как сообщил мне один странствующий купец.
За два дня произошло то, чего я опасался. Но, наблюдая, как флот Архелая пробивается на юг вокруг мыса Суния[116], я поклялся, что если не смогу воспользоваться Пиреем, то и он в будущем им не воспользуется. Бочки со смолой и варом были опорожнены на великолепные сооружения порта, хворост и древесина сложены горами у складов и на верфях. Я собственноручно сделал первый поджог факелом. Все вспыхнуло с громким треском, ревущее пламя рванулось вверх, в воздух, который замерцал: арсенал, доки, стапели, которые были построены для трирем[117] Перикла, — все пожирало гигантское пожарище. Далеко на Саламине[118] густая черная дымовая завеса была ясно видима на фоне апрельского неба.
«Пусть это будет им знамением, — думал я, пока стоял и наблюдал всеуничтожающий пожар, жар горящими крыльями обдавал мое вспотевшее лицо. — Пусть помнят, кто теперь в Греции хозяин».
После отчаяния и бездействия в тот проведенный впустую год в Аттике, когда время, казалось, двигалось так же медленно, как тени поперек тюремной камеры, месяцы, которые за ним последовали, проскакали друг за другом в моей памяти, словно дикие жеребцы, наводнявшие равнины Беотии, где мы вели войну. Нам с большим трудом удалось попасть на медленную волну успеха, и теперь, оказавшись на самом ее гребне, мы ждали, когда она вынесет нас к берегам Азии.
Архелай, как я и предполагал, повел свои корабли через длинные проливы между Аттикой и Эвбеей[119] и высадился на берег Авлиды в Беотии. Его армия, однако, печально сократившаяся, все еще стояла между нами и нашей длинной северной дорогой к Босфору.
Большинство моих офицеров, особенно осторожные патриции, которые продолжали подъезжать ко мне почти ежедневно из Рима, бежав от Мариева правительства, советовали мне подождать в Аттике и сразиться с Архелаем по собственной инициативе. Они указывали, что Беотия представляет собой обширную плоскую равнину с рассыпанными по ней болотами, где азиатские колесницы и конница будут иметь все возможное преимущество. Они были совершенно правы, но это был риск, пойти на который следовало по трем очень основательным причинам. Во-первых, запасы продовольствия в Аттике подходили к концу, а как солдат, я знал первую самую важную заповедь: голодная армия — мятежная армия. Во-вторых, было необходимо, чтобы мы как можно скорее присоединились к нашему единственно доступному подкреплению — к тому легиону, что я оставил в Фессалии[120]. Третья, к самая веская, причина состояла в том, что нужно было принимать срочные меры в связи с последними событиями в Риме.
Беженцы, прибывающие в Афины, дали мне возможность представить поступки Цинны и Мария после их пятидневного террора. Но самый точный и непредвзятый отчет, как и следовало ожидать, поступил от Метробия. Я получил его через неделю после падения Пирея, и считаю, что лучше всего процитировать его полностью.
«Приветствую тебя, Луций, из города, который его новые хозяева довольно называют демократическим. Поскольку ты знаешь их как никто, тебе вряд ли нужно говорить, что мы больше лишь слышим о демократии, чем видим ее. Последний Высокий Жрец совершил самоубийство, чтобы избежать ареста, а его преемником стал четырнадцатилетний мальчик, молодой Юлий Цезарь. Ты можешь судить об общей атмосфере из новой игры, в которую дети играют на улицах. Она называется «Суд и Казнь». К счастью для меня, театр сейчас популярен как никогда. Он остается единственным учреждением в Риме, которое не впало в какую-нибудь разновидность временного безумия.
Самая лучшая новость, которую я припас для тебя, тоже в определенном смысле досаднейшая. Марий умер, а тебя здесь нет, и засвидетельствовать его смерть собственными глазами ты не можешь. Если тебя это утешит, то она была не особенно приятной: соответствующее завершение его жестокой жизни. В конце года они с Цинной избрали себя консулами — я так пишу намеренно, поскольку никаких выборов не было. Вот такая у нас, как видишь, демократия. Итак, Марий наконец получил должность консула в седьмой раз, и старое пророчество сбылось.
Но он пробыл консулом недолго: точнее, всего тринадцать дней. Марий, как ты знаешь, полностью повредился в уме и пил сильнее, чем прежде.
Он умер в бреду, бредил о тебе, проклинал Судьбу и был убежден, что воюет с Митридатом. Мне передали, что в предсмертной агонии он выкрикивал военные приказы.
Ну, хватит об этом. Цинна, я думаю, вздохнул с облегчением: уживаться с Марием было непросто (особенно после этой его варварской демонстрации силы), даже его наиболее восторженным сторонникам. Наш новый консул — худой, угрюмый демократ по имени Валерий Флакк. Его первый законодательный акт после выборов призван освободить всех должников от одной четвертой того, что они задолжали. Я полагаю, доверие к нам настолько подорвано, что одним идиотским законом больше или меньше — не имеет особого значения. Финансисты, как ты можешь представить, не особо довольны.
Но я не считал бы себя твоим другом, если бы не предупредил тебя о том, что в последнее время замышляет Цинна. Вопрос очень серьезный. Он предлагает отправить осенью свою армию в Грецию якобы для того, чтобы разобраться с Митридатом, или, по крайней мере, именно так он говорит нашим обеспокоенным аргентариям. Но это с тем же успехом может иметь и оборотную сторону. Цинна знает, что, пока ты остаешься на свободе, а тем более пока ты одерживаешь победы, его так называемое правительство существует только на попустительстве. Кроме того, теперь у него есть десять легионов, расквартированных непосредственно у Рима, что вызывает определенное недоумение. У солдат руки чешутся в предчувствии добычи, и Цинна хотел бы отправить их в поход. Их содержание стоит ему больше, чем он может себе позволить, и к тому же они имеют беспокойную привычку разорять винные погреба и грабить по ночам гражданское население из-за отсутствия лучшего занятия.
Конечно, Цинна не имеет никакого намерения командовать ими лично. Он должен оставаться в Риме на всякий случай. Ведь в его отсутствие с ним могут поступить точно так же, как он поступил с тобой в твое отсутствие. Нет, он пошлет Флакка. А поскольку Флакк не имеет никакого военного опыта, к нему будет приставлен легат, некий Фимбрия, чтобы выигрывать вместо него сражения. Возможно, Фимбрия и неплохой воин, я не знаю. Его единственной претензией на славу была неловкая и неудачная попытка убить Сцеволу во время похорон Мария.
Итак, по некоторому размышлению, может быть, угроза тебе и не столь велика, в конце концов. Все равно, если ты внемлешь совету простого актера, то я на твоем месте покончил с Архелаем как можно скорее. Исходя из того, что я слышал о Митридате, он не побрезгует подкупить Флакка, чтобы объединиться с ним против тебя. А из того, что я знаю о Флакке, тот почти наверняка примет взятку.
